Начальник, наконец, замечает, что конвульсии сотрясают всё тело зэка, и уводит его в санчасть. Там, по случаю, оказывается доктор, который знает о заболевании и быстро находит нужные пилюли. Всё успокаивается. Для всех, кроме меня. Потому, что араб мой сокамерник. И я целый вечер выслушиваю его жалобы. Мне удаётся его утихомирить и хорошо проинструктировать.

Через два дня араб отправляется в трёхдневный отпуск в город, где есть консульство его страны.

Дело о вегетарианской диете только начиналось…

Изложив эту историю на бумаге, я переписал её заново на отдельный лист и отдал арабу, которому оставалось две недели до освобождения.

— У тебя есть возможность весело посмеяться над этим дебилом из службы безопасности тюрьмы. Отдай этот листок в консулат твоей страны или отправь письмом в секретариат вашего правительства с просьбой перевести текст с русского на арабский. Это — взрывоопасный рассказ. В прошлые времена такая история могла бы запросто спровоцировать войну.

Через три месяца после того, как мой сокамерник ушёл на свободу, очкастый толстый любитель погадить в пьяном виде на Бога, объявился в нашем модуле в качестве простого охранника. Его прогнали из безопасности. Случайность? Вряд ли. Скорее закономерность.

Я не тренирую испанцев и тех, кому меньше пятидесяти лет. Принципиально. И даже не собираюсь тренировать тех, кто сам об этом просит. Потому, что такой разговор типа, это мне не нравится, а этого я не хочу. Потом заявит мне, что я не умею тренировать, и мы расстанемся.

Чтобы начать с кем-нибудь заниматься, я должен заинтересоваться. Если вижу интересное тело, во мне просыпается скульптор: здесь добавить, тут убрать, это отсимметрировать. Но интересный скелет — не гарантия, что я буду помогать этому homo sapiens наращивать мускулатуру. Сначала присматриваюсь к тому, как человек себя ведёт, что говорит, чем занимается и, вообще, что у него в глазах просматривается.

Кроме испанцев, избегаю латиноамериканцев. По причине их откровенной тупости. Всегда думают и ставят себя самыми умными, самыми крутыми, самыми-самыми… Так они и бродят. Низкорослые, с непропорционально большой головой. Пытаются заниматься физкультурой по каким-то странным системам и упражнениям, подсмотренных в красивых журналах. Наблюдаю за ними. Не все упражнения мне нравятся, но нужно сказать, что ежедневные занятия по любой методе всегда дают положительный результат.

Я тоже тренируюсь. Тренируюсь тренировать. Когда прохожу мимо любого занимающегося, всегда смотрю, можно ли извлечь какую пользу из того, что человек делает. Зачастую не выдерживаю и даю совет. Не всегда он воспринимается с благодарностью.

— Мне не нужен персональный тренер, — заявляет мне один «головастик» из центральноамериканской страны.

— Я не набиваюсь, — отвечаю и «бросаю» в ответ отравленый дротик, — Ты только что отказался от своего счастья.

И, не смотря на моё предубеждение, беру в ученики его сокамерника, тоже выходца из тех же краёв. Беру потому, что ему уже пятьдесят три года и, самое главное, одна его рука тоньше и слабее другой. Последствия быстрого снятия гипса в детском возрасте. Кости срослись неправильно, и ладонь, как деревянная, является продолжением предплечья.

Объясняю негру его физический недостаток, который он и сам хорошо знает. Говорю ему, что я лучший в мире тренер и обещаю, что через два месяца выровняю силу его обеих рук, а через четыре удвою или утрою всю его мощь. При одном условии: он должен все эти три месяца безоговорочно меня слушаться. «Продать мне душу», шучу.

В глазах темнокожего плещется недоверие, но желание укрепить здоровье заставляет его согласиться. Проводим тест и убеждаемся, что мой клиент может отжаться всего четыре раза, и не подтягивается на перекладине. После этих двух проб его запястье опухло и заболело.

Через два с половиной месяца наших занятий все оценивают спортивный вид моего подопечного. Он по своей воле начинает бегать круги по двору. Запястье больше не болит. Отжимается он больше двадцати раз. Начинает делать мои «фирменные» упражнения с весами, недоступными другим качкам. Ко мне подходит его большеголовый товарищ, заявлявший о нежелании иметь персонального тренера.

— Я тебя умоляю потренировать меня!

Хорошо звучит по-испански эта жалобная фраза! Смотрю на моего ученика, стоящего рядом.

— Теперь ты понимаешь, почему я не тренирую молодых?

— Конечно! — осклабился он, — Потому что они тупые.

Другие зэки в модуле знают о моей эффективной системе. На их глазах я уже возвращал к жизни некоторых старичков. Арабы с удивлением наблюдали, как пятидесятисемилетний многожёнец-марроканец потерял десять килограммов собственного веса и стал поднимать над головой 70-килограммовую штангу. Вместе с нами таскал гантели 58-летний колумбиец. Он похудел на шестнадцать кил и тоже радовался, надевая футболки, которые стали болтаться в пузе, но плотно облегали бицепс.

— Почему ты не хочешь потренировать вон того? — коллега показывает на шагающего вдали зэка, — Он соответствует всем твоим критериям: иностранец, старше пятидесяти…

— Мозгами не блещет, — отмахиваюсь я, — два раза в месяц его на дурь тянет, не говоря о том, что дымит, как паровоз. В этом возрасте физкультура вкупе с табаком — ускоренный путь к ящику. Усиленное кровообращение доставит яд во все закоулки тела.

А потом случился чемпионат Мира по футболу 2018, где российская сборная назабивала голов в свои и чужие ворота, досрочно отправив домой испанскую команду. Арабы целый день смеялись, передавая друг другу карикатуру, нарисованную мной. На ней медведь в недвусмысленной позе пристроился к быку. Просто и понятно.

Меня вызвали по громкой. Подхожу к кабине. Там дежурит один из неплохих охранников.

— Хочешь, я подселю к тебе хорошего молодого человека? Чтобы тебе не скучно было.

— Мне совсем не скучно, — уточняю.

Рядом появляется долговязая фигура. Поворачиваю голову. М-да! В юноше явно больше двух метров. Бедолага! В камерах койки по 190 сантиметров длиной. Молодой улыбается какой-то странной улыбкой. Детской, я бы сказал. Мне не хочется заполучить такого баскетболиста, и я снова поворачиваюсь к охраннику. Тот меня опережает.

— Похоже, неплохой парень. Его перевели из соседнего модуля.

— Ну, допустим, что хороших не переводят из блатного модуля в самый плохой. Но если народу много и меня нужно уплотнить, то я предпочёл бы взять кого-нибудь из тех, кого знаю.

— Нет, не много народу, — охранник даёт задний ход, — Я ему найду место.

Ухожу. Но внутри грызёт какая-то беспокойная мысль, когда вспоминаю беспомощную улыбку новенького. Пойду, думаю, познакомлюсь и спрошу, может чего надо. Возвращаюсь в зал, где двухметроворостый мальчик беседует с испанцем, к которому его подселили. Спрашиваю по-английски, откуда он. Говорит из Голландии. Теперь понятен его рост. Перехожу на голландский. Знакомимся. Веду его в столовую и показываю место за нашим столом, которое как раз освободилось. И всё время разговариваем. Разговор получается плохо. Юноша еле-еле вяжет речь, мешая английские и голландские слова. Соображаю, что у него серьёзная задержка в развитии. Словарный запас как у ребёнка 12–13 лет.

Много позже удалось увидеть весь список его болезней, которые подтвердил голландский институт психиатрии. Остатки моих волос встали дыбом. Аутизм, дислексия, шизофрения, раздвоение, легко манипулируем и ещё восемь страшных наименований. Ай-кю равен пятидесяти и пожизненная пенсия за весь этот набор неполноценностей.

Теперь стал понятен его несвязный рассказ про то, как он попал в тюрьму. Какие-то друзья дали двухметровому несмышлёнышу героин и, когда его сплющило, в руке оказался нож. Испанская юстиция дала ему восемь лет, как любому нормальному правонарушителю и прицепом ещё парочку дел, связанных с наркотиками. Судебные процессы по «дури» были позже аннулированы и дурачок путешествовал по тюрьмам, прежде чем приземлиться в нашем модуле для наркоманов. Перевели его к нам из блатного блока потому, что он находился там в камере с другим заключённым, который совершил грубое нарушение режима. В общем как всегда, испанская система исправления в действии.