Тем не менее Сталин 14 июня приказал кораблям Балтийского флота выйти в море. Сам же он отправился в Ораниенбаум, где провел совещание морского и сухопутного командных составов Береговой группы войск, на нем был выработан окончательный план захвата Красной Горки одновременно с моря и суши. В ночь на 16 июня Красная Горка была взята, а еще через несколько часов пал и форт Серая Лошадь.
Посрамив «спецов», Сталин писал Ленину: «Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку. Быстрое вмешательство со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившее до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных. Считаю своим долгом заявить, что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой».
Вряд ли с этим можно согласиться. Да, можно взять и форт, и крепость, и даже город на революционном энтузиазме, как это имело место во всех революциях. Нельзя другого: видеть в отдельных успехах закономерность и выиграть на этом порыве войну. И в то время, когда Сталин оплакивал «так называемую науку», десятки тысяч матерей и жен оплакивали по всей России своих сыновей и мужей, погибших под тем же Царицыном по вине неумех-командиров. Да и Красная Горка, если говорить откровенно, была взята отнюдь не из-за разработанного Сталиным плана, а только потому, что в форте начался бунт.
Интересен и другой случай. В штаб Юго-Западного фронта прибыла большая группа слушателей Академии генерального штаба, среди которых был его будущий начальник маршал К.А. Мерецков. Они впервые попали на фронт и многого ждали от встречи с членом Военного совета Сталиным, и каково же было их изумление, когда тот задал им всего один вопрос: все ли они... умеют ездить верхом! «Тому, кто не знает, как пахнет лошадь, — заявил он, — в Конармии делать нечего!» Он придавал этому вопросу такое огромное значение, словно от умения обращаться с лошадьми зависела вся штабная работа. Впрочем, кто знает, может быть, пообщавшись с Ворошиловым, он и на самом деле так думал.
Но как бы там ни было, на этот раз Сталин оказался прав, и так и не сокращенный Балтийский флот блестяще зарекомендовал себя в боях с мощной английской эскадрой. 21 июня 1919 года Красная Армия перешла в контрнаступление и отбросила Северо-Западную армию Юденича от Петрограда. Петроград был спасен, и в начале июля Сталин вернулся в Москву, где, по образному выражению И. Дейчера, «купался в лучах славы недавней победы».
Впрочем, был и другой взгляд на эти события. И когда на заседании Политбюро Каменев предложил вместе с Троцким за победу под Петроградом наградить орденом Красного Знамени и Сталина, председатель ВЦИК М.И. Калинин простодушно спросил: «А за что его награждать?» На что Н.И. Бухарин с явной иронией ответил: «Это Ильич придумал. Сталин не может жить, если у него нет чего-нибудь, что есть у другого. Он этого не простит».
Что, конечно же, нельзя воспринимать всерьез. Вряд ли Ильич так уж боялся Сталина, чтобы задабривать его раздачей орденов. Да и подобные высказывания носили чисто субъективный характер: в высшем эшелоне власти шла отчаянная конкуренция за место под солнцем, и успехи любого из его членов весьма ревниво воспринимались другими.
И тем не менее на церемонию награждения Сталин не пришел. Вряд ли он постеснялся получать якобы незаслуженную им награду. Просто прекрасно понимал, что сама церемония может превратиться в бенефис Троцкого и не хотел играть роль статиста на празднике человека, которого ненавидел.
Знал ли об этой ненависти сам Троцкий? Да, конечно, знал. «Мне, — говорил он, — почти на каждом шагу приходилось наступать на мозоли личных пристрастий, приятельства или самолюбия. Сталин старательно подбирал людей с отдавленными мозолями. У него для этого было достаточно времени и личного интереса». И это сыграет свою роль. Отсутствие громкой воинской славы Сталин компенсирует постепенным усилением своего политического веса в партии.
И в то время, когда непреклонный Лев Давидович наступал на чужие мозоли, Сталин завязывал нужные отношения и приобретал нужных людей как на фронтах, так и в партийных кабинетах. Он не случайно с таким интересом читал в свое время макиавеллевского «Государя» и интересовался политикой как искусством. И несмотря на все свои порой нетерпимые грубость и высокомерие, он представал перед нужными ему людьми этаким отцом-командиром, который умел поощрить и пообещать. Обладавший тонкой интуицией, он быстро распознавал слабые стороны человека и умело играл на них.
За время революции и войны Сталин приобрел весьма неоднозначную репутацию. С одной стороны, это был человек, способный выполнить практически любое задание (о цене речь не идет), и в то же время, наверное, не было ни одного столь высокопоставленного члена партии, с которым мало кто мог ужиться. Требовательный до жестокости, он повсюду видел предательство, был завистлив, злопамятен и очень обидчив.
Во многом его своеволию способствовало более чем либеральное к нему отношение Ленина. И на просьбу-приказ вождя ускорить переброску двух дивизий на Кавказский фронт он мог себе позволить с нескрываемым раздражением ответить: «Мне не ясно, почему забота о Кавфронте ложится прежде всего на меня... Забота об укреплении Кавфронта лежит всецело на Реввоенсовете республики, члены которого, по моим сведениям, вполне здоровы, а не на Сталине, который и так перегружен работой». И Ленин на самом деле оставил его в покое.
Но в то же время не надо думать, что все те приказы и распоряжения, которые исходили от Троцкого и военспецов, являли собой образцы воинского искусства. Ничего подобного! Ошибались и они, и очень часто. Помимо всего прочего, нельзя забывать и о том, что Сталин имел дело с русскими людьми, которые могли опрокинуть (и опрокидывали!) любые представления любой науки. И то, что в теории казалось невозможным или невероятным, при определенном нажиме на практике оказывалось вдруг вполне осуществимым.
А если ко всему этому прибавить зависть, карьеризм, непонимание момента и чрезмерное увлечение теорией, чем грешили практически все военачальники, то вряд ли представляется возможным трезво оценивать их высказывания в адрес друг друга. И, конечно, большинство военспецов, которые в глазах Сталина являлись предателями, относились к нему соответствующим образом, и даже там, где он действительно делал что-то полезное и нужное, они, как могли, критиковали его в угоду тому же Троцкому, который всегда вставал на их защиту.
Не успел Сталин вернуться в Москву, как его срочно отправили на Западный фронт, где сложилась весьма тяжелая ситуация, вызванная войной с Польшей.
Положение и на самом деле оказалось отчаянным, и первым дрогнул Троцкий. «Ни агитация, ни репрессии, — телеграфировал он Ленину 1 июля 1919 года, — не могут сделать боеспособной босую, раздетую, голодную, вшивую армию». После чего подал в отставку. Однако отставка не была принята, Троцкий вернулся и 5 августа представил совершенно бредовый военный план, в котором говорилось о походе на... Индию! Смирившись с поражением России и невозможностью зажечь пожар мировой революции в Европе, он вещал: «Ареной близких восстаний может стать Азия...
Международная обстановка складывается, по-видимому, так, что путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии». В секретной записке в ЦК председатель РВС Троцкий писал: «Перед нами открывается несомненная возможность не только длительного выжидания того, как развернутся события в Европе, но и активности по азиатским делам. Дорога на Индию может оказаться для нас в данный момент более проходимой и более короткой, чем дорога в Советскую Венгрию».
Вот так, не больше и не меньше. Ну а для осуществления своего бредового плана Троцкий предлагал создать конный корпус и... перенести центр нашей международной ориентации в... Азию!
Далекий от Пенджаба и Бенгалии Сталин сосредоточил все свое внимание на положении на Западном фронте, и в направленной 11 августа Ленину из Смоленска, где находился штаб фронта, телеграмме сообщил, что «положение на Западном становится все более угрожающим. Старые, истрепанные, усталые части 16-й армии, на которую наседает наиболее активный противник, не только не способны обороняться, но потеряли способность прикрывать отходящие батареи, естественно, попадающие в руки противника». Тем не менее все его требования о получении пополнения оставались без ответа. Армии пришлось отступать, и она смогла закрепиться только на рубеже той самой Березины, через которую когда-то уходил из России Наполеон.
