И внутри этого здания стояли охранники, вооруженные теми же автоматами, в том числе и двое часовых у кабинета Союзова на четвертом этаже. Алексей Союзов редко приходил на работу по воскресеньям, во всяком случае, в последние три года, когда он занимал высокий пост в московской ставке главнокомандования Красной армии. Как главный маршал бронетанковых войск он, разумеется, постоянно находился в пределах досягаемости для срочного вызова, но в воскресные дни его вызывали редко. Однако в этот вечер он ждал вызова или срочного донесения. Возможно, придет секретный пакет, и начальник Генерального штаба Красной армии приказал могучему Алексею Союзову сидеть в штабе и ждать. Агенты иностранной разведки, объяснил маршал Барзинко своему старому боевому товарищу, могут вести наблюдение за зданием и могут что-нибудь заподозрить, если увидят, как сам начальник Генерального штаба входит в дверь в воскресный вечер.

В этом случае эффект внезапности будет равен нулю, а ведь вся операция была разработана Управлением военного планирования с особым упором на внезапность. В противовес какой-то серьезной ошибке, допущенной кем-то в Восточном Берлине, или какому-то чувствительному удару, нанесенному одной из разведывательных служб страны — члена НАТО, эта операция должна стать полной неожиданностью для вероятного противника, размышлял маршал Союзов, чего бы это ни стоило.

По его мнению, эта операция с политической точки зрения могла быть разумной и оправданной, но с военной точки зрения она была бессмысленна. Разумеется, решение принималось умниками из Центрального Комитета партии. Приказы спускались начальнику Генерального штаба из Министерства обороны, а министр обороны получал указания из Совета Министров, но Союзов знал, что реальная власть — власть, позволявшая осуществлять передвижения танковых дивизий, военно-воздушных армий, оккупировать соседние страны — такие, как Венгрия или Чехословакия, — обреталась в Центральном Комитете КПСС. Именно на секретных обсуждениях и путем тонких интриг в кулуарах Центрального Комитета ястребы и голуби, ярые сталинисты и умеренные либералы, сторонники кровавых революций в разных точках земного шара и более осторожные миролюбцы формировали национальную политику.

Именно Центральный Комитет дал распоряжение о подготовке операции «Ямщик» — по-английски «кучер». Так американские и английские разведслужбы называли бы эту операцию в своих донесениях, если бы эти службы действовали оперативно и эффективно, размышлял Союзов, попыхивая кубинской сигарой. Но, разумеется, нет ровным счетом никаких причин предполагать, что их разведки более точны и профессиональны, чем ГРУ. Все эти тайны «плаща и кинжала» — туфта, ибо решающее значение имеют боевые соединения. И боевым соединениям придется вмешаться, если эта операция полетит к чертовой матери.

Маршал медленно шагал взад-вперед по кабинету, бережно ступая на левую ногу — ту, в которой стоял стальной штырь, в ненастную погоду напоминавший ему о последнем штурме Берлина. Он выглянул из окна на снегопад и стал думать о подбитых «тиграх» со свастиками на башнях…

— Да, давно это было, — пробормотал маршал Союзов, осознав вдруг, что в четверг ему исполнится шестьдесят два.

— Несостоятельно, — добавил он, мысленно возвращаясь к операции «Ямщик». В военном отношении операция была несостоятельна, поскольку была чревата колоссальным риском, несоизмеримым с ее плодами, каким бы эффектом внезапности она ни обладала. Он бы ни за что не произнес этих слов вслух, ибо не исключал возможности, что Комитет государственной безопасности — коварное и вездесущее КГБ — вновь поставил Генеральный штаб Красной армии на прослушивание. Это гражданское контрразведывательное учреждение вечно выслуживалось перед Центральным Комитетом партии, тайно стараясь восстановить свое былое могущество, подставляя Красную армию.

— Несостоятельно! — презрительно повторил маршал, чуть повысив голос.

И тут его раненая нога снова заныла, и он сквозь зубы изрек грубое солдатское ругательство, более подходящее сержанту-десантнику, нежели Главному маршалу бронетанковых войск Красной Армии. Союзов вернулся к столу, сел, и в этот момент фельдъегерь из Кремля доставил ему пакет. Машинописный текст был кратким и предельно ясным.

Как и запланировано, операция начнется в 3.00.

Союзов рассмотрел подписи и заметил, что приказ был собственноручно завизирован министром обороны и начальником Генштаба.

Ну и ладненько.

Теперь вся ответственность висит на них.

Он нажал кнопку вызова адъютанта — подполковника Вельского.

— Подполковник Вельский, — начал маршал, постукивая пальцем по листку бумаги на столе, — операция начинается сегодня. Свяжитесь с соединениями в Германии и дайте им команду приступить к операции «Ямщик».

Через некоторое время после ухода Вельского маршал Союзов развернулся в своем кресле и выглянул из окна на большую площадь. Снегопад усилился. Как вычислил Союзов, при таком снегопаде завтра к утру снежный покров составит по меньшей мере три дюйма. На мгновение он еще раз задумался о том, какой же будет реакция на «Ямщика» в Вашингтоне, этом далеком городе за горами и за долами, расположенном столь далеко отсюда, что там сейчас еще только воскресный день.

Интересно, на этот раз американцы уступят или будут опять упорствовать?

Предсказать их поведение было трудно.

Дом 1600 по Пенсильвания-авеню, Северо-запад, Вашингтон, Округ Колумбия[36].

Почтовый индекс необязателен.

— Доброе утро, мистер президент, — сладким голосом произнес орлиноликий человек с золотыми звездами на плечах, входя в большую залитую солнцем комнату.

Бригадный генерал Винсент М. Бономи произнес ритуальное приветствие тем добродушным, учтивым и многозначительным тоном, каким он делал это утреннее приветствие на протяжении уже трех лет девяти месяцев и двух недель. В многозначительности его тона таилось всезнание. Бономи и человек, к которому он обращался, дружили и доверяли друг другу долгое время, еще с корейской войны, когда они летали в одной эскадрилье бомбардировщиков «Ф-86». Ныне Бономи был генералом ВВС США, на некоторое время «приписанным» к Центральному разведывательному управлению. Худощавый, умный и проницательный, он посмеивался, понимая, что сорок один месяц назад его бы преспокойно спровадили в отставку в чине полковника, если бы в ВВС и в ЦРУ не прознали о его тесных дружеских отношениях с Дэвидом Т. Стивенсом. Дэвид Т. Стивенс, красноречивый и широкоплечий уроженец Огайо, который, по всеобщему мнению, был столь же красив и обаятелен, как и убиенный Джон Ф. Кеннеди, теперь являлся президентом Соединенных Штатов. В обязанности Винсента Бономи входило проведение ежедневных брифингов для президента — кратким изложением «международной обстановки» по подготовленному ЦРУ — разумеется, совершенно секретному — докладу.

Стивенс выслушал обычное приветствие Бономи, кивнул, глядя, как генерал плотно закрывает за собой дверь.

— Доброе утро, сукин ты сын! — ответил президент Соединенных Штатов Америки.

Эта реплика также была частью их ритуала, выработанного еще на продуваемой всеми ветрами военно-воздушной базе в Корее, когда капитан Д. Т. Стивенс поведал своему ведомому и лучшему другу о своем желании стать высшим должностным лицом в Соединенных Штатах. Это была, конечно, только мечта, тайная и почти несбыточная, хотя и вовсе не совсем невероятная. Капитан В. Н. Бономи тогда пообещал другу не раскрывать тайну и сдержал слово — но каждое утро на бегу к своим истребителям он приветствовал товарища по оружию веселым и негромким «Доброе утро, мистер президент!» — на что Стивенс отвечал: «Доброе утро, сукин ты сын!» И вот два десятка лет спустя этот шутливый обмен любезностями свидетельствовал о юношеской жизнерадостности старых асов, но в то же время напоминал обоим, кем они некогда были и кем стали.

Никто не разговаривал с президентом Дэвидом Стивенсом так откровенно и прямо, как Винсент Бономи, — ибо всем прочим от президента всегда что-то требовалось, и он это знал. Он воспринимал эту особенность окружающих как естественный порядок вещей, и это ему не нравилось. Как умного и трезво мыслящего политика, это не должно было бы тревожить его, конечно.