— Хорошо. Да, Винс, насчет короля Ахмеда…

Тут зазвонил телефон, и оба повернулись к столу у окна.

Оба недоверчиво вытаращили глаза.

Звук исходил из закрытого ящика — там находился телефон «горячей связи» со штабом Стратегического авиационного командования в Омахе. У этого телефона был особый резкий звонок, куда более могучий, чем зуммер обычного телефона.

Стивенс поспешно подошел к столу, сел, выдвинул ящик и снял трубку красного телефона.

— Алло?.. Да, генерал Маккензи, это президент, — услышал Бономи. — Да… Что-о? Мне казалось, это невозможно!

Лицо Дэвида Стивенса вдруг приобрело такое выражение, точно его ударили в солнечное сплетение. Бономи никогда еще не приходилось видеть такое выражение на лице у президента.

— Так, договаривайте!.. Понятно… Понятно… И кого же они требуют?.. Да это же чистейшее безумие!.. Это несерьезно! Да кто они такие?.. Нет, имена мне ничего не говорят… Я жду полный отчет о них в ближайший час… Генерал, я хочу быть уверен, что все правильно понял. Повторите, пожалуйста.

Президент Соединенных Штатов минуту молча слушал и был, очевидно, ошарашен тем, что доносилось из трубки.

— Хорошо, я свяжусь с вами в самое ближайшее время, — пообещал он главкомстратаву. — Об этом кому-нибудь еще известно?.. Кому еще?.. Понятно. Да. Нет, я никого не виню — пока, во всяком случае… Как там сейчас?.. Понятно… В этом есть смысл — даже если все прочее кажется просто бессмыслицей… Генерал, вам известна обстановка, и я целиком полагаюсь на ваше мнение. У вас есть какие-нибудь предложения?.. Есть какая-нибудь возможность их оттуда выкурить?.. Спасибо за откровенность! Да-да. Я перезвоню вам, как только мы тут что-нибудь решим.

Стивенс положил красную трубку и покачал головой.

— Что-то случилось? — спросил Бономи.

— Винс, что тебе известно о подземных шахтах пусковых установок ракет «минитмен» и их укреплении?

Бывший пилот подумал и пожал плечами.

— Да, не больше, чем ты знаешь из газет или из журналов по авиационной технике. Я же никогда не служил в ракетных частях, сам знаешь. Ребята-ракетчики говорят, что эти шахты взрывостойкие и практически неуязвимы, за исключением разве что случаев прямого попадания ядерной боеголовки.

Мужчина, о котором кое-кто поговаривал, что он почти так же красив, как Джон Ф. Кеннеди, вздохнул.

— Не так уж неуязвимы, как выяснилось, — объявил он мрачно. — Маккензи только что сообщил мне нечто совершенно фантастическое… Впрочем, не то чтобы фантастическое, но тем не менее… как там мы говорили… опупительно-офигительное…

Президент был глубоко взволнован, опечален и потрясен.

— Ну, по крайней мере это отвлечет тебя от арабского короля, — заметил Бономи, пытаясь разрядить атмосферу.

— Какого арабского короля?

И затем президент рассказал ему то, о чем сообщил главкомстратав, и, пересказывая сообщение, Стивенс с каждым словом обретал присущую ему властность и трезвомыслие.

— Да, вот уж действительно опупительно-офигительно, — согласился Бономи.

— Теперь я могу себе представить, что чувствовал Кеннеди, когда ему показали фотографии русских ракет на Кубе, сделанные с «У-2», — задумчиво пробормотал Стивенс.

Некоторое время оба молчали.

— В два часа. Встречаемся здесь в два, — решил Дэвид Стивенс. — Гросвинор, Дарби, Крейн, Майклсон… и Билл Фрост. И ты никуда не отлучайся, Винс. Возможно, это будет историческое совещание, и я не хочу, чтобы ты его пропустил.

Старый друг улыбнулся.

— Конечно, мистер президент, хотя я не совсем понимаю, зачем вам звать какого-то занюханного однозвездного генералишку в компанию столь значительных государственных мужей.

Стивенс пожал плечами.

— Винс, — заметил он, потянувшись к черному телефону, — взрослый мужчина с богатым жизненным опытом, который осмеливается сказать президенту «чушь собачья», всегда может оказаться полезен.

— Я бы не стал употреблять таких выражений, Дейв, в присутствии посторонних, — запротестовал Бономи.

Президент не ответил.

Он уже говорил по телефону, отдавая указания насчет предстоящего в два часа экстренного совещания.

Примерно в 1800 милях к северо-западу от Белого дома лейтенант Филип Канеллис начал постанывать. Из его разбитых, окровавленных губ вылетал не то чтобы стон, ибо нанесенный Деллом удар ребром ладони по шее повредил лейтенанту ларинкс. Пленник, лежащий на двухъярусной койке, снова издал скрежещущий звук, и Фэлко отправился через зал контрольно-пускового центра посмотреть, что там такое.

— Похоже, он приходит в себя, — сообщил наемный убийца.

— С ним все в порядке? — спросил Делл, не покидая красного вертящегося кресла командира боевого расчета.

— Сам посмотри. Я же не врач.

Бывший зам. начальника разведки 168-го крыла встал, закурил и подошел к Фэлко.

Канеллис дернулся и, насколько это ему позволили путы, зашевелил кистями рук и ступнями. В углу рта у него запеклась кровь, и, заметив это, Делл подумал, что сломалось у молодого офицера от первого удара — удара автоматным прикладом, имевшим цель заглушить его крик у двери, — челюсть или зуб. В этом не было никакой необходимости, и то, что случилось, было просто печальным недоразумением. Делл лично не имел ничего против этого боевого расчета, ни против людей, которых беглецы нейтрализовали в караулке и по дороге сюда. Как и все прочие в сегодняшней Америке — включая и членов партии «Черные пантеры», и сотрудников чикагской городской полиции, и ополченцев взвода самообороны «Миннесотских викингов», — он считал себя добропорядочным гражданином, который в редчайших случаях позволял себе применять силу сверх допустимых пределов. Разумеется, в иных ситуациях прибегать к силе приходилось, так как другие люди — поглупее и менее добропорядочные — мешались под ногами, вставали на пути и препятствовали реализации его законного права наслаждаться жизнью, свободой и стремлением к счастью. Да это же понятно любому бюрократу среднего звена, любому студенту — активисту движения протеста, любому профессору философии.

Канеллис шевельнулся, и его правое веко дрогнуло.

— С ним все будет в норме, — предсказал Делл.

Хокси, наблюдавший за этой сценой издалека, улыбнулся. «Дьякон» Хокси мог поджигать церкви и убивать полицейских, но он, конечно же, никогда не хотел никому причинить боль. Он всем и каждому желал только хорошего, за исключением тех грешных, поврежденных в душе субъектов, кто столь богохульственно сопротивлялся воле Господа. А их было так много, слишком много. Это просто какой-то кошмар. А сколько еще болванов и атеистов, мечтавших хлорировать воду и поклоняться фальшивым богам и смотреть богомерзкие фильмы. Такие людишки часто печалили Хокси, а иногда даже гневили.

На верхней койке застонал второй пленник.

«Дьякон» Хокси сострадательно закивал головой, подошел к раковине и вернулся с двумя наполненными водой картонными стаканчиками. Он присел на корточки, мягко приподнял голову Каннелиса и осторожно, почти нежно влил жидкость в полураскрытые губы лейтенанта. Затем он повторил то же деяние, склонившись к капитану Тауну, командиру боевого расчета, которого огрел автоматным прикладом Фэлко.

— Вот это ты правильно сделал, — похвалил Делл.

Безумец скромно улыбнулся и продолжал оказывать гуманитарную помощь пострадавшим.

Артур Ренфрю Гросвинор, выпускник Гарварда (1942), демобилизованный из Управления стратегических служб (1946) и, согласно департаменту индивидуального пошива компании «Брукс-бразерс», имеющий идеальный 48-й размер, прибыл первым. Являясь вдобавок ко всему вышеупомянутому, государственным секретарем, ответственным за внешнюю политику великой державы, это был высокий серьезный мужчина весьма недюжинного ума, свободно владевший французским и испанским, обладатель наименее густой шевелюры из всех членов кабинета Стивенса и репутации знатока средневекового искусства. Кое-кто из более молодых сотрудников государственного департамента распускал озорной слушок, будто Гросвинор — с медицинской точки зрения форменный уникум, ибо он родился без потовых желез, но это была чистой воды выдумка. Рослый лысеющий государственный секретарь потел… конечно… в определенных ситуациях, хотя никто из сотрудников государственного департамента при этом никогда не присутствовал. Тот факт, что никто в госдепе никогда не видел своего шефа потным, разумеется, ничего не значил, ибо они ни разу не заставали его в постели с миссис Гросвинор (выпускница колледжа Брин-Мор 1947 года), которая родила ему четверых детей. Государственный секретарь не потел и в этот воскресный день, когда лимузин доставил его к боковому подъезду Белого дома, хотя он был несколько озадачен тем, что президент попросил его подъехать к восточному входу, которым пользовались крайне редко.