14 июня 1919
«Иссякла божеская жалость...»
Иссякла божеская жалость,
Жестокость встретим впереди.
Преодолей свою усталость,
Изнеможенье победи.
Ты – человек, ты – царь, ты – воин,
В порабощеньи ты не раб.
Преображенья будь достоин,
Как ни растоптан, как ни слаб.
14 июля 1919
«Душа немая, сострадая...»
Душа немая, сострадая
Чужим скорбям, поет свое,
Истомою благословляя
Разрушенное бытие,
И верит вещему обету,
В изнеможении горда,
Но снова устремиться к свету
Уж не захочет никогда.
12(25) декабря 1919
«Довольно поздно, уже летом...»
Довольно поздно, уже летом
В усадьбу добралися мы,
Измучены в томленьи этом,
Во тьме и холоде зимы.
В тот год округа костромская
Приветила нас не добром.
Втеснилась школа трудовая
В наш милый сад, в наш тихий дом,
И оказался очень грубым
Педагогический состав,
От нас в усердии сугубом
Почти всю мебель растаскав.
И деревенской тоже власти
Понравилось поворовать,
А чьей тут больше было части,
Довольно трудно разобрать.
Здесь на зиму мы запирали
Одежду летнюю в запас,
И, вообще, все оставляли,
Что летом надобно для нас.
Но граждане нас проучили, —
Ах, отвратительный урок! —
И все, что можно, растащили,
Презревши слабый наш замок.
Три пары было там сандалий, —
В числе другого взяли их,
Но я жалел для сельских далей
Моих ботинок городских.
Истреплешь жаркою порою, —
А уж не новые они, —
А новых в Питере зимою
Не купишь, – старые чини,
И вспомнил я былые годы,
Мои ботинки уложил,
И дома, и в простор природы
Стопами голыми ходил.
И прежде костромской дорогой,
Храня былую простоту,
Ходил я часто босоногий,
И обувался на мосту,
Теперь два раза на неделе
Ходить пришлося мне туда,
И нынче ноги загорели
Гораздо раньше, чем всегда.
Босым ногам идти приятно
По глине, травам и пескам
Шесть верст туда, шесть верст обратно,
Да две версты до центра там.
Да что же в жизни неприлично?
И приходил в губисполком,
Хоть костромской, а не столичный,
Я постоянно босиком.
13(26) апреля 1920
«Мне говорит наставник мудрый...»
Мне говорит наставник мудрый,
Что я – царевич. Шутит он?
Я – просто отрок чернокудрый,
В суровой простоте взращен.
Мне хорошо. По гордой воле
Себе я милый труд избрал.
Я целый день работал в поле,
За плугом шел я, и устал.
Одежды сбросив, обнаженный,
Как раб, я шел в моих полях.
Лишь пояс был, из лент сплетенный,
Да медный обруч на кудрях.
Моим велениям покорный,
По тучной ниве плелся вол.
Я по земле сырой и черной
За тяжким плугом мерно шел.
Кнута я не взял, – только криком
Порой я подбодрял вола,
И в напряжении великом
Мой плуг рука моя вела.
Меня обвив палящим паром,
Мне говорил горящий Феб,
Что землю я бразжу недаром,
Что заработал я мой хлеб.
Моею знойной наготою
И смущена, и весела,
В село тропинкой полевою
Из города девица шла.
Со мной немного постояла
У придорожного креста
И, вспыхнувши, поцеловала
Меня в горячие уста.
Она шептала мне: – Оденем
Тебя порфирой, милый мой,
И медный обруч твой заменим
Мы диадемой золотой.
Словами странными смущенный,
Я промолчал. Она ушла.
Стоял я, в думы погруженный,
Лаская томного вола.
Но что ж я! ждет меня работа, —
И скоро отогнал я лень.
Довлеет дню его забота,
И для работ недолог день.
Во мгле безмолвия ночного
Я возвращаюся домой.
Вода источника живого,
Меня, усталого, омой.
23 – 24 мая (5 – 6 июня) 1920
«Воскреснет Бог, и мы воскреснем...»
Воскреснет Бог, и мы воскреснем,
А ныне в смраде и во тьме
Нет места радостного песням,
Нет мадригалов на уме.
В объятьях злобного кошмара
Упали лилии на мхи,
И полыхание пожара
Не вдохновляет на стихи.
24 мая (7 июня) 1920
«Люблю загорающиеся...»
Люблю загорающиеся
На вечернем небе облака,
Точно лодочки колыхающиеся
Эфирная стремит река.
Люблю, когда вспыхивают
На закате окна домов,
Точно ангелы отпихивают
Лучики от своих теремов,
Точно нежно зарумяниваются
Щеки у милых дам,
Когда они раскланиваются
С кавалерами, гуляя по садам.
Не скучными размышлениями,
Не мудростью вещих книг,
Только вдохновениями
Обними этот сладостный миг,
С милыми приятельницами
Покачайся на зыбке мечты,
И подругами-очаровательницами
Отойди от земной суеты.
