Даже когда не осознавала этого, тогда, на рынке, год назад. И потом, когда наконец призналась себе во всем. И когда увидела на его щеке зашитую воспаленную рану. И в тундре, когда его красота испугала ее. И сейчас. В горле стоял ком. Арин сжал зубы. Он ей не верил.

— Арин…

— Прости за то, что случилось в деревне. Этого не должно было произойти, — добавил Арин.

Гнев толпы напугал ее, но в поведении крестьян не было ничего удивительного. Арина явно тревожило что-то другое.

— К слову, что именно произошло? Я имею в виду мать с ребенком.

Он зарылся пальцами в волосы, потер лоб ладонью.

— Она совершила ошибку.

— Полагая, что ты избранник богов? — Кестрель знала об этих слухах.

— Нет, это как раз правда.

Она молча уставилась на Арина.

— Только вот сомневаюсь, что эта женщина обрадовалась бы, узнав, кто мой покровитель. — Арин поднял взгляд и заметил ее удивление. — Мои двадцатые именины были в зимнее солнцестояние. Начало нового года у гэррани. Но вообще-то я старше, если считать по-валориански. Я родился на полгода раньше, но моя мать долго ждала, прежде чем дать мне имя. Она имела на это право, жрецы не возражали. Именины празднуются не только в честь рождения ребенка, но и после окончательного выздоровления матери. Не всякая женщина может быстро поправиться, поэтому мать сама решает, когда она готова. Но в год, когда я родился, все матери искали причину отложить именины до следующего года. Ты ведь знаешь, как мы считаем годы? Каждый год посвящен одному из ста богов, составляющих наш пантеон, каждые сто лет составляют век. Мой год… тот год, когда я родился на самом деле, принадлежал богу смерти.

— Арин, — помедлив, произнесла Кестрель, видя, как он взволнован, — ты считаешь, что на тебе лежит проклятие?

Он покачал головой.

— Твоя мать дала тебе имя только на следующий год. Значит, именно он считается твоим годом, верно? Гэррани отмечают именины, а не день рождения. Следовательно, не имеет значения, когда ты родился.

— Имеет.

— Почему?

— Вся моя семья погибла… А я выжил. Это не просто так.

— Арин…

— Тогда я не знал, что родился под его знаком.

— Арин, единственная причина твоих страданий в том, что мой отец — чудовище, задавшееся целью захватить твою страну.

— Все не так просто. Я могу мысленно говорить с богом смерти. Он дает мне советы, утешает в трудную минуту.

Кестрель уже не понимала, чему верить.

— Я не знаю, что означает его благословение, — продолжил Арин. — Теперь понимаешь? Когда я смотрю на свою жизнь, на все, что я делал и продолжаю делать… Быть любимчиком бога смерти — тяжелая доля.

— Возможно, тот голос, что ты слышишь, принадлежит тебе самому, — мягко произнесла Кестрель, — просто ты его не узнаешь.

Он не ответил. Ей не нравилось, что Арин вообразил себя избранником смерти. Кестрель беспокоило то, что он боится этой мысли и в то же время наслаждается ею. Глубокое, странное чувство удовлетворения светилось в уголках его глаз.

— А может быть, ты все это выдумал, пускай и не нарочно?

— Я принадлежу ему. Я это знаю.

— А тот младенец в деревне?

Арин поморщился.

— Отказывать матери — грех. Я не мог. Понимаешь? Надо было предупредить ее, но, если бы она отказалась от благословения, узнав о том, кто мой бог, это привлекло бы его внимание. И что бы он сделал тогда? Знай эта женщина, что мой покровитель — бог смерти, она бы ни о чем не просила.

Кестрель постаралась не вдумываться в эти сложные условности. Ей казалась непонятной и опасной такая зависимость от воли непредсказуемого божества.

— Мать знала, к кому она обращается за благословением, — заявила Кестрель. — Не так уж трудно приблизительно угадать твой возраст. Какому богу принадлежал год, когда тебе дали имя?

— Богу шитья.

Кестрель внимательно посмотрела на него, а потом рассмеялась. Арин улыбнулся, но одернул ее:

— Не смейся.

Она расхохоталась еще громче.

— Вообще-то я неплохо шью.

— Возможно. Но в целом ты не очень-то похож на избранника бога шитья. Мать того ребенка знала, о чем просит.

Листва шелестела на ветру. Тени пришли в движение. Сердце Кестрель застучало где-то в горле еще до того, как она поняла, что собирается сказать.

— Ты смог бы поступить так же, как твоя мать? Отложить именины своего ребенка, чтобы посвятить его другому богу?

Арин ответил не сразу.

— Моего ребенка, — произнес он, будто пробуя эти слова на вкус. В его голосе мелькнуло то же чувство, которое светилось в его глазах в деревне, когда он держал на руках младенца.

Кестрель посмотрела на кадамбовое дерево и листья. У некоторых вещей нет никаких символических значений. Они не божество, которое придает целому году особый смысл. Не разговор, в котором часть слов сказана, а о чем-то приходится догадываться. Сердце Кестрель продолжало колотиться.

— В любом случае это был бы не мой выбор, — ответил наконец Арин. — Решение приняла бы моя жена.

Кестрель посмотрела ему в глаза. Арин коснулся ее горячей щеки. Вдруг дерево перестало быть просто деревом, а листья — просто листьями. Она догадалась о том, чего он не сказал. Кестрель поднялась.

— Идем, там чудесный ручей. Ты разве не хочешь пить? Твой конь умирает от жажды. — Улыбка Кестрель была такой дразнящей и в то же время немного смущенной. Но теперь испытывать это чувство казалось так просто и естественно. Кестрель протянула ему руку, и Арин сжал ее в своей.

Лагерь устроили в лесу на вершине равнины, неподалеку от поместья. Между деревьями текла другая река, широкая и бурная. Она бежала по камням и была довольно глубокой. Кестрель отправилась купаться вместе с другими женщинами. Она подумала о Сарсин, жалея, что не видит все так же ясно, как кузина Арина. Кестрель ощутила укол вины, вспомнив, что Сарсин до сих пор не знает, куда и почему пропала ее валорианская гостья. Кестрель не успела даже оставить ей записку, а теперь было уже поздно. Если отправить Сарсин послание, пусть даже зашифрованное, его могут перехватить и прочитать. Кестрель представила, что будет, если отец узнает о ее местонахождении. Внутри все сжалось. Поэтому Кестрель могла лишь представлять, что скажет кузине Арина, когда вернется в город. «Я скучала. Я не успела поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала».

Кестрель разделась и бросила одежду на траву. Ей хотелось поскорее окунуться в воду. Река оказалась ледяной. Кестрель нырнула и открыла глаза. Сквозь водную рябь она видела синее небо и золотое солнце над головой. Холод напомнил ей, что однажды генерал, должно быть, держал ее в руках точно так же, как Арин — того младенца в деревне. Кестрель задержала дыхание, не давая себе всплыть на поверхность. Было холодно, но вода, похожая на шелковую драпировку, так красиво преломляла лучи. Небо казалось иным волшебным миром. Наверное, это магия, доступная каждому.

Кестрель постирала одежду и почти сразу надела, не дожидаясь, пока все просохнет. Затем как следует выжала волосы и заплела их в косу. Пробираясь между деревьями, Кестрель бесшумно шагала по камням, мху, земле, стараясь не наступать на листья и ветки. «Ты отлично крадешься», — похвалил ее однажды отец. «Умение тихо передвигаться в битве не поможет», — возразила она. «Ты могла бы пойти в разведку», — настаивал генерал. Но этот разговор состоялся после особенно неудачной тренировки, свидетелем которой стал отец. У Кестрель в руках был меч. Капитан личной стражи генерала кричал на нее, а она понимала: отец и сам видит, что надеяться здесь не на что.

Эхо его голоса отдавалось у Кестрель в голове, а сердце сжалось. Она будто снова оказалась под толщей воды, но кто-то придавил ее ко дну и помешал всплыть. Она отогнала от себя этот образ. Некоторые воспоминания приносили слишком много боли.

Пусть это будет игрой. Сумеет ли она пройти бесшумно? Посмотрим. Пятку не опускать. Здесь корень, а вон тот клочок земли чуть темнее, следовательно, мягче. Солнечные лучи, точно копья, пронзали кроны деревьев. Влажная коса холодила спину между лопаток.