Все горожане обуты в сапоги или деревянные башмаки. В туфлях или сандалетах по такой грязюке не походишь. Колеса глубоко увязают, кони еле плетутся, с трудом продираясь через эту мерзость. Непонятно, откуда вообще берется столько дряни. Погода–то вроде хорошая.

Хотя нет, вполне понятно. Канализация в городе отсутствует, мало–мальский дренаж отсутствует. Прямо по улицам бродят свиньи – хрючат, роются в грязи, гадят где попало.

Да и люди ничем не лучше – вон, из окна высунулась тетка с кадушкой, льет помои прямо на улицу. Главное, народ так невозмутимо это воспринимает – никто ничего не говорит, никто не возражает, не возмущается. Только в стороны все сразу метнулись – привычно так, спокойно. Чувствуется, что уже не в первый раз. Похоже, тут это норма жизни – вываливать дерьмо прямо из окон.

А ведь на дворе конец семнадцатого века!

Но если б улицы были только грязными, то это еще полбеды. Они вдобавок еще и узкие. Дико узкие. Движение везде одностороннее – потому что двустороннее попросту не поместится. Наша карета занимает почти половину ширины – если какая–нибудь телега попадется навстречу, разминуться будет адски сложно.

Да еще и сумрачно, несмотря на солнечное утро. Небо ясное, безоблачное… но его почти не видно. Из–за этой дикой тесноты горожане строят дома выступами – второй этаж заметно больше первого, образуя над головой навес. Небу остается совсем узенькая полоска – здесь с крыши на крышу можно легко перепрыгнуть.

А в иных местах даже перешагнуть.

Проехав по Бондарной, мы оказались на Гоблинской улице. В здешней Европе такая улица есть почти во всех больших городах. Это своего рода гетто – гоблинов в человеческих городах довольно много, но живут они обособленно, стараясь без нужды не покидать свой квартал. Дети бросают в них камнями, поют дразнилки, плюются. Взрослые тоже не отстают – гоблина на улице запросто могут избить или ограбить, ничуть не беспокоясь, что совсем рядом стоит городской стражник.

– Как у мордочки зеленой в шляпе огурец соленый!.. – послышалось из–за окна.

Стайка человеческих детишек бежит за гоблином–старичком, напевая дразнилку. Тот не реагирует – делает вид, что ничего не слышит. Я искоса посмотрел на Цеймурда. Тот тоже никак не реагирует. Все давно привыкли.

Здешние гоблины – христиане (по крайней мере формально), но их все равно не особо жалуют. Карликовый рост и карикатурная внешность – можно ли придумать лучший объект для насмешек и издевательств? Эльфам, которые в городах тоже встречаются, подобное не грозит – при их виде люди млеют от восхищения. А задирать без крайней нужды тролля или огра (впрочем, этих в Хаароге не водится) осмелится только совсем безбашенный.

Впрочем, гоблинская диаспора платит людям той же монетой. Именно в гоблинских кварталах особенно много воровских притонов и скупщиков краденых. Именно здесь трудятся фальшивомонетчики (печально знаменитое «гоблинское серебро») и компрачикосы. Именно отсюда по остальным кварталам расползается Царь Поганок – наркотик гоблинского производства, вызывающий эйфорию и галлюцинации.

Как нетрудно догадаться по названию, делают его из поганок. Выращивают их прямо в собственном погребе. Зачастую в том же погребе можно увидеть и самогонный аппарат – с техникой гоблины очень даже дружат. Особенно если ее можно приспособить для чего–нибудь выгодного.

Не следует забывать, что среднестатистический гоблин – существо мелкое, злобное и вонючее. Серьезные неприятности доставляет редко, но напакостить исподтишка не откажется никогда.

Покинув Кривую улицу, оказавшуюся совсем короткой, мы выехали на улицу Тополей. Это самая широкая улица в городе. Прямо–таки бульвар. Есть настоящая брусчатая мостовая, луж и грязи почти не видно, да и дома не так жмутся друг к другу. Вдоль дороги даже растут деревья.

Только почему–то не тополя, а вязы.

– Падре, а почему улица называется улицей Тополей, а растут на ней вязы? – поинтересовался я.

– Ну какая тебе–то разница, демон ты неугомонный… – заворчал кардинал. – Называется и называется. Все тебе любопытно…

– Ну да, любопытно. Я вообще человек небезразличный к происходящему вокруг. То есть не человек, а яцхен. А мы все равно в пробке застряли, и делать нам нечего. А вам, падре, лень жопу от дивана оторвать. Простите, если чего не так сказал.

– Да чтоб тебе пусто было… – вздохнул дю Шевуа, раздвигая занавесочки на окне кареты. Он некоторое время осматривал улицу орлиным взглядом, а потом крикнул: – Да благословит тебя Господь, брат!

К застрявшей в пробке карете подошел босой монах в черной рясе – кажется, францисканец. На нас глянуло изнуренное лицо аскета, тонкие губы шевельнулись, отвечая на приветствие.

– Брат, я кардинал дю Шевуа из Дотембрии, – представился кардинал. – Направляюсь в Ромецию, в вашем городе проездом.

– Примите мое почтение, ваше преосвященство, – тихо ответил монах. – Чем смиренный последователь святого Франциска может услужить вам?

– Я приношу глубочайшие извинения, что потревожил тебя, брат, но меня снедает любопытство. Не удовлетворишь ли ты его?

– Все, что окажется в моих силах.

– Не объяснишь ли ты мне, почему данная улица, из конца в конец засаженная вязами, называется тем не менее улицей Тополей?

Монах безмолвно пожевал губами, на миг подняв очи горе. Потом тихо заговорил:

– Это довольно любопытная история, ваше преосвященство. Двадцать лет назад эта улица носила имя герцога Чье–Имя–Запрещено–Называть, кузена тогдашнего короля Ливонии. Однако случилось так, что злокозненный герцог поднял бунт против законного правителя, дерзновенно вознамерившись противоправно захватить трон. Бунт был подавлен, а герцогу отсекли голову. Но король не удовлетворился этим и издал указ, повелевающий навек вычеркнуть из истории само имя презренного бунтовщика. Герцогство, которым тот владел, было разделено меж другими придворными, верными законной власти. Все статуи и портреты герцога были уничтожены. Его имя вымарали из всех летописей и даже из человеческой памяти. Ну а в нашем славном Хаароге, как уже упоминалось, была целая улица, носившая запрещенное имя. Король направил сюда специальную комиссию, дабы та решила, как лучше ее переименовать. Комиссия своевременно прибыла в город, посетила улицу и увидела на ней великое множество деревьев. Однако дело было зимой, поэтому члены комиссии приняли их за тополя. Именно так и было приказано отныне именовать улицу. В положенное время наступила весна, тополя покрылись листвой… и оказались вязами. Но переименовывать улицу уже не стали.

– Благодарю тебя за поучительный рассказ, брат, – поклонился кардинал.

– Для меня было честью услужить вам, отец, – поклонился в ответ францисканец. – Могу ли я еще чем–нибудь помочь вашему преосвященству?

– Нет–нет, еще раз благодарю и прости, что потревожил ради такого малозначительного пустяка.

Повернувшись ко мне, кардинал сурово пробурчал:

– Ну что, демон, ты все слышал?

– Угу.

– Теперь ты доволен, надеюсь?

– Угу.

Пробка начала более или менее рассасываться. Окруженные гомонящими горожанами, мы выехали с улицы Тополей на главную городскую площадь. У нее имени нет – зачем имя тому, что существует в единственном числе?

Центральная площадь – сердце средневекового города. Здесь самые большие и богатые дома, здесь торгуют самые зажиточные купцы. Здесь проходят городские праздники, гуляния и ярмарки. Как вот сейчас.

С восточной стороны площади высится готический собор. Огромный, с уносящимся в небеса остроконечным шпилем, мозаичными разноцветными окнами и скульптурами горгулий… хотя нет, это никакие не скульптуры! Вон одна взмахнула крыльями и взлетела, отправляясь куда–то по своим делам.

Собор, как ему и положено, бесконечно красив и величествен. Все прочие здания рядом с ним кажутся мелкими и жалкими. Но красота собора резко контрастирует с безобразием, кишащим на его ступенях.

Нищие. Целое море нищих, наперебой клянчащих милостыню. Калеки и уроды – слепые, безногие, безрукие, покрытые гноящимися ранами и язвами. Многие – профессионалы, изуродовавшие сами себя, чтобы вызывать большую жалость. Есть и жертвы компрачикосов, в том числе даже маленькие дети.