— А как насчет знамени собственного производства?

— Вот это другой разговор. — Профессор, сникший было, вновь воспрянул духом. — Я человек практичный и запасся куском ткани.

— Хорошо, расскажите подробней. Но начните с самого, наверное, интересного вопроса: где сейчас… хм, — Сужди покачал головой и щелкнул пальцами, — настоящая дочь полковника Кертиса или, как вы выразились, её разум? — Хозяин сделал подобающее вопросу лицо и спросил: — Он… далеко?

— Не близко. В пятнадцатом веке.

Лицо Сужди вытянулось, однако через секунду он улыбнулся.

— Действительно, далековато. А поближе вы не могли её услать? Ну, хотя бы за пару столетий?

— Вот это было не в моих силах. Потому что тот прибор был ограничен в работе по отрезкам во времени. В недалеком будущем можно будет регулировать его диапазон, скажем, начиная от получаса и до бесконечности.

— Он что, в единственном экземпляре?

— Да.

— И он находится…

— Не важно, где он находится. Важно то, что мне известно основное это его составляющее, композитный сплав на матрице металлического стекла. Сейчас изготовить такой сплав труда не составит. Остальное дело творчества, нужно только придать будущему прибору форму. Все зависит от фантазии.

— Как выглядит основной прибор?

— Вам это так важно знать?

— Нет, просто любопытно.

Профессор пожал плечами.

— Раз вы все равно его не увидите, я скажу. Он сделан в духе того времени, когда впервые увидел свет. Он олицетворяет собой идола одного индейского племени и вид имеет довольно отталкивающий: растопыренные семипалые руки и выпуклые глаза.

— Так-так. — У Сужди затекла нога и он принял другое положение. — У вас должны быть какие-то доказательства, иначе вы бы сюда не заявились.

— Да, вы правы. У меня есть одна запись на листе пергамента, датированная 1503 годом. Я взял её из музея якобы для работы, — соврал Харлан. — Это часть манускрипта, адресованного именно мне. Я не знаю, где вы будете проводить экспертизу, но результаты вас заинтересуют.

— Вы думаете, что я буду делать экспертизу?

— Когда прочтете, вы примете такое решение.

Сужди принял он Харлана пергамент и повертел его в руках. Затем снял очки и поднес листок к глазам: «Да, профессор, пишут вам ваши «спасительницы», оказавшиеся за полтысячелетия до этого события, и вам ещё предстоит поломать голову над этим феноменом. По возвращении мы многое расскажем вам, в частности, о том, как помогли спасти пленных детей одного несчастного племени…»

Сужди окончил чтение и скрутил пергамент.

— Из этого практически ничего нельзя понять, но, похоже, я начинаю вам верить.

— И что же подвигло вас на это, манускрипт?

— Нет, рассказ о моем дяде в ящике. Значит, вы все-таки метите в генералы ордена иезуитов?

— Нет, я хочу освободить ни в чем неповинного человека. Если хотите, во всем виноват я.

— Хорошо. Я так понял, что сплав — это главное.

Харлан развел руки в стороны.

— Сплав, — веско сказал он, потрясая руками, — это все. И его состав у меня в голове. Вы получите его формулу только тогда, когда я услышу в телефонной трубке голос полковника Кертиса. Как только он сообщит мне, что Лори вернулась, я начну сотрудничать с вами.

— А форма зависит только от фантазии, сказали вы?

Харлан небрежно махнул рукой.

— Да, сляпаем что-нибудь оригинальное.

— Хорошо. — Сужди подался вперед. — Я не очень-то верю в сказки о могуществе индейских богов, но попрошу вас сделать точную копию идола, который стоит в Музее имени Эмилио Гоэльди в Белене. По-моему, этот город находится в Бразилии, не так ли, профессор Харлан?

Лицо Ричарда приобрело цвет извести. Он почти с ужасом смотрел на Сужди. А ещё он понял, что проиграл. Некоторые из компонентов сплава, из которого был сделан идол, находились в состоянии напряжения, он был как бы в рабочем состоянии, на какой-то определенный цикл его хватит — скорее всего, на одну реинкарнацию, которой не воспользовались Лори Керстис и Конори, — а значит, не составит труда сделать анализ и получить формулу сплава. Охрана в музее Сильвио Мелу была надежной, но если Сужди поверил в рассказ и заинтересуется идолом, то охраны, конечно же, будет мало. Очень мало.

Сужди внимательно наблюдал за реакцией Харлана — так мог сыграть только артист, которого внезапно хватил паралич. Нет, это не игра, думал ливиец. Но в сказку тоже не верил, как и в манускрипт. Однако перед глазами стояли безумные глаза его пленницы, увиденные им на экране телевизора в следственном изоляторе. Тогда он тоже подумал, что идет телепостановка и играют классные актеры, потом… На этом все кончалось. Теперь ещё один акт и так сыгран! Что — это игра против него? Начатая ещё до побега? В камере? Они рассчитывали на его побег? А потом подготовили все для похищения, прислали сюда ещё одного лицедея-паралитика. Но он не актер, он настоящий, живой пока ещё профессор, фотография которого была взята из Сети и лежала вкупе с другой информацией на него. И невозможно представить, что происки ЦРУ могут быть такими пухлыми, граничащими не с явным мастерством и талантом, а с чем-то более высоким — где Аллах един, и Мухаммед пророк его. Нет, так далеко зайти они не могли. И там не место им, постоянно чертящим на груди крест, поминающим не живого бога, а умирающего, с неистовой жаждой представить его кровоточащие стигматы…

Было безумием поверить в то, что рассказал профессор Харлан, но наступал час молитвы. Американца увели в подвал, а Сужди, еле слышно сообщив о намерении совершить молитву, опустился на колени и поклонился. Одновременно он быстро прошептал формулы исповедания веры и первой суры Корана. Обратив взор в сторону Мекки, он начал молиться.

Кирим ни о чем не просил Аллаха, он знал, что его судьба Всевышним предопределена. Но он вслушивался в тишину, перенесясь за сотни миль в Мекку, к черному камню Каабы. Это был величайший грех, но Кирим вдруг увидел, что на камне написано: «К вящей славе Господней». Его пробрал озноб, он прогнал видение и представил себе михраб в мечете, но в нише кто-то выдолбил четыре буквы — AMDG, а из её темноты сверкали фанатичным огнем глаза молящейся женщины. Сужди стало не по себе, он попросил у Аллаха прощения и закончил молитву.

Еще не встав с колен, он твердо знал, что та женщина, которая сейчас находится в подвале его дома, в тот момент молилась. Молилась своему богу маленькому уродцу с семипалыми руками.

Кирим Сужди заранее знал, чем закончится его разговор с Аль-Мохаммедом, но все же решил встретиться с верховным кадием. Профессор Харлан уже час мерил шагами тесное помещение в нижнем этаже здания резиденции Сужди, ставшим его местом заключения, а сам хозяин, миновав ряд минаретов в центре Триполи, входил на территорию главной мечети.

В разговоре с Ричардом Харланом Сужди горячо и откровенно показал профессору свою позицию, слова о ненависти к своим бывшим учителям, которые в его представлении были схожи с врачами лепрозория, не были показными; и влага, не дающая засохнуть глазам, так и не смыла глубоко въевшиеся в их трепетную поверхность следы проказы…

Он знал, чем закончится беседа с верховным кадием, однако не думал, что пойдет против собственных правил. Во-первых, дело было необычным. Во-вторых, на благо. В-третьих, если второе исключалось, его правила, установленные им же самим, снова вступали в силу. Это была широкая тема, где отголосками пронесутся слова: «Я бы не позволил родителям зачать будущего гения». И четвертое: Кирим Сужди не во всем был согласен с Учителем. В частности, Каддафи толковал роль спорта, искусства и науки в жизни общества как насаждение невежества, насилие. Учитель не раз говорил, что все методы обучения — современные, прогрессивные — не имеют право на жизнь. Человек обладает естественным правом на знание, освобожденным от диктата, фанатизма, преднамеренной трансформации склонностей и понятий. Отрицая диктат, Каддафи был диктатором.