Но – целая гильдия.

Коста не знал точно, что такое гильдия, но наверное это почти отряд. Отряд из печальных людей с такими же глазами. Серых от печали. Вереница уставших людей с седыми прядями на висках. И эти уродливые печати на шеях – он бы стер их у каждого, содрал бы…

– …мальчик… – черные зрачки менталиста расширились и Коста понял, что все последние мысли – считаны.

И – покраснел.

Старательно пытаясь представить вершины Лирнейских, теряющиеся в туманной дымке. Наставник прав – у него слишком беспокойный ум, ему никогда не стать мастером.

“Не совсем” – слова рождались у него в голове, слова сказанные чужим тихим голосом. “Тварей привлекает сила. Не использовать вообще. Единственный способ выжить – раствориться”.

И Коста вздрогнул, разрывая контакт глаза-в-глаза. Наставник только этим утром предупредил его, что нужно как можно меньше использовать источники энергии.

Всё кончилось быстро, как будто легким перышком пощекотали в голове. Следом поверили Наставника.

– Чисто, сир, – отчитался менталист. – Я могу возвращаться?

Сир Блау кивнул.

Клятвы они принесли быстро – почти такие же, как и в стандартном контракте писарей или каллиграфов – неразглашение информации, выполнение обязанностей, не навредить ни словом ни делом. На ближайшие двенадцать декад сир в черном плаще с гербом скорпикса на клановой печати становился вторым после Великого, для каждого из членов отряда.

– Добро пожаловать в отряд…

– Чтоб ты сдох…

– … но не сегодня…

– Видит Великий, малец…надеюсь ты будешь удачливей предыдущих…

Их хлопали по плечам и снова салютовали – так странно, как Коста не видел никогда раньше – прикладывали кулак дважды к груди и поднимали вверх, раздвинув два пальца – “V”.

– Вэйлиент, – склонил седую голову Наставник – обращаясь к сиру. Склонил уважительно и низко, в полном официальном, какой отдают только Главам.

Дважды приложил кулак к груди и, помедлив, вскинул высоко вверх, показав два пальца.

– Вэй-ли-ент! – засвистели в ответ, и кулаки полетели вверх – следом.

– Вей-ли-ент!

– Вей-ли-ент…

Пять декад спустя

Человек такое существо, которое ко всему привыкает. Десять уровней, десять декад, по уровню на декаду, включая отдых и время на замену тех, кого они потеряли.

А они потеряли. Коста тщательно зарисовывал лица тех, кто больше не увидит цвета небес. Тех, кто остался под землей, хотя и поверил в силу Вэйлиента Блау.

Его самого пока хранил Великий, или те, кто не раз оттаскивал за шкирку из-за поворотов. Контракт сира Блау был щедро оплачен городом и не менее щедро сир заклинатель делил золотые фениксы между членами отряда, ещё щедрее одаривая семьи тех, кому не повезло потерять кормильца.

Первый спуск Коста боялся. Боялся, потому что боялись все, боялся, потому что – твари, и ещё больше боялся, что всё-таки опозорится и обмочит от страха зимние штаны.

На втором уровне, когда первые раз лицом к лицу столкнулся с желтыми глазами-блюдцами, сияющими в темноте, как бумажный фонарь, он перестал спать. Закрывал глаза и видел сталактиты, свисающие с потолка, лабиринты переходов, влажные, покрытые льдом и мхом стены, русло подземной реки, которая текла куда то на север под Лирнейские, и если верить старикам, питала Северное море.

На третьем уровне им овладела апатия – он рисовал, тупо поднимая и опуская кисть. На четвертом Коста проснулся – что-то внутри захотело жить – страстно, жарко, до воя в прокушенной от страха губе.

И да, он снова начал бояться. Страх значит жизнь.

Сесть за общий стол на равных его позвали после пятого спуска – тогда они потеряли Тео – веселого балагура из свободных, со стертой печатью клана на запястье – вместо нее зиял огромный старый ожог с неровными краями, который тот гордо демонстрировал окружающим – «Я свободный. Сво-бод-ный!»

Вот кто прекрасно находил общий язык со стариком Хо – оба повернутые на идее принадлежать только себе, не прогибаясь под клановые правила. Хотя что в этом хорошего Коста не понимал до сих пор – жить где попало, спать на чем попало, не знать, что ты будешь есть завтра. Если бы ему позволили учиться рисовать, он совсем не против стать клановым.

Если это – свобода, Коста не понимал, что в ней хорошего, но… послушно спускался вниз раз за разом, чтобы выполнять обязанности картографа, зарисовать схему уровня и помечать очищенные от тварей катакомбы.

Спускался, потому что вместе с ними спускался старик Хо. И потому что уже пять декад наставник не брал ни капли в рот и у него перестали трястись руки.

И Коста молился всем богам разом – не только Великому, но и Немесу, Маре, Ниме, чтобы период просветления продлился чуть дольше, и чтобы… этого он никогда не осмеливался произносить вслух – наставник снова начал рисовать.

Конец пятой декады с момента начала “зачистки”, первый день отдыха перед следующим спуском

Флигель пекарни

Наставника не было почти полдня. Коста корпел над картой пятого уровня, тщательно вырисовывая литеры – одна “V” – пометка для безопасного коридора – чисто, две “VV” – новая формация на месте старой, запечатывающая вход.

Одна “V”, две “VV”, одна “V”.

Работать над картами Косте не нравилось. Если бы он был поэтом, то сказал бы, что катакомбы вымораживают что-то внутри, сжирая свет, постоянный страх и запах пота пропитал комнату, вещи Наставника Хо уже не отстирывались, а в его бороде добавилось седины. Но Коста поэтом не был. Он просто замечал, что с каждым уровнем рисунки становились все мрачнее и мрачнее, чернее, жирнее ложились линии туши, все меньше белого оставалось на листе.

И у него – начали трястись руки.

И ещё он считал совершенно несправедливым, что у всех в отряде было три дня на отдых после спуска, а они – писари, отдыхали вечер, и потом ещё три сводили куски карты в единое, чтобы взять с собой в следующий раз и проверить каждый поворот ещё раз. Карту пятого им нужно закончить перед шестым.

В этот раз Наставник бросил его одного и Коста уже дважды молился Великому, чтобы тот не запил. Потому что мешочек – черный, холщовый, со знаком скорпикса – сир Блау всем передал вчера. Ровно половина честно заработанных фениксов за половину работы. Ему Наставник выделил только один желтый кругляш, припрятав остальные. А сегодня – мастера нет, и денег тоже – Коста дважды проверил комнату, тахту, тубусы и все баулы.

– Только не снова, Великий! – пробормотал Коста себе под нос. Если бы были плетения раз и навсегда отвращающие от выпивки – не важно, сколько фениксов они бы стоили, он бы заплатил. Скопил бы и заплатил. Чтобы Наставник бросил пить.

Старый Керн

Переносить треть карты Коста закончил ближе к вечеру, и выбрался на мороз, исследовать старый город, в котором кипела жизнь.

Улица привела его к рынку, откуда соблазнительно пахло горячей едой и чаем. Коста сглотнул и вспомнил о единственном золотом, который он припрятал поглубже, в холщовый мешочек на шею – заказать новые чуни вместо рваных. Тратить кругляш на еду – глупо, можно подождать вечера – и сходить за ужином к неулыбчивой мистрис в пекарню, но… есть хотелось сильнее.

Дочь торговца, с которой они ехали три декады в обозе через Хребет, он увидел не сразу – сначала его привлек знакомый лукавый смех, когда он изучал прилавки, впитывая цвета и запахи – вот этот засахаренный боярышник непременно стоит нарисовать…

Подойти к ней Коста не решился – при мысли об испорченных рулонах тканей в желудке сразу становилось пусто и холодно, поэтому он просто держался на расстоянии, проследив, от самого рынка, до окраинной части старого города, где в одну из лавок без всякой вывески зашла девушка.

Значит, они остались здесь и не поехали в Хаджер.

Коста мялся и мерз на одном месте ещё мгновений десять. И даже развернулся обратно – идти домой, во флигель, сделал с десяток шагов и остановился. И тоскливо выдохнул, снова представив юных мисс и дородных мистрисс в ханьфу вспыхивающих по подолам ярким огнем. Пошевелил подмерзающими пальцами в прохудившихся чунях и решительно снял мешочек с шеи, переложив единственный феникс в карман.