Николас пошёл встречать первых работников. Магда с Бертой сплетничали за работой, мыли кости селянам.

Распогодилось. Я открыла окна, тревожным пограничником смотрела вокруг. После злополучной ночи я чувствовала себя как на пороховой бочке. Мысленно обращалась к моменту, когда появился виконт. Ничего не понимаю. Помню его лицо, глаза. Виконт сплошная загадка. До сих пор не могу разобраться, чего ему от меня надо. Если бы Ханна не сказала, что я под её защитой, я бы уже бежала выпучив глаза, пряталась в скалах, искала где мне спастись.

Сколько это будет продолжаться? Когда нибудь у меня наступит покой в сердце? Почему все меня хотят сожрать, сжечь, убить. Дракон, король Грегори, Николас, да и виконт вместе с ними прям никак не решат, какую отбивную из меня смастерить.

Не передать, как меня подкосила новость, что мой, так называемый “папаша” прекрасно знал, что отправлял меня на погибель да ещё и две баржи леса приплатил. Всего за зерно, которого хватило бы на месяц, два — отправил на смерть собственного ребёнка. Ну не урод?

День катился к обеду, Берта накрывала стол на террасе. Работники уже расселись, я достала испечёный хлеб, вдыхала изумительный запах, резала каравай крупными ломтями. Я собиралась заняться плюшками, вышла во двор забрать со скамеечки корзину с яйцами. Неожиданно в калитку влетела женщина:

Она орала как ужаленная аспидом:

— Увела наших мужиков!

Это она мне что ли? Не поняла, ответила ей, что первое в голову пришло:

— Ваши мужики работают за хлеб. Несут вам, дурам безруким, хлеб на ужин и сами не голодные.

Интересно что это было: аттракцион ревности или зависти? Я повернулась к Айне, тут же оказавшейся возле меня. Собака наплевала на осторожность, моя защита для неё оказалась важнее. Айна плотоядно облизнулась и наклонила голову. Опасный знак, я сразу вспомнила Габриэллу с разорванным горлом.

— Айна, спокойно, милая, я сама.

Я держала в руках корзину с яйцами. Женщина продолжала орать:

— Они теперь на тебя батрачат, сучка!

— Что ты сказала? Это ты мне? Про сучку?

— Да! И верни моё яйцо, что мой муж заплатил тебе за пирог.

Я достала яйцо из корзины, размахнулась и швырнула его точно в цель: в лоб скандалистке:

— Это яйцо?

Женщина от удара села в пыль. На лбу у неё наливался фиолетовый синяк, перемазанный растёкшимся желтком. Она ошарашенно смотрела перед собой. не понимая, что случилось.

Я повернулась к столу, за которым сидели мои гости, человек 10 мужиков:

— Ну, что, девочки. Ой, а что это вы с усами. Кто ещё не спросил разрешения у своей мамочки?

Видела, как у мужиков наливались яростью глаза, сжались кулаки. Ну да, наверное, за всю историю их городка мужиков впервые назвали девочками. Мне хотелось продолжения банкета. Я ведь боялась каждый день, старалась для всех, пыталась всем угодить. И вот он, незаслуженный плевок в душу. Менгя несло, я придерживала корзину одной рукой, другой погрозила кулаком в сторону усатой братии за столом:

— Смотрите мне, чья ведьма прибежит сюда и рот откроет, тот будет платить 2 яйца за пирог, понятно?

Николас улыбался. Странно, это он поддержал меня или мужиков? Я думала он вскочет, сделает мне замечание, что я мужиков обозвала. А, чёрт с ними со всеми. Надоели.

Вдруг посреди лужайки я увидела чёрную кошку. Она совершенно спокойно сидела, смотрела мне в лицо. Я не сводила с неё глаз. Блестящая, чёрная, шёлковая шерсть. Янтарные, пылающие изнутри жёлтым светом большие глаза, настороженно поднятые ушки. Замершая в позе сфинкса агатовая красавица смотрела мне в глаза. И, кажется, кошку не видел никто, кроме меня. До меня дошло, это знак от Ханны.

— Айна, идём! — я, не оборачиваясь, поставила корзину с яйцами в траву, пошла к лесу.

Глава 35

Я еле поспевала за шустрой чёрной кошкой. Дорога изгибалась, терялась в густых зарослях тёмного леса, бурелома. Заросшая папоротником тропинка то и дело прятала от меня чёрную спинку провожатой.

Кошка как знала, стоило мне потерять её из виду, грациозно выпрыгивала из кустов папоротников, мелькала своей блестящей спинкой, продолжая тащить меня в чащу. Айна настороженно всякий раз забегала вперёд, поминутно оглядывалась, на кошку вовсе не обращала внимания. Я даже сомневалась, видит ли Айна кошку.

Когда я совсем выбилась из сил и потеряла надежду добраться до цели, передо мной открылась маленькая проталинка и совсем неприметная избушка. заросшая по самую крышу изумрудным мхом. Тишина непроходимой чащи, полумрак, замерший воздух — всё пробежало по мне мурашками. Я остановилась, прижала руку к боку (дыхание давно сбилось и в боку кололо нещадно), тяжело сглотнула.

Кошка проскользнула в приоткрытую дверь. Я, не дожидаясь приглашения, тоже несмело вошла в тёмнфый провал приоткрытой двери, промямлила “Здравствуйте, Ханна”.

В темноте толком ничего было не видно. В нос ударил крепкий запах сухих трав, косматые букеты, развешанные под потолком, кидали шипастые тени на стены, в неровном пламени свечи, казалось, они шевелились. Я разглядела в дальнем конце комнатёнки низенький столик и сухонькую фигурку Ханны.

Бабуся покосилась на моего здоровенного пса (Айна заняла большую половину комнаты), молча махнула мне рукой, требуя, чтоб я села. Я осторожно присела на лавку возле стола разглядывая жилище лесной волшебницы.

Ханна не глядя на меня, смотрела в пламя свечи. Оно потрескивало, изгибалось чёрным чадящим концом. Свивалось кривыми кольцами, наполняло воздух едким тонким дымком. Ханна мельком глянула на меня:

— Что Стефания. Пришла пора умирать?

— Как, опять? — невольно вырвалось у меня, — Да что же это такое, бабушка? Каждый день меня хотят убить, охотятся на меня как на добычу в лесу.

Ханна повернулась ко мне. Я в ужасе замолчала встретившись с её колдовским взглядом. Она как будто смотрела сквозь меня.

— Ты кто такая, Стефания?

— Я… Я не знаю. У вас в этом мире я случайно оказалась. Только в той, прежней жизни я уже умерла. Кажется.

— Ты и там на волоске жизни висишь и тут твой волосок вот вот оборвётся. Тебе решать, где остаться.

Я замерла. Каруселью мелькали мысли. То есть я не умерла, там, в московской жизни? Как это? Я в коме или как.

Обхватила голову руками. Хотела спросить у Ханны, что мне делать, подняла глаза на старушку, она не отрывая глаз смотрела на мой амулет. Я автоматически сжала его рукой. Он был горячим!

Я поднесла к глазам медальон. Цветом он никак не изменился, но он точно был горячим! Только я хотела открыть рот Ханна остановила меня:

— Погоди, девка.

Она всматривалась в пламя, по стенам избушки бродили тени, в пламени свечи мелькали синие всполохи. Ведьма всё ближе и ближе приближалась лицом к свече, я испугалась, чтоб не вспыхнули её седые космы, торчащие из под платка.

Вдруг Ханна заговорила:

— Две твои половины, Стефания, раскачиваются по разные стороны. На одной из них вижу: мужик круглолицый, мордатый, взгляд тупой, козлиный. Женщина молодая, красивая, слёзы утёрла, грустная, ребёнок с ней. На другой половине люди. Чужие, много. Фух, их всё больше. Лиц не вижу. Никто тебя, Стефания не ждёт, ни там ни тут.

Она замолчала, я вся задеревенела, слушая её. Мне казалось сном, всё что я слышала. Козлиный взгляд — это она моего мужа, Сашу, описала. Грубовато, но точно. Девушка, что слёзы вытерла, дочка моя с внучком. Никто меня не ждёт. Как грустно. Может быть Ханна имела ввиду, что они не надеются, что я выживу, если, допустим, я в коме. Только хотела спросить её об этом она заговорила сама:

— Постой ка, Стефания. Появился мужик какой то, лица не вижу. Он питает к тебе чувства.

(Тут я и переспрашивать не стала. Знаю я этого мужика, Николас его зовут. И про чувства его знаю: сдать меня на костёр за 50 монет).

— А ещё вижу смерть твою, девка. Прям рядом она. Не вижу кто принесёт, но смерть рядом. И сила у неё дьявольская. Неровня мне, сумею остановить, разгляжу сейчас, ты только не шевелись.