В первой же тюрьме уже через неделю меня просят попереводить вновьприбывшему, который говорить по-испански не может, но понимает русский. По двум первым фразам я угадываю, что мужик не русский и он подтверждает это, говоря, что он — словак. А тем временем, шеф модуля произносит речь, которую я еле успеваю переводить.

— Скажи ему, что здесь командую я. У меня есть помощники, которых он тоже должен слушаться. Перекличка три раза в день. Если я скажу, что надо делать то или другое, то он сразу должен делать. И, вообще, нечего стоять передо мной, засунув руку в карман. Вытащи руку!

Словак вытаскивает кисть руки, на которой торчат только большой палец и мизинец. Остальных словно и не было.

— Ёпт…! — бормочет шеф, ошарашенный увиденным и встреча на этом заканчивается.

В каждой тюрьме есть воспитатель в каждом блоке. Обычно это — лодырь, наиболее образованный из всех тюремных работников мужского пола, появляющийся на работе по, только ему известному расписанию. Голоса не повышает, взгляд понимающий, ласково выслушает просителей или отеческим тоном даёт советы, или передаёт поступившие инструкции и предписания.

— Почему ты не участвуешь в жизни модуля?

— Я участвую — отвечаю. Если б не участвовал, меня бы здесь не было.

— Нужно мыть окна и делать уборку.

Я уже несколько раз присутствовал переводчиком на таких собеседованиях и знаю что это попытка заломить психику зэка. Поэтому спокойно гляжу в глаза и говорю, тоже переходя на «ты»:

— Ты на полном серьёзе думаешь, что я буду спорить с наркоманами за обладание шваброй?

Он молчит некоторое время. Потом пододвигает формуляр и пишет в него что-то, прикрываясь листком бумаги. Так я себе заработал перевод в самую худшую тюрьму пиринейщины, где содержат наркоманов. Но этот «ерундокатор»(испанское название профессии — educador), не знал моего жизненного принципа — хорошо быть лучшим среди плохих, а не серостью среди хороших.

Среди нарков мне жилось лучше, чем в приблатнённом блоке мадридской тюрьмы. В испанских тюрьмах можно работать и зарабатывать деньги. Но, чтобы попасть в эту привилегированную прослойку, нужно сначала посоревноваться за обладание шваброй и по паре часов вдень лицемерно тереть тряпкой одни и те же окна на виду у охранников, демонстрируя стремление к перевоспитанию. По прошествии некоторого времени такого «хорошиста» переведут в, так называемый рабочий блок, где будут выпускать на территорию и он под присмотром покатает контейнеры с мусором. Если и этот этап перевоспитания пройден, зэк может получить какую-нибудь оплачиваемую работу, но её могут отобрать за малейшую провинность, которую могут спровоцировать.

Румынское и местное цыганское ворьё стоят в очереди на эти мероприятия. Да так многочисленно, что арабам нет возможности туда воткнуться.

— Я написал заяву на работу, — сказал я соцработнику.

— Ой! Вы знаете, сколько человек находится в списке? А у многих — дети.

— Меня меньше всего интересуют чьи-то дети. Я не собираюсь конкурировать с водителями мусорных контейнеров. Сколько экспертов-сварщиков в вашем списке ожидающих работу?

Ответ был невразумительный.

Если в тюрьмах Дании, Финляндии, Англии статистика показывает 20 % «возвращенцев» на перевоспитание, то испанская пенитенциарная система заточена на выпуск полностью не приспособленного к жизни индивидуума, чтобы у него не было страха на приход обратно. Основная часть местных сидит по второму-пятому разу.

— Эй, Амиго! Что, опять здесь? — кричит из-за решётки лицо испанско-цыганской национальности новенькому, проходящему по дорожке.

— Да. Зиму пережду и выйду.

Только-только из нашего блока освободился цыган, сидевший за мелкое воровство и не умеющий ни читать, ни писать, как на его место попадает его сын, за те же заслуги и с таким же уровнем образования.

В пиринейщине принято содержать зэков с большими сроками заключения вместе со всякой нарко-воровской мелочью. Так включается психологический прессинг: бакский террорист или русский «убивец» украинских мафиози сидят, а нарки один за другим выпускаются на свободу. Но нормальная часть такого сообщества извлекает позитив и из этой ситуации. Все уборочные работы в модуле проводятся любителями веселящей субстанции.

— После года пребывания в этой тюрьме ты можешь просить перевод, — информирует меня воспитатель.

Ага! Буду я тебе унижаться, чтобы услышать в ответ знаменитую фразу, что «сюда попасть легко, а отсюда — трудно».

— Мне здесь нравится, — отвечаю я слегка офигевшему эдукадору.

Наверно меня выгонят из этой перевоспитательной тюрьмы.

Попав в заключение, все начинают подозревать. И я не был исключением. Но я не подозревал никого персонально. Я работаю по-крупному и начал подозревать государство. Испанское. Проинтервьюировав кучу, так называемых наркотрафикантов, я не только усилил их подозрения в отношении меня, но и вывел интересную закономерность. Большая часть попавшихся в аэропорту с веселящим порошком попробовала этот бизнес впервые. Те, кто давно промышлял этой частью испанской экономики — я уже упоминал, что сейчас наркотрафик плюсуется в валовый продукт — не были трафикантами, они были оптовиками. И скупали кокаин у тех, кому удалось разминуться со специально тренированной собачкой в аэропорту и не прилечь к себе внимание натренированных стюардесс. Посчитав возможное количество, я пришёл к выводу, что только в одном столичном аэропорту ежемесячно снимают «урожай» до трёх тонн. Раз в четыре или шесть месяцев телевидение показывает красивую картинку, как доблестные борцы в погонах обливают соляркой и сжигают кокаиновый штабель в 6–8 тонн. Где остальное?

В судебных бумагах, которые получают ослы (на испансом сленге перевозчик-одиночка — multa) всегда скурпулёзно прописана цена конфискоанного продукта:…82 % чистоты… по ценам существующего рынка составляют в сумме 283146 евро и 08 евроцентов…

Впервые увидев эти «ноль восем сантиков» я не поверил моим глазам. Чтобы это написать, нужно знать цены этого свободного рынка. Причём, точно знать. Значит… нет, не может быть! А с другой стороны, если для бывшего советского мента может быть, то почему для настоящего испанского должно быть исключение.

Начал спрашивать не новичков, а профессионалов, которые попадают за решётку потому, что перешли дорожку кому-то более крупному и значительному.

Постепенно сложилась стройная картина, которая прекрасно совместилась с тем, что я вижу каждый день. Как и в любой другой стране, где полицаи не получают достойную зарплату, которую боялись бы потерять, пиренейские копы имеют если не лицензию, то поблажку на руководство наркодилерской сетью торговли «пластилином» (уличное название гашиша) или «отходняком». Поэтому высокопроцентной чистоты упаковки доходят-таки до конечного потребителя. Этот конечный потребитель и есть самый нужный элемент для экономики страны. В Испании его не отправляют на принудительное лечение и стараются не помещать за решётку. Ну, разве что, он украдёт что-нибудь и попадётся при этом. Но даже в тюрьме ему ежедневно будут давать «лекарство», которое не позволит клиенту соскочить с привычки и не будет потерян кадр ценный для экономики страны.

Ему будут, так же ежедневно, давать молоко и фрукты, чтобы он не потерял остатки здоровья и дожил до выхода на свободу. Вещь практически недоступная и невозможная чистому зэку. Даже и с заболеванием.

Очередь в 30–40 человек за утренней дозой в респектабельном или спортивном блоке тюрьмы Casteion-2 впечатляет.

Ещё больше впечатляют попытки этих нарков перепродать полученную дозу — её выпивают на глазах у медсестры и охранника и устроить так называемый «передоз». Но я, пожалуй, опущу эти подробности, чтобы не способствовать распространению передового опыта.

17 % павших на дорогах Испании в борьбе со скоростью, согласно официальной статистики, были подшофе или с какой-нибудь другой нехорошей субстанцией в организме. Представьте, какой процент обкуренных и нанюханных среди тех, кто умудрился разминуться с ящиком и продолжает ездить.