За две недели иругены намыли две огромные бочки — tonelado вместимостью около тонны. А бородатые пришельцы говорили: «Мало!». И послушные индейцы продолжали свою нелегкую работу, метр за метром отодвигая фронт намывки вверх по течению Торабсо.

Санчо де Гамма привез в Бель-Прадо первую партию добычи. По скромным подсчетам она составляла пятьсот тысяч кастельяно[20]. А если считать совсем грубо, то по две тысячи пятьсот на брата. Мало![21]

Дон Иларио через Санчо де Гамму передал Мартину Сармьенто: увеличить число рабочих, привлечь всех, даже самых маленьких детей, пусть играют с песком.

Да, в чувстве юмора командору отказать было нельзя.

Еще через две недели, когда были расквартированы по казармам солдаты, растянувшиеся на индейских гамаках, из Рабочего поселка прибыл баркас с золотом. На этот раз бочек было три, а золота в них — почти на миллион кастельяно.

Хуан Фернандес по-прежнему занимался обучением индейцев испанскому языку. Немалую помощь в этом ему оказывал Тепосо, который был освобожден от всех видов работ. Со своими соплеменниками он разговаривал исключительно на испанском, а те, открыв рты, силились понять, о чем толкует этот парень, снискавший доверие и уважение «богов». Но постепенно и их ухо стало привыкать к кастильскому наречию: сначала отдельные слова, потом — связки из двух-трех. Правда, толково и связно никто говорить не мог, зато понимать стали почти все.

К Хуану Фернандесу присоединился Антоньо Руис, которому надоело слоняться по лагерю, часами валяться в гамаке и играть в кости. Его конный отряд только три раза наведывался в Рабочий поселок, а в основном находился без дела. Любопытному Руису хотелось побольше узнать о стране, где он оказался волей случая.

Его земляк из Хереса, двадцативосьмилетний Раул Кортес[22], когда-то служил под началом дона Иларио и был приглашен в команду, которая отправлялась за океан. Прибыв в родной город попрощаться с родителями, он встретил там своего приятеля Антоньо Руиса, отдыхавшего на родине после ранения в стычке с итальянцами. Позавидовав Кортесу, отправляющемуся в столь опасное и романтическое путешествие, Руис несчастно вздохнул, посетовав, что поневоле становится аскетом[23] и даже начал писать эклоги[24]. Друг понял его и предложил ехать с ним, взяв на себя смелость поговорить с доном Иларио о включении в команду ещё одного человека.

Родители благословили Антоньо и дали половину своих денег — 100 кастельяно. Полный тайных надежд, молодой идальго предстал перед суровыми очами командора. Это случилось в последних числах марта 1503 года. Раул Кортес отрекомендовал своего друга как храброго воина и достойного дворянина. И Кортес не врал — Антоньо Руис действительно был бесстрашным рыцарем. Понял это и Хуан де Иларио, испытующе глядя на благородное, бледное лицо молодого воина, носившее глубокий отпечаток аристократичности. Руис пребывал на седьмом небе, когда, стоя у фальшборта «Санта Марии», подставлял раскрасневшиеся щеки вольному ветру. И свежий бриз гнал корабль и его вместе с ним навстречу невероятным приключениям.

Руису было интересно все. Он засыпал Тепосо вопросами о жизни индейцев, об их обычаях, нравах. Болтливый индеец без удержу сыпал предложениями, состоявшими исключительно из двух-трех слов. Немало позабавил Руиса рассказ об одном племени, где совершенно оригинально происходит обряд посвящения вождя. Если перевести односложные фразы Тепосо на нормальный язык, то получится следующее.

В хижине старого вождя, сдающего бразды правления своему сыну, в одном из темных углов отгораживают небольшой участок — около двух квадратных метров — и помещают туда будущего правителя, который должен находиться там… четыре года. И все четыре года стоять! Правда, спит он в гамаке, устроенном там же. Выходить разрешается только ночью, а с рассветом — снова за загородку.

Обескураженный Антоньо недоверчиво покачал головой — «верить или нет?» — и спросил:

— А у вас не так?

— Нет, не так. У нас неинтересно, — ответил Тепосо и вздохнул. Тепосо был бы рад, если бы Паргаун простоял четыре года.

— Ты не любишь своего вождя? — спросил Руис, проницательно глядя на индейца.

— Я люблю вождя, — гордо сообщил он. — Но я ему завидую.

— Завидуешь, что ты не вождь?

— Нет.

— Тебе нравится его девушка? — продолжал допытываться испанец.

— Нет. Он убил гарпию! — в голосе Тепосо прозвучали завистливые нотки. — Все индейцы боятся её. Она из леса злого духа Уринагры. Паргаун не испугался. Убил, когда она схватила ребенка.

— Так ты завидуешь его смелости или его поступку?

Тепосо долго думал шевеля губами. Потом сказал:

— Я — смелый!

— Я в этом не сомневаюсь. — Руис хлопнул его по плечу. — Просто тебе не представился случай, который выпал на долю Паргауна.

— Да, — согласился Тепосо. — Это случай. Я много раз караулил других гарпий. Ничего не получилось. — Он опять пожевал губами и, открыто посмотрев в глаза Руису, сказал: — Тепосо больше не будет завидовать вождю.

— Ну и правильно, — одобрил молодой испанец. — А скажи мне, что там? Он указал рукой вверх по течению Амазонки.

— Там — Черная Вода. Я не видел. Другие — тоже. Говорят. А там, Тепосо показал в противоположном направлении, — откуда вы пришли, — Большая Вода. А если плыть две луны по Топажосу, то будет Громкая Вода.

— А почему «громкая»?

— Там вода падает в воду. Там живут белые люди.

— Белые люди? — удивился Руис.

— Да. Как вы. Только ещё белее. Они давно живут там.

— Они приплыли на кораблях? — В голосе Антоньо Руиса просквозила настороженность. Хотя он не очень доверял индейцам, склонным к преувеличению. «Как это — «белее вас»?»

— Нет. Давно живут. Их отцы жили. Отцы их отцов жили. Давно живут.

— Так это племя?

— Да, племя. Говорят, это дети богов. Спроси Атсорту, старейшину. Он много знает. Я переведу.

«Вот это новость! — думал Антоньо Руис, направляясь к шлюпке, чтобы отплыть на «Санта Марию» и доложить дону Иларио. — Конечно, командора трудно удивить, но если все окажется правдой… Боже, как интересно!»

Но он ошибся, был не прав, когда сомневался на счет способностей дона Иларио удивляться.

Командор сначала поднял брови, потом нахмурил их. В его взгляде чувствовалось недоверие и озабоченность. И он задал себе вопрос, который двадцатью минутами раньше влез в голову Руиса: «Как это — белые?», а вслух сказал:

— Если этот шут врет, я самолично вырву его лживый язык.

Командор поймал себя на мысли, что опять употребляет индейские выражения. От этого он ещё больше нахмурился.

— Поедем к этому старейшине. Хотя… Лучше привезите его сюда, а то они опять будут угощать своим пойлом. — Дон Иларио сморщился, индейскому вину из маиса он предпочитал «малагу», запасы которой хранились у него в каюте.

Руис, слегка поклонившись, вышел, оставив своего патрона в задумчивости.

Через сорок минут, усевшись в кресле, командор приготовился слушать старейшину — почтенного старца с гордо посаженной головой и совершенно белыми волосами.

Антоньо Руис сел рядом и показал рукой Тепосо, чтобы тот снял шляпу.

Converso с недовольным видом стащил её с головы и приступил к своим прямым обязанностям.

В течение часа лицо командора менялось несколько раз: то оно было недоверчивым, то удивленным; иногда по его челу пробегала тень явной заинтересованности. А под конец рассказа не только лицо, но и все его тело стало напряженным.

И было отчего. Вот о чем поведал в этот вечер старейшина урукуев Атсорта.