После того, как я надоумил моего сокамерника нажаловаться на качество пищи, он сходил в отпуск в своё арабское консульство в Валенсии. Дипломатические работники правильно поняли его рассказ и, к следующему Рамадану, передали тюрьме Кастейон -2 большое количество фиников. Из расчёта по паре килограммов на каждую правоверную душу, находящуюся за решёткой. Наивные! Испанцы разворовали больше половины.

Консульский коллектив через год исправил свою ошибку, направив в тюрьму имама, раздавшего, из рук в руки, кулёчки с финиками тем мусульманам, кто объявил письменное желание соблюдать Рамадан. Так было пресечено воровство и отмечено нежелание некоторых сынов Пророка поститься в святой праздник.

Самолечение опасно для вашего здоровья, предупреждала советская медицина. Не знаю, для чьего здоровья опасно, но за мою, достаточно долгую жизнь, игнорирование докторов привело к тому, что я ещё живой. Многие мои сверстники уже там. И большинство из них усиленно лечилось от всяких напастей. Кое-кого лечили не от той болезни, которая свела в могилу. Но это узнали при вскрытии.

Меня вскрывать не надо. Я и так могу рассказать, что у меня внутри. Просто меня слушать никто не желает. Всё тот же проклятый шум в ухе, всё те же щелчки косточек, когда делаю глотательные движения. Всё тоже ощущение, словно евстахиева труба (да, я знаю, что это такое) заполнена жидкостью и, когда наклоняю голову, в ухе словно перекатывается свинцовый шарик.

Увидев в руке одного зэка флакон с медикаментом против отита, я прошу дать попробовать. Уж хуже точно не будет. Капаю в ухо. Уже через два часа мокрота в носоглотке начинает душить изнутри. Освобождаюсь, откашливаюсь и чувствую, как исчезает «свинец» и перестаёт стучать молоточек и наковальня. Ну-ну! Ещё капель в ухо…

Первое, что я услышал от «доктора» в тюрьме Кастейон-2, это то, что в тюрьме нет рентгена. Спорить не стал, зная, что врёт. Но, примерно через год, войдя в помещение, где только что вымыли пол с жидким мылом и поскользнувшись, я со всего маху «лёг» на локоть. Рука опухла и посинела. Синева, как-то равномерно, проступила пятнами по всему предплечью между локтевой и лучевой костями. Я забеспокоился, потому что несколько лет тому назад я точно так же прилетел на пол со сложившийся подо мной лестницы и, после этого, возле локтя отчётливо прощупывался осколок кости.

По какой-то причине в модуле был другой доктор, который не знал, что в тюрьме «нет рентгена» и дал мне направление. Повели меня в санчасть. Рентгенолог, выслушав мой рассказ, что рентгена нет в этой обители, сначала весело посмеялась, потом посерьезнела и, увидев, как неловко я мостился на стол под излучатель, посоветовала мне ещё раз записаться к доктору. Я так и сделал.

Ещё один визит в рентгенкабинет. После того, как техник сделала мне фронтальный снимок нижнего отдела позвоночника, она задумчиво на меня посмотрела и повесила снимок под лампу. Я на нём увидел сломанное ребро. Не удивился. Это было последствием массажа, который мне сделал здоровяк в другой тюрьме. Я уже давно догадался, что ребро отломано, потому что чувствовал: когда это ребро заходит вовнутрь, оно начинает елозить по лёгкому, провоцируя кашель и боль. А, когда я растягиваниями и прижиманиями спины к дверному косяку, передвигал его наружу, то оставалась просто боль.

— Это мой снимок, — спрашиваю.

Техник мне показывает пальцем, как рот закрывают на «молнию», и говорит:

— Я не должна ничего говорить посетителям, но лучше, если ты попросишь направление на ещё один снимок. Вот здесь.

И тычет пальцем в мою спину. Ну, хоть кто-то в этой тюрьме меня понимает.

В третий раз прихожу фотографироваться. Прходит пара месяцев. Достаточное время, чтобы снимки свозили в госпиталь к специалистам, и вернули обратно. Записываюсь на приём к доктору и прошу просветить меня относительно моих проблем.

— Снимки?! — удивляется убийца здоровья (matasanos — исп.), которая не знала о существовании рентгенкабинета в этй тюрьме, — Хорошо, посмотрю.

На той же неделе вызывает меня в санчасть.

— В твоей папке нет других снимков. Только вот этот.

Показывает на негатив, висящий на специальном стенде под лампой.

— Всё у тебя нормально. Нет причин для беспокойства.

Я надеваю очки. Это не тот снимок! На нём два изображения позвоночника, «ужатые» так, что не видно рёбер. Чувствую, как волна выздоровления накрывает меня с головой, не оставляя места раздражению.

Время — лучший врач, особенно в испанской тюрьме. Проходит ещё один год осторожного ничегониделания и боль в сломанном ребре переходит в простое нытьё. Срослось, наверное! И осколок в локте больше не прощупывается.

Стиль работы испанской пенитенциарной системы можно проиллюстрировать моим примером. В тюрьме Мадрид -7 Эстремера, в блоке, где я был, находился педофил. Здесь они — неприкасаемы. После того, как его, а через некоторое время и меня, переместили в тюрьму Кастейон-2 Албокассер, педофила поместили в так называемый респектабельный модуль, а меня интегрировали в модуль наркоманов.

Позже, правда, администрация допустила «прокол», переведя меня в тот же модуль, где педофил наслаждался полусвободной жизнью.

Тот мой временный залёт к блатным позволил мне позже насмехаться над всеми работниками тюрьмы, от охранников до медиков, когда они меня спрашивали о причинах, побудивших уйти оттуда.

— Мне не нравятся ваши педофилы, — неизменно отвечал я, наблюдая при этом всю гамму эмоций на переднем лице собеседника.

Моё кратковременное пребывание в убежище для любителей детских тел дало возможность убедиться в отличии еды в модулях для наркоманов и педофилов. Я уже описывал в «Средиземноморской диете» способы превращения еды в ещё одно наказание для зэков, но то, что творилось вокруг наркомодуля, требует отдельного описания.

Наш номер шесть считается в тюрьме самым плохим местом. От него шарахаются не только зэки, но и охранники. Те заключённые, что должны были, по каким-нибудь причинам, прийти в наш модуль, заранее были готовы если не умереть, то, по крайней мере, получить преждевременный инфаркт.

Кухонные работники изо всех сил старались избежать обязанности отвозить еду в модуль № 6. Поэтому делали это всегда в последнюю очередь. Соответственно, всегда это были остатки.

Модульные раздатчики пищи, из-за этого, вынуждены каждый раз поштучно пересчитывать всё, что привозят на тележках: хлеб, мясо, куски рыбы, сосиски, йогурты, фрукты, проверять объём кофе в термосе и так далее…

Поскольку в этой тюрьме воровство начинается ещё до начала процесса приготовления пищи на тюремной кухне, то конфликты гарантированы.

— Не хватает йогурта (яблока, персика…), говорит представитель принимающей стороны.

— Ну, постарайтесь выкрутиться.

— Как выкрутиться? У меня по списку сто четырнадцать, а ты привёз сто тринадцать. Как я объясню, и кому, что ему нет положенного?

— Ну, нет больше, понимаешь!

— Не понимаю! Забирай все эти йогурты, я выдам еду без них!

Забрать кухонный работник не может: в меню записан йогурт и он изворачивается, как только может, чтобы всучить недостачу в модуль и не отвечать за это. Но модульный зэк стоит на своём и не подписывает прилагаемую накладную. В спор включается дежурящий в модуле охранник. Он звонит на кухню. Недостающий йогурт сам-собой «находится». Все успокаиваются. А нехорошесть и конфликтность наркомодуля повышается на один балл.

Иногда охранник из «не наших» присутствует при проверке поступившего и заранее шлёпает штемпелем по бумажке и отпускает носильщика под честное слово. Но зеки, принимающие пищу, всё равно пересчитают содержимое тележек. Не хватает!

— Синьор! — обращается ответственный за раздачу к охраннику,

— Нужно звонить на кухню, не хватает двух джемов.

— Не нужно! — охранник достаёт из кармана две маленькие упаковки.