Смайлсон не мог подойти незаметно; Летум не удивился, услышав за спиной его голос:

— Это еще что!.. Здесь есть биржа, вот там жизнь кипит!

— Что продают? — сухо поинтересовался Летум.

— Да все, что угодно, — махнул рукой лейтенант. — Продовольствие, сырье, топливо, электронику, технику, — включая космические корабли, — оружие, наркотики… Все, что угодно.

— Рабов?.. — брякнул Летум.

— Что ты!? — удивился Смайлсон. — На Тамерлане рабство запрещено. Свобода относится к числу немногих прав, принадлежащих каждому гражданину, как и записано в их дурацкой конституции. Ни один гражданин не может владеть другим на праве частной собственности. — Лейтенант фыркнул. — При этом умалчивается, что все они исправно гнут спину на кучку бюрократов.

Летум подумал, что не может с этим не согласиться. Человечество еще не изобрело столь совершенной формы диктатуры, как демократия. Как самодостаточный механизм, с двадцатого века она не претерпела практически никаких изменений. В этом смысле даже Автократия была лучше — она, по крайней мере, заставляла стремиться к чему-то лучшему. Тамерлан же поселился в мире иллюзий.

Толпа не может править, не может она и поверить в свое бессилие.

Летум не удержался и плюнул на идеально чистый пол. Из какой-то щели тут же выкатился крохотный робот-уборщик, проехал над плевком и вернулся обратно, оставив после себя лишь влажное пятно.

Если же брать, в частности, Тамерлан, то господин Дроздов олицетворял собой всю картину целиком. Представитель правительства в свободной экономической зоне. Пухлый конверт, набитый долларами.

Летум еще немного побродил по коридору, подглядывая за местными тружениками. Бюрократы и техники, сновавшие из одного кабинета в другой, таращили глаза на лицо странного Иного. Кое-кто оглядывался, но большинство сразу же отворачивались, поморщившись от отвращения. Кое-кто переводил взгляд ниже, на бластеры в кожаных кобурах. Переводил и тут же отводил, изменяя прямой, как стрела, курс до неправдоподобной кривизны.

Охрана реагировала несколько иначе. Летум явственно представлял себе скрипящие от натуги мозги. «Если он прошел так далеко, значит, имеет право…» Никто не пытался его остановить, однако глядели куда более пытливо, с неизменной опаской.

Летум развернулся и пошел обратно, рассекая толпу. Нельзя сказать, что он чувствовал гнев или хотя бы раздражение. Бытность Летумом Вагнером приучила его хранить невозмутимость. Его боялись, им восхищались, но никогда еще не было так. Он не был раздражен, но чувствовал на себе грязь мерзких взглядов. Она просачивалась внутрь, конденсируясь на дне сознания.

«В какой-то мере, — решил он, — это пойдет мне на пользу». Он не святой, немного грязи только придаст ему сил. Еще один пункт в обязательстве, расплатиться по которому предстоит дорогому братцу.

Смайлсон стоял на том самом месте, где его оставил Летум. Лейтенант с любопытством глядел на метания робота-уборщика. Маленькие клочки бумаги, которые он отщипывал от какого-то листка, падали на пол в разных местах одновременно. Кружились и падали, словно лебединый пух. Летум никогда не видел живых лебедей, только голограммы.

Смайлсон откровенно веселился, наблюдая старания маленькой машинки. Не успевала она всосать в себя один клочок бумаги, как рядом падали несколько.

Летум не замедлил шага. Проходя рядом с роботом-уборщиком, он резко выбросил ногу вперед и вправо. Машинка звякнула и отлетела на несколько метров к стене. Там, не силах перевернуться самостоятельно, бессильно шевелила колесиками и щеточками.

— Хорошо быть плохим, — ухмыльнулся Летум, глядя на Смайлсона.

— Точно, — подтвердил тот, едва улыбнувшись в ответ. — Наверное, животных в детстве мучил?

— Всегда предпочитал людей.

Развить сей диспут им помешал капитан, показавшийся из дверного проема. Толстяку вновь пришлось протискиваться через узковатую щель, а потому выглядел он непривычно раздраженным.

— Вам нужно что-то делать с этой хреновиной, — проворчал он, обращаясь к охранникам. — Мне уже это надоело, честно говоря.

Солдатики не ответили. Но капитан не ждал ответа.

— Все в порядке? — спросил Смайлсон.

— Лучше некуда, — усмехнулся шкипер. — Времени мало.

Летум сразу же обратил внимание на карман капитана. Как и следовало ожидать, тот заметно отощал. «Конечно, куда уж лучше…» Насколько он понимал, начальник порта должен был указать корабль, имеющий на борту какой-либо ценный груз. Судя по дотошности патрульных, для чиновника это не могло составить труда.

Они вышли из коридора и направились назад, к доку. Однако на обратном пути Хоукинс, как будто вспомнив о чем-то важном, завернул в еще одно ответвление. Ничем не примечательное, оно, тем не менее, привело их к бушующему жизнью центру. Три яруса витрин, сверкающие неоновыми огнями вывески, рекламные голограммы в воздухе, — буйство цветов и красок. Вокруг — море народа. Но уже ни одного техника, разве что несколько скучающих охранников.

Люди и Иные ходили бок о бок, облаченные в самые причудливые наряды (подчас и вовсе лишенные таковых), толпились у витрин, сидели за выставленными под тенты столами, однако в большинстве просто создавали толпу. Во всяком случае, так казалось Летуму. Он не видел в этом степенном брожении ни капли здравого смысла. Что они забыли в этой клоаке?

— Это так, деревенька, — покровительственно заявил Смайлсон. При этом, чтобы перекричать громкую музыку, ему пришлось наклониться к уху капрала. — То или еще будет на Роджере…

Летум постарался ничем не выдать эмоций. На самом же деле ему хотелось дико расхохотаться лейтенанту в лицо. Это он, какой-то пират с доисторического дредноута, рассказывает Летуму Безликому о прелестях цивилизации?..

Смайлсон определенно забылся. «Или же продолжал свои провокации», — внезапно сообразил Летум. Блондин и на грош ему не верил. С другой стороны, поставив себя на его место, Летум счел такую позицию самой удачной. Во всяком случае, не самой глупой. Поверил был он сам, что стоящий рядом безликий урод, узнать личность которого не представляется возможным, является главой влиятельнейшего в Автократии преступного клана?.. Ответ очевиден. Летум вообще считал себя человеком неглупым.

Капитан уверенно держал курс на забегаловку, чьи огромные окна были занавешены изнутри. Лазеры вывески однозначно утверждали: «Трактиръ». Летум не мог перевести эту надпись, а потому приготовился к любым сюрпризам. Похоже, они нацелились именно сюда.

Первым вошли Узбек и Тигран с винтовками наперевес. Затем — Смайлсон и Летум, потом уже все остальные.

Посетители замерли на полуслове, некоторые забыли донести ко рту посуду. «Трактиръ» оказался на удивление чистым заведением, под стать собравшейся публике. «Как говорится, цивильно». Большего Летуму в настоящий момент не требовалось. Чисто, и на том спасибо.

Публика была представлена все теми же межзвездными торговцами, чьи корабли стояли в порту или же ожидали своей очереди. Пока она еще подойдет, почему бы не оформить документы, не подыскать покупателя, не пропустить, в конце концов, рюмку-другую? Для всех этих целей, собственно, внутри станции и существовал этот центр культуры и отдыха.

Вот только какую цель преследовал капитан, явившись сюда? Летум надеялся получить ответ в самое ближайшее время. Его раздражали цепкие взгляды, руки, начинавшие тянуться к оружию.

Бойцы быстро встали по трое с боков, нервно сжимая игольные винтовки. Предохранители уже давно горели красным. Одно неосторожное движение — не важно, кого, — и могла начаться бойня.

— Мы пришли с миром, — быстро объявил Летум, поднимая правую руку. — Ваши головы нам ни к чему.

Он знаком заставил пиратов опустить винтовки. Капитан одобрительно кивнул, вышел из-за их спин и прошел к стойке. Из восьми стоявших там табуретов только два были свободны. Остальные занимали три человека и три инопланетянина, — два чешуйчатых болдарга и один волосатый митрулг. Последний был просто огромен. Опасения внушали не одни лишь размеры, когти на пальцах и длинные клыки в широкой пасти, но и нейродеструктор, висевший на поясе. Кроме этого пояса и кобуры, из одежды на митрулге больше ничего не было. Впрочем, она ему и ни к чему — шерсть длиной в ладонь взрослого мужчины, а также уникальное внутреннее строение позволяют Иным разгуливать голышом на поверхности своего родного мира, где температура редко поднимается до —20 Со. В трактире, должно быть, ему было чертовски жарко.