Историки, когда в Беллинзоне таковые появились, так и не смогли прийти к общему мнению по поводу того, когда именно произошла перемена. Город рождался в хаосе, рос в беспорядке, был покорен в смятении. Какое-то краткое время в исправительно-трудовых лагерях находилось столько же заключенных, сколько свободных людей ходило по улицам.

Даже после воздушного налета Конел, проводя свои неформальные опросы горожан, не зафиксировал ни резкого скачка морали, ни стремительного роста одобрительного рейтинга Сирокко Джонс. Он предположил, что вышло просто-напросто случайное стечение обстоятельств.

Однако невесть по какой причине где-то между шестым и девятым килооборотом после вторжения Сирокко Беллинзона перестала быть драчливым скопищем отдельных индивидов и превратилась в сообщество — в пределах человеческого понимания данного слова. Нет, люди не стали ни с того ни с сего обниматься и провозглашать себя братьями и сестрами. По-прежнему существовали глубинные и устойчивые разногласия, причем самые резкие — в Совете. Но тем не менее к концу девятого килооборота Беллинзона обрела и свое лицо, и свою цель.

Поразительную роль здесь сыграл футбол.

Благодаря истовой страсти Змея, а также организаторским способностям Робин и самоотверженной работе уполномоченного по паркам, вскоре были сформированы две лиги по десять команд в каждой — и это только для взрослых. А были еще юношеские и юниорские команды. Вскоре потребовалось построить второй стадион, где при скоплении немалого числа зрителей велось нешуточное соперничество. Появлялись местные герои, рождалась внутригородская конкуренция. Было о чем переговорить в барах после тяжелой рабочей смены. Порой случалось и подраться. Титанидская полиция получила инструкции не вмешиваться до тех пор, пока в ход шли только кулаки. Когда же распространились слухи насчет той беспрецедентной поправки к закону, где давалось послабление, последовало несколько диких драк, несколько человек было ранено... а мэр ничего не сделала. Но даже это, казалось, укрепило дух общности. Более холодные головы начали вмешиваться и останавливать завязывающиеся драки, пока новоиспеченные граждане учились переносить друг друга.

Носов, однако, еще поломали немало.

Сыграло свою роль и отбытие Свистолета. В один прекрасный день дирижабль просто уплыл и больше не вернулся. Казалось, людям стало легче дышать. Свистолет был слишком зримым символом угнетения. Конечно, всего лишь древний пузырь с водородом, совершенно безвредный, — но людям не нравилось, что он там висит. Они безумно рады были видеть, как он улетает.

Титанид стало гораздо меньше, и они уже не так бросались в глаза. Оккупационное воинство к моменту прибытия Сирокко от Источника по сути дела сократилось наполовину. И еще раз наполовину килооборот спустя. Человеческая полиция заполняла бреши, а титаниды вмешивались только в случаях тяжкого насилия. Гражданские преступления их уже никак не касались.

Улучшалось и качество и количество поставок продовольствия, — улучшалось по мере того, как под культивацию отводились все новые акры, а на старых люди обучались лучшему хозяйствованию. На рынках, по неуклонно снижающимся ценам, стало продаваться мясо смехачей. Благодаря системе земельных займов появились самостоятельные фермеры — и никто не удивился, когда выяснилось, что их труд куда продуктивней принудительного.

Инфляция так и осталась проблемой, однако — согласно бессмертному выражению в одном из отчетов Искры — «Темпы роста темпов роста падают».

Большинство, впрочем, считало, что главной причиной духовного подъема является самая очевидная — трусливая и ничем не спровоцированная — атака, нанесенная, как впоследствии выяснилось, Шестым крылом штурмовиков гейских Военно-Воздушных Сил, базировавшихся в Япете. Шестое крыло состояло из одного люфтмордера и девяти бомбадулей, что с визгом налетели с востока в первый же ясный день после многих декаоборотов дождя, обрушиваясь на ни в чем не повинных людей, вышедших на улицы насладиться непривычным теплом.

Выражение «трусливая и ничем не спровоцированная» было использовано Трини в ее речи двадцать оборотов спустя, когда люди все еще разбирали завалы. Трини даже позволила себе еще большую несдержанность. Пылая нелогичной, но чистосердечной яростью, она тогда назвала атаку «днем, что навеки останется днем низости».

Если не считать слова «день», фраза вышла удивительно точной.

— Не иначе, как Гея, черт бы побрал ее поганую шкуру, решила мне помогать, — сказала Сирокко на очередном собрании Совета. — Она вручает мне Перл-Харбор на тарелочке с голубой каемочкой — а заодно и победу. Должно быть, она отчаянно желает меня выманить. Тварь знает, что при таком подъеме патриотизма я просто обязана буду вскоре к ней заявиться.

Шестое крыло штурмовиков нанесло городу значительный урон бомбами и ракетами. Будь атака продолжена и присоединись к ней Восьмое крыло, которое, по сведениям Сирокко, базировалось в Метиде, город вполне мог бы превратиться в пылающий ад.

Однако Военно-Воздушные Силы Беллинзоны прибыли как раз вовремя.

Сам факт, что в Беллинзоне, оказывается, есть Военно-Воздушные Силы, стал новостью для многих беллинзонцев, которые осмелились выйти из-под укрытия и с благоговением наблюдали, как «стрекозы», «богомолы», «мошки» и «комары» схватываются с бесчинствующими аэроморфами в смертельном бою. Чего не знал никто — так это того, что ВВС Беллинзоны с самого начала имели над Шестым крылом превосходство в боевой силе. С земли такого впечатления не создавалось. Мощные, быстрые и шумные бомбадули волочили за собой громадные клубы черного дыма и, атакуя, злобно плевались огнем. Самолеты же Беллинзоны, казалось, были сработаны из проволоки и целлофана. Но повороты и зигзаги они выполняли с легкостью просто поразительной, а их вооружение, хоть особого шума и не поднимало, определенно достигало желаемого результата, попадая в мишень. Три «богомола» порядком измучили громадного, тяжеленного люфтмордера, пока тот, визжа от боли, в ослепительной вспышке пламени не взорвался на склоне холма. Тогда-то по рядам испуганных беллинзонцев и послышался нестройный хор восторженных выкриков.

Вышел бы полный разгром гейских штурмовиков, если бы не малоопытность некоторых беллинзонских пилотов. Один умудрился налететь прямо на особенно хитроумного бомбадуля, потерял крыло и рухнул в море. Выловленное оттуда тело в сопровождении стихийного кортежа пронесли по бульвару Оппенгеймера. Впоследствии первому герою Гейской войны воздвигли памятник.

Так что победа в битве при Беллинзоне определенно стала важным звеном происшедшей с городом перемены. Однако решающий фактор этой перемены заработал после возвращения Сирокко от Источника.

Сирокко сделалась общественной фигурой.

Целый гектаоборот все проулки Беллинзоны были увешаны рекламными плакатами с ее физиономией. Были там героические плакаты, содранные с тех громадных знамен с Лениным и Сусловым, что некогда носили по Москве в праздник Первомая. Глядя на них, любой терял последние сомнения в том, что Сирокко Джонс горой стоит за равенство, братство, трехразовое питание и благополучие всех трудящихся.

Общественные доски объявлений были преобразованы в центры новостей — в целые стены, покрытые различными сообщениями, статьями и результатами футбольных матчей. Быстро развивалась только-только оперившаяся газетная индустрия; пока всего-навсего четыре-пять периодических и скудных листков пергамента. Индустрию эту по-тихому прибрали к рукам. С редакторами провели разъяснительные беседы; одного даже посадили в тюрьму. Начали появляться статьи про Гею, про Новую Преисподнюю, про слухи о приготовлении к войне на Востоке. То, что статьи были правдивы, никак не меняло того факта, что беллинзонская пресса находилась под жестким контролем государства. Многим в правительстве это не нравилось. Примерно столько же власть имущих считало, что идея просто превосходная. Либералы и фашисты, выяснила Сирокко, всюду существуют примерно в равных количествах.