Сеньора задумчиво смотрит на меня, молча поднимается и уходит. Возвращается с двумя знакомыми мне бумагами и радостно восклицает.

— В самом деле! Тут написано…

— Там написано, — перебиваю, — Что я скоро напишу жалобу в министерство здравоохранения.

Жалобы я, конечно, писать не стал, чтобы не погрязнуть в бумажной трясине. Совершенно ненужной. Но и без внимания остаться не хотелось. Это могло произойти по многим причинам. В местной газете было написано о каких-то разборках в хирургическом обществе той больницы, куда приписана наша тюрьма и куда меня возили для проведения операции. Кроме того, увеличилось воровство в больницах Испании. Воры по ночам тянут новейшие операционные лазеры и роботизированные комплексы, стоимость которых превышает все разумные цифры. Так, блин, одноглазым остаться недолго.

Договариваюсь с одним зэком, уходящим на вольную побывку, и даю ему рассказ «Криминальная медицина», переведённый на испанский. Отпускник пообещал устроить публикацию. Правда, слово «маньяна» не прозвучало. А я подумал ещё и в одном из моих писем другому зэку подробно изложил мою ситуацию и желание нажаловаться в министерство. Дело в том, что мой адресат сидит на спецпротоколе и его письма прочитывают все, кому не лень. Копируют их и только потом ему отдают.

Не знаю с какой стороны «протекло», но через две недели после письма меня запаковывают в наручники и везут проветриться в больничку. Фотают оба глаза и записывают на операцию второго зрительного органа. Если будет так, как с правым глазом, то впереди у меня ещё полтора года ожидания. В поездке узнаю новость: конвойные получили на вооружение тазер. Тем днём в группе гвардейцев был только один электрический пистоль и его владелица ни на шаг не отходила от меня. Расслабилась только тогда, когда я предложил им не торчать в проходе, мешая больным и персоналу. Мы уселись в углу, откуда, теоретически, мне невозможно выскочить и удрать. Оба моих конвойных с удовольствием вытянули ноги и занялись любимым испанским занятием: игрой со своими новыми телефонами с 4G.

Ещё через две-три недели меня вызывает дантист.

— Садитесь, — показывает на кресло.

— Зачем?

— Как зачем? — удивляется он, — Вы же сами записывались на приём.

До меня, наконец, доходит.

— Записывался, но это было три года назад.

Дантист оттягивает маску на лице, чтобы вдохнуть.

— Вы мне скажите, вам надо или нет? Если нет, можете быть свободным!

Еле сдерживаюсь, чтобы не заржать и прощаюсь.

— До свидания, доктор!

Три года прошло с того дня, когда у меня сломался зубной протез. Написал я заяву, чтобы меня принял зубной специалист. Время шло, никто мной не интересовался. Один из зэков, не имеющий проблем с денежкой, сказал, чтобы не ждал напрасно и попросил платных услуг. Он оплатил приклеивание моих зубов на место. Теперь-то и объявилась неудовлетворённая заява. Что там у них ещё припасено?

Весной 2018 года тюрьма «Кастейон-2» стала терять медработников. Доктор приходит раз в две-три недели, а не еженедельно, как раньше. С медсёстрами стало ещё хуже, но наркоту продолжали раздавать без сбоев. Невозможно стало просто померять давление. Когда же наступит нужная мне маньяна?

По негласному соглашению, когда остаюсь один в камере, я принимаю всяких беженцев. Но не тех, кто по Средиземному морю от войны и голода спасаются. Принимаю тех, кто не ужился в других камерах и блоках. Или «настучал» неудачно и об этом узнали, или подрался по-крупному. Такие подселенцы попадают ко мне в ночное время. Побудут у меня день-два или неделю и потом охранники им подискивают место в нашем же блоке. Я остаюсь один до следующего подкидыша. Уходя, многие сохраняют некоторую благодарность ко мне за человеческий приём.

В этот раз мне в камеру, в десять часов вечера, завели существо с нашлёпками на обеих руках, что означало притворные порезы вен. Походка как на пружинах и вонь, свидетельствовали о том, что ко мне привели настоящего испанца. С первого взгляда понимаю, что мне подсунули проблему. И не одну. Проблемы начались сразу. Существо изжелало покурить в камере. И клятвенно пообещало продержаться на этой дозе до утра. Ночью меня вытащил из сонного состояния табачный дым. Что-то этот дым стал беспокоить меня на физиологическом уровне. Накурился пассивно за пять лет. На мою гневную тираду животное заметило, что он курит в открытое окно и мне это не мешает.

— Попробуй ещё раз за ночь это сделать, — угрожаю и долго пытаюсь заснуть.

В четыре утра просыпаюсь, когда эта свинья скручивала очередную самокрутку. Не говоря ни слова, поднимаюсь с кровати, забираю со стола его зажигалку и сую её в карман.

— Отдай зажигалку! — возмущается.

Лежу молча.

— Отдай зажигалку! Мне нужно курить!

— А мне не нужно, — спокойствую.

— Отдай зажигалку! Козёл! Я тебя убью!

Поднимаюсь и встаю перед испанцем.

— Повтори.

— Я тебя убью, карлик! — нависает надо мной.

И получает ребром ладони по физиономии. Специально не бью сильно, надеясь, что он ответит. Но это — настоящий испанец.

— Ты что, меня ударил?

— Угу, — подтверждаю, — Попроси и ещё получишь.

— Ах, так!…

Бросается к двери, несколько раз ударяя её ногой так, что сотрясается весь модуль, бьёт стулом об пол, вспоминает про интерфон и нажимает кнопку. Долго идут сигналы вызова.

— Да, — отвечает женский голос.

— Сеньорита! Он забрал у меня зажигалку. Он дал мне оплеуху.

— Ничего страшного, — успокаивает невидимая сеньорита, — Так иногда бывает.

Тут уж я фигею: когда нарки в одной камере просто пошумят, их немедленно расселяют. А тут — полное спокойствие. Типа, милые ссорятся, только тешатся.

— А-а-а! — не унимается мой гость, — Завтра будем драться на ножах! Завтра я перережу тебе горло! Завтра я разобью тебе голову! Завтра!…

Маньяна, маньяна, маньяна. Я в Испании. Отдаю зажигалку только, чтобы он заткнулся. На три часа так и происходит. Потом он просыпается и, снова мы играемся с зажигалкой. Но, правда, без мордобоя. Я так и не уснул до утра. Давление поднялось и в ушах слышу пульсации. Старею, что ли?

Когда открывают двери, ухожу из камеры первым. Внизу испанец бегает от одного дружка к другому, рассказывая свою версию бития. Не прошло и двух дней, как он появился в нашем блоке, но зэки знают друг друга по ранним отсидкам и другим тюрьмам. Его собеседники изумляются от услышанного, но не показывают ни заинтересованности, ни поддержки, не собираясь связываться со мной. В лучшем случае демонстрируют немного сочувствия. Испанец, по дурости, принимает это за плюсы, выходит во двор, где я вышагиваю по тенёчку и орёт во всё горло.

— Я тебя зарежу! Ты меня ещё узнаешь!

Всеобщее непонимание. Зэки по одному или по двое подходят к орущему и, обнимая за плечи, пытаются успокоить и увести от неправильной темы. Это ещё больше распаляет крикуна. Во дворе появляются охранники. Когда один из них проходит мимо меня, бросаю ему в полголоса.

— Если ему понравилось, могу повторить.

Охранник улыбается, подходит к земляку и, некоторое время выгуливает его по двору.

Другие зэки, оправившись от ступора и подождав, пока испанец останется один, начинают объяснять тому неправильность поведения. Зачастую на повышенных тонах и не стесняясь в выражениях. Придурок понимает, что вступаться за него никто не желает и ему плохеет на глазах.

Появляется второй русский, вникает в ситуацию и несёт своё стокилограммовое тело с кулаками, размером с детскую голову на рандеву с оскорблённой стороной.

— Ты кого тут собираешься резать? Запомни, дебил, хоть чуть резанёшь старого, я тебя забью насмерть. Вот этим.

И свой кулак показывает. Испорченное настроение испанца ухудшается окончательно. Пошли извинения, попытки объяснить ошибки и всё заканчивается тем, что испанец приглашает центнер с пудовыми кулаками выпить с ним кофе.

Подходит старый испанский бандит и окончательно опускает вонючего гражданина пиренейского королевства.