— Смотри! Витамин «Д» — жирорастворимый, поэтому он есть в масле и яйцах. Знаешь, чем отличается картошка от яйца? Почитай пока это, а я тебе поищу список витаминов, которые есть в картошке.

— Он тоже так говорит… — пытается найти поддержку Иньяки, показывая на своего земляка.

Но его товарищ увиливает от ответственности.

— Так я это от тебя же и слышал!

Уже не могу сдержаться и смеюсь, испортив окончательно настроение Иньяки. Несколько дней он старательно обходит меня стороной и, когда пытаюсь притормозить его для разговора, он трещит уже изобретённое раньше.

— Ну да! Это же ты! Самый умный! Самый гениальный! Разбираешься во всём…, - и удаляется.

Иногда Иньяки справляется с гордыней и спрашивает меня по российской теме. Он там очередную курсовую работу пишет в своём бесконечном образовании. Тут у нас подколы и приколы заканчиваются. До тех пор, пока мои объяснения не противоречат испанской прессе, телевидению и ещё чему-то, что он уже где-то узнал.

Одним днём его не устраивают мои рассказы по истории германо-советской войны сороковых годов прошлого столетия. Мне уже надоело по нескольку раз возвращаться к одному и тому же. Поэтому рекомендую ему поискать книгу «Ледокол» В. Суворова на испанском, прочитать её и, если не вывихнет мозги после этого, ещё меня поспрашивать. Он показывает заинтересованность.

— Кто этот писатель? Где живёт? Что ещё написал?

Объясняю, прочитывая редакторский текст на обложке русского экземпляра, который есть у меня. Иньяки веселится.

— Ха-ха! Теперь он пишет то, что диктуют англичане. Не нужна мне такая книга.

Настаёт моя очередь повеселиться.

— «Я книгу не читал, но позволяю себе высказываться о ней». Так говорили советские академики от войны. Всё! Теперь ты у меня будешь «академик»!

Не прошло и нескольких дней после нашего разговора, как во всей тюрьме исчезла вода. То ли прорвало, то ли что-то сломалось и на неделю мы лишились мокрого вещества. Два раза в день дают воду на десять минут и кто не успел, тот опоздал. Меня не нужно учить экономии и держу в камере полное ведро воды и десяток наполненных бутылок. Хватает на всё. Когда включают воду и все бросаются в душ, пополняю запасы и стираю. Моюсь позже холодной водой из бутылки. Нет, пожалуй, смысла рассказывать как выглядят туалеты без воды. Надоедает. Иньяки, увидев мой разговор с охранником, интересуется темой.

— Предложил ему сообщить руководству, что могу помочь отремонтировать водопровод. Но они не хотят моей помощи.

— О как! — снова язвит, — Ты ещё и в водопроводах разбираешься!

— Разумеется. Я же — талант, а не паразит-академик, как ты.

Такое rifirrafe (перепалка, спор и т. д.), у нас ещё будет много раз. Паразитом я его не в обиду назвал. Он сам это знает. И сам говорит, что никогда не работал и не собирается. Глупо, мол, работать на государство, которое продержало его двадцать лет за решёткой. А жить будет рыбалкой и огородом. Я его понимаю. Потому что уже делал такое, когда моя собственная страна сошла с ума и, чтобы не последовать за ней, я пару лет прожил как пенсионер. Правда без пенсии. Те годы сделали меня умнее.

Пинг был простым китайским мальчиком. Из простой китайской семьи. Его папа был простым учителем. Но, правда, в непростой элитной китайской школе. Из этой школы вышли многие министры, послы и другие представители китайского бомонда. Пинг тоже учился в школе, где работал его папа. Ошибается тот, кто думает, что легко быть учеником папы-учителя.

Это было время палочной системы. А палки в Китае бамбуковые. Китайские мальчишки ничем не отличались от таких же, в других школах мира. И, иногда, весь класс дружно не выучивал уроков.

— Что это за буква? — вопрошал учитель каждого ученика и, не услышав ответа, требовал показать ладонь. Свистел в воздухе прут и лодырь, зашипев от боли, зажимал ладонь между ног.

— Что это за буква? — спрашивал папа своего сына Пинга.

Пинг знал эту букву, но был солидарен со своими товарищами и, поэтому, молча поднимался и протягивал ладонь за педагогическим ударом.

Пинг закончил школу с отличием. Университет тоже. Пришло время любви. Законы страны запрещали иметь больше одного ребёнка и Пинг с молодой женой уехали в Европу, где можно не обращать внимания на такие ограничения.

Если кто-то думает, что отличнику из Китая очень легко устроиться в Испании, где слово «китаец» часто сопровождает слово «дерьмовый», сильно заблуждается. Пинг не был белоручкой. Три года он мыл посуду в ресторане, учил испанский язык и осваивался на новом месте. Он знал, чего хотел.

Родился первый сын. Потом в его семье будет три ребёнка. Появится первый магазинчик. Завяжутся новые контакты. Возобновятся старые школьные. Его друзья по учёбе начнут выдвигаться на разные должности. Связи помогали. Пинг рос, богател, строил будущее себе, жене, детям. Не забывал и родителей. Помогал и своей деревне, где его, за эту помощь, выбрали сенатором от провинции.

Успешные иностранцы — бельмо в глазу испанцев. Пинга стали разрабатывать местные органы. Но он об этом ещё не знал. Всё у него получалось, всё шло хорошо. Деньги шли к деньгам. Пинг вкладывал их в развитие. Количество завидующих увеличивалось. Пинг стал миллионером. В конце первого десятилетия нынешнего века испанская королева София Греческая вручает ему премию, как лучшему предпринимателю года. Ещё через год полиция арестовывает Пинга, подозревая в принадлежности к группировке, отмывающей деньги.

В тюрьме Пинг помогает другим зэкам, покупая нуждающимся одежду. Через два месяца адвокаты вызволяют Пинга из заключения, потому что полицейские при аресте и судья, отправивший его в тюрьму, нарушили ряд правил. Выйдя из тюрьмы, Пинг засучивает рукава и продолжает развивать свои проекты. Покупает здание для создания культурно-образовательного центра в помощь китайским иммигрантам. Растёт коллекция его собственной картинной галереи. И так же растёт желание испанской фемиды увидеть Пинга за решёткой и обобрать его, как это принято в Испании со времён 1492 года, когда испанцы выгнали из страны всех евреев. С тех пор никто не вспоминает, кто финансировал знаменитую поездку Колумба в Индию. Ах, да… по морю не ездят…, но мы не об этом.

Второй арест Пинга был подготовлен безукоризненно. Обвинили его в руководстве китайской мафией, отмывании денег, коррупции, подкупе должностных лиц, уклонении от уплаты налогов… Обвинение занимало много листов. Из всех магазинов Пинга, его центров, дома, складов, галереи полицейские не без удовольствия позабирали наличные деньги. Телевидение сообщало, что денег было толи целая магазинная тележка, толи полный грузовой контейнер. Профашистские испанские группировки захватили здание, так и не ставшее культурным центром. Полицейские и власти благосклонно отнеслись к этому.

Китайцы, работавшие на Пинга, остались без работы и зарплат, но главное было сделано: началась операция «Император». Любимая игра испанской полиции — придумать громкое название и притягивать к нему факты.

Пинг сидел в изоляторе. Тюремная система помнила меценатство Пинга и не желала повторения. После четырнадцати месяцев изолятора Пинга перевели в обычный тюремный блок.

Операция «Император» пробуксовывала как автомобиль на льду. Подозреваемые упорно отрицали всякую причастность. Наличных денег больше не находилось и китайцы и испанцы, словно сговорившись, отказывались понимать полицейских и судей. Да ещё и официальные китайские власти всё чаще спрашивали официальные испанские власти, почему сидит в тюрьме Гао Пинг, отравляя этим дружественные визиты и переговоры. Ответов у испанцев не находилось.

Пинг сидел, читал книги, начал писать свою. Про него тоже написали книгу. Два гнусных каталонца, используя прослушки телефонов Пинга, накропали двухсотстраничный шедевр под названием «Невидимая империя». Пингу адвокаты принесли один экземпляр.

Я тоже могу писать гадости, но то, что я прочитал в той книжонке, превосходило все возможные фантазии. Оказывается, Пинг уже, наверное, отмыл больше 256 миллионов евро, его отец — главарь и мозг китайской мафии по прозвищу «Профессор». Ссора с тёщей подавалась как желание Пинга бросить свою жену и троих детей. Правда, тут же, через десяток страниц, его жена стала главным казначеем китайской мафии в Испании. Пинг, всё время пытался коррумпировать полицейских, раздаривая им испанское же вино в испанских бутылках. «Нам бы не хотелось ещё раз увидеть улыбающегося Гао Пинга, выходящего за ворота тюрьмы», — заявляли авторы пасквиля, забывшие поместить свои фотопортреты на обложку книги, как это принято в современном литературном мире. Этот нехороший император Пинг ещё любит фотографироваться с послами своей страны и королями Испании, не подумав написали каталонцы. Это вызвало у меня приступ хохота, представляя, как Пинг заходит в королевский дворец к тогдашнему испанскому королю, полное имя которого — Хуан-Альфонсо-Карлос де Борбон и де Дос-Сицилиас и, пнув дверь ногой, говорит с китайским акцентом.