Женщина, сидящая на соседней с Мариной койке, слепит белым пластырем на носу. Под ее глазами алеют два огромных фингала. Выглядит жутковато. Ухмыльнувшись, она кивает. И, приветствуя меня, достает пилочку, приступая к полировке ногтей.

— Уходи! — не поворачиваясь ко мне, бурчит Марина из-под одеяла.

Узнала мой голос. Неприятно, что прогоняет. Скучаю по ней, даже сейчас вижу ее и уже скучаю. Потому что опасаюсь, что не хрена у нас с ней больше не будет. Мне как будто руку отрубили. Я молча присаживаюсь на кровать. Матрас пружинит подо мной. Я кладу ладонь на торчащую из-под одеяла девичью ступню в белом носке. Марина дёргается, поджимая ноги.

 — Знаешь ведь, что я не уйду.

— Ничего я про тебя не знаю и знать не хочу, — огрызается Марина.

Паршиво. Если бы можно было, как раньше — беззаботная жизнь из койки в койку. Только вот как раньше, уже не получится. И нажать на кнопку, чтобы разлюбить ее — тоже.

Язык не поворачивается начать перед ней оправдываться. Просто глажу ее ногу. Орать, как нашкодивший мальчишка, что эти фотографии отправил Потапенко не я, а Алекс? Не по-мужски это: тупо и по-детски. План захвата богачки был моим, и фотографии тоже сделал я. Все равно виноват. Не последний кусок доедал, чтобы в контору «Земли» любой ценой пробиваться. Захотелось красивой жизни? Получи и распишись. Должен был удалить их и не допустить ситуации, при которой Алекс додумался сделать это за меня.

Марина ко мне не поворачивается. Отсюда мне видны бинты и пластырь, и синяк на пол ее лица. Она будто чувствует, натягивая одеяло выше. Внутренности пробирает холодом от несправедливости. Врач сказал, что все прошло успешно, и после заживления следа от травмы почти не останется. Но я боюсь другого. Что, пережив весь этот кошмар, Марина никогда не подпустит меня к себе так близко, как было до этого.

— Ты мне очень дорога, Марин. Я с тобой изменился.

— Люди не меняются.

— Лупите своих баб, а потом прощения просите, — ржёт пациентка с соседней койки, встревая в нашу с Мариной беседу.

Ее резкий голос заставляет поежится, будто только что я увидел нечто ужасно отвратительное. Смотрю на даму бальзаковского возраста и думаю о своем. Доказывать что-то кому-то я не намерен. Я Марину только ласкал, ударил ее недоразвитый дебил из универа. И все равно противно, что моя девочка оказалась в такой ситуации, когда про нас могут такое подумать. Я найду способ отомстить. Делами докажу свои чувства, а не словами. Слова больше Марине не нужны. Главное, чтобы все получилось.

Встаю и ещё раз сжимаю ее ногу, прощаясь.

— Я вернусь, Марин. Понадобится время, прежде, чем ты начнешь мне снова доверять.

— Ты хоть знаешь, как ты мне больно сделал? — снова бурчит, не высовывая даже носа из-под одеяла.

— Мне тоже больно, Марин!

— Замолчи!

Молодая моя, горячая девочка, импульсивная и резкая, считает, что я ее предал. В какой-то степени так оно и есть. Раздумывал, решался, с другом все это обсуждал, вместо того, чтобы сразу же выкинуть на хрен в урну план с Потапенко.

— Молчать, а потом жалеть об этом всю жизнь? — говорю ей, не могу просто так уйти.

— Меня чужой мужик приезжал успокаивать. Ты хоть понимаешь, как это мерзко? — приглушённо шепчет она из-под одеяла.

— Просто поверь мне, Марин.

— Да он играет тобой, — кричит с соседней кровати телка с заклеенным носом. — Я таких «красавчиков» за версту чую. На него же один раз глянешь и сразу все понятно. У него, таких как ты, Маринка, миллион!

— НЕПРАВДА! — громко протестую.

Лучше бы молчал. Но подобных отношений, как с Мариной, у меня действительно никогда не было. Не раскрывался я не перед кем так сильно.

— Убирайся, — начинает она плакать, а мне бы ее обнять, прижать к себе, чтобы дышать не могла, и вся моим запахом пропиталась, но я понимаю, что это не поможет.

— Верить клева, Марин, — говорю ей на прощанье. — Верь в нас, Марин, оно ведь того стоило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Костя

Мы с Алексом подъезжаем к ночному клубу «Элит». Я сижу за рулем. Алекс на пассажирском сидении.

— Жопу свою подымай и двигай к центральному входу, — выхожу из автомобиля, обращаюсь к приятелю и громко хлопаю дверцей. Алекс ворчит, покидая мою машину.

— Вторую неделю уже за ним по клубам таскаемся. А толку нет. Ты знаешь сколько сюда билеты стоят? Да нас сюда и не пустят. Это закрытый клуб.

— Прояви смекалку, ты же у нас парень смекалистый.

Алекс смотрит на меня искоса, но послушно идет.

— Он втюрился в телку, а страдаю я.

Разворачиваюсь, дергаю его за рукав, а потом хватаю за грудки.

— Ещё раз назовешь Марину «тёлкой» и начищу тебе физиономию.

Алекс понимает руки, демонстрируя покорность.

— Извините, Константин, уважаемый наш редактор, он воспылал чувствами к девушке, а страдаю я.

— Ты страдаешь, потому что слишком ушлый.

Намекаю я на отправленные им фотографии.

— Почему я должен всеми правдами и неправдами пробираться в клубы, тереться с этими малолетками, а он просто входит через задний ход и наблюдает?

— Потому что ты на наркомана и идиота больше похож, чем я, давай, дуй.

Качаю головой, провожая взглядом его яркую куртку и малиновую кепку. Он кривится.

— Жду пятнадцать минут, не получится, уволю нахрен из «Желтых слив» и такое рекомендательное письмо напишу, что ты не то что в «Землю», — закуриваю, сжимая губами сигарету, причмокивая, — тебя в журнал о диабете не возьмут.

— Совсем озверел, Озерский.

— Давай-давай, скинешь сообщение в вотсапп.

А он идет и орет на всю улицу:

— Может еще и женишься на ней, раз уже голова отказала и мозги в кашу превратились!? Не останавливайся, иди до конца, босс!

Топаю на него ногой, шикая и подгоняя, тот вприпрыжку бежит к входу в клуб, оглядывается. Ухмыляюсь, присаживаюсь на капот и курю. Может и женюсь, если понадобится.

Музыка орет, огни мигают. Но мне не до праздника. Сегодня я здесь совершенно с другой целью. Уже вторую неделю я отправляю Алекса шататься по клубам за этим недоделком Махеевым. Этот дебил тусит каждую ночь. Удивительно, как он еще на пары иногда ходит. Один бог знает, чего мне стоит видеть его рожу и не вмазать по ней. Но это не то, чего я добиваюсь. Драка и разбитая губа Махеева меня не удовлетворят. Мне нужно больше.

Бросаю сигарету, уже через пятнадцать минут Алексу удается провести нас обоих внутрь. В тени балкона, на втором этаже, мне хорошо видно танцпол и вип-зону. В таких местах друзьями становятся очень быстро. Туман, угар, алкоголь и еще что похлеще. А Алекс парень ушлый, к тому же шмотки на нем дорогие, вполне себе сойдет за такого же мажора, как сам Махеев, только чуть постарше.

Ужасно хочется спать. Ведь на работу ходить нужно и в последние дни мы с Алексом возвращаемся домой около четырех часов утра. Пьем кофе литрами и ищем то, чем можно зацепить этого придурка. Родители Марины подали заявление о нанесении телесных повреждений. Но его отмажут, я просто уверен. От Махеева-старшего к родителям Марины уже приходили. Она со мной не общается, а вот с ее батей мы очень часто созваниваемся, он мне докладывает обстановку. Хороший мужик, умный.

Я зеваю, и пока все веселятся, глушу очередную чашку тягучего и темного, как деготь, американо. Облокотившись на перила балкона, слежу за массой движущихся тел. Быть трезвым, среди пьяных, то еще удовольствие. Через несколько часов бесполезного разглядывания толпы, мне на телефон падает сообщение от Алекса:

«Танцуй, Озерский, будешь мне до конца жизни должен! После случая с Мариной и заявления о телесных, Махеев-старший снял сынка с довольствия, денег на привычную богатую жизнь не хватает, и он толкает друзьям дурь».

Расплываюсь в широкой улыбке. На сообщение Алекса не отвечаю, быстро ищу нужные контакты. Когда работаешь журналистом и увлекаешься частными расследованиями, медленно, но верно, обрастаешь нужными друзьями. А если молодая, красивая женщина, которая на тебя ведется, работает в министерстве внутренних дел, грех таким не воспользоваться.