Потом Свистолет заскользил прямо над тросом. Сирокко видела там те же луга и деревья, что и внизу. Местами заросли были слишком буйные. Вся огромная бандура казалась почти ровной полоской земли. Пока они не доберутся до крыши, никакой опасности свалиться оттуда не будет.

Свет медленно тускнел. Уже через десять минут они оказались в оранжевого оттенка сумерках — на пути к вечной ночи. Сирокко с грустью смотрела, как пропадает свет. Бывало, она кляла его за назойливое постоянство — и все-таки это был свет. Теперь она его какое-то время не увидит.

Вообще-то она и совсем может его не увидеть.

— Конец маршрута, — сказал Кельвин. — Свистолет еще немного опустится и высадит вас на трос. Удачи вам, психи ненормальные. Я буду вас ждать.

Джин помог Сирокко натянуть на Габи снаряжение, а потом прыгнул первым, чтобы принять ее внизу. Сирокко наблюдала сверху, пока Габи не приземлилась, затем расцеловалась с Кельвином. Наконец, приладила собственное снаряжение и прыгнула вниз.

Приземлилась она уже в сумеречной зоне.

Оказавшись на тросе — на жалкую сотню километров ближе к центру Геи и в целой сотне длинных километров от ее основания, — все трое почувствовали заметное облегчение. Гравитация понизилась от четверти жэ до одной пятой. Рюкзак Сирокко потерял в весе два килограмма, а тело — аж два с половиной.

— Отсюда сто километров до места, где трос смыкается с крышей, — заметила Сирокко. — Я бы сказала, что наклон здесь градусов тридцать пять. Пока что все проще простого.

Но Джин был настроен более скептически.

— А я бы сказал — больше сорока. Ближе к сорока пяти. И будет все круче и круче. Если доберемся до крыши — по-моему, натянет градусов на шестьдесят.

— Но при такой гравитации…

— Зря ты плюешь на сорок градусов, — перебила ее Габи. Зеленая, но радостная, она все еще сидела на земле. Незадолго до этого, проблевавшись, Габи заметила, что нет и не может быть ничего хуже сидения в пузыре. — На Земле я немало полазала с телескопом на горбу. Тебе-то будет ничего, а вот нам — не очень.

— Она права, — согласился Джин. — Я потерял в весе. А низкая гравитация нагоняет вялость.

— Ну вы, мать вашу, и пораженцы!

Джин покачал головой.

— Напрасно ты думаешь, что у нас будет преимущество пять к одному. Не забывай, что масса рюкзака почти равна твоей собственной. Надо быть осторожнее.

— Черт возьми! Мы собираемся приступить к самому длинному восхождению, на какое когда-либо отваживался человек! И что я слышу от будущих героев? Радостное пение? Нет! Ничего, кроме старческого брюзжания.

— Если так нужно петь песни, — хмуро заметила Габи, — лучше петь их сейчас. Потом уже не захочется.

«Ну что ж, — подумала Сирокко, — попробуем». Сознавая, что весь поход будет нелегким, она все-таки чувствовала, что круче всего придется, когда они доберутся до крыши. По ее прикидке — суток через пять.

Путники оказались в мглистом лесу. Деревья из мутного стекла нависали над ними, фильтруя скудный свет сумеречной зоны и придавая всему окружающему бронзовый оттенок. Конические тени казались совершенно непроницаемыми и все как одна указывали на восток — в вечную ночь. Над головой висел и занавес из розовых и оранжевых, сине-зеленых и золотых, будто вырезанных из целлофана листьев — роскошный и вычурный закат летним вечером.

Земля под ногами едва заметно вибрировала. Сирокко представила себе огромные массы воздуха, бегущие по тросу к ступице, и подумала о том, как всю эту неимоверную силищу можно было употребить.

Подъем оказался несложным. Земля была гладкая и плотная — словно специально утрамбованная. Форма ландшафта обуславливалась переплетением жил под тонким слоем почвы. Земля горбилась длинными гребнями, которые через несколько сотен метров заметно уклонялись в сторону — к покатым бокам троса.

Между жил, где слой почвы был поглубже, растительность просто буйствовала. Тогда путники решили применить нехитрую тактику: следовали по гребню жилы, пока та не начинала уходить вбок, под трос, а затем через неглубокую лощину перебирались на соседнюю с южной стороны жилу. Дальше полкилометра спокойно шли по новому гребню, затем опять перебирались на следующий.

По дну каждой лощины бежал ручеек. Узенькие струйки неслись так весело, что прорыли себе канавки до самого материала жил. Сирокко прикинула, что все они должны падать с троса где-то на юго-западе.

Изобильная Гея и на тросе была верна себе. Большинство деревьев гнулись под тяжестью фруктов и всяких мелких зверьков. Среди них Сирокко сразу опознала ленивое существо вроде кролика — очень даже съедобное и никогда не спешащее улизнуть от охотника.

Под конец второго часа подъема Сирокко поняла правоту Джина и Габи. Причем поняла очень резко — когда икру свело судорогой, и будущей рекордсменке по горным восхождениям пришлось улечься на землю.

— В-в! М-м! Молчите уж, гады!

Габи ухмыльнулась. Сирокко она, конечно, сочувствовала, но собой тоже была довольна.

— У-у, чертов склон. Вроде бы так легко подниматься. И поклажа не особо тянет. Так ведь, собака, такой крутой, что всю дорогу идешь на цыпочках!

Джин присел рядом спиной к склону. Сквозь разрыв в деревьях им виден был клочок Гипериона — издевательски яркий и заманчивый.

— С поклажей тоже будут заморочки, — сказал Джин. — Мне только что носом землю рыть не приходится.

— А у меня хребет болит, — тоже пожаловалась Габи.

— И у меня, — жалобно отозвалась Сирокко. Теперь, когда она помассировала ногу, боль уходила. Но, судя по всему, ненадолго.

— Склон чертовски коварен, — продолжил Джин. — Может, нам лучше идти на всех четырех. Мы сильно перегружаем отдельные мышцы ног. Надо равномерней распределить нагрузку.

— Он дело говорит. К тому же так мы наберем хорошую форму для вертикального отрезка. Там основная нагрузка придется на руки.

— Вы оба дело говорите, — сказала Сирокко. — Я слишком гнала. Теперь будем чаще останавливаться. Джин, ты не вынешь у меня из рюкзака аптечку?

В аптечке имелись различные лекарства от насморка и простуды, пузырьки с дезинфицирующим составом, бинты, запас средства для местной анестезии, которое Кельвин использовал при абортах, и даже коробочка ягод, обладавших психостимулирующим действием. Сирокко уже их пробовала. Фенамин, да и только. Лежала там и написанная Кельвином памятка на предмет первой помощи, где описывалась куча всевозможных процедур — от излечивания расквашенного носа до ампутации ноги. А еще там была круглая баночка с лиловым бальзамом, которую Менестрель дал ей «от дорожных болей». Закатав штанину, Сирокко натерла бальзамом икру, от души надеясь, что титанидское средство помогает и людям.

— Готова? — Джин уже поднялся и поправлял свой рюкзак.

— Вроде да. Ты поведешь. Не гони так, как я. Если для меня будет слишком быстро, я скажу. Через двадцать минут ложимся и десять отдыхаем.

— Есть, командир.

Через пятнадцать минут от боли уже корчился Джин. С воем сорвав мокасин, он принялся растирать босую ногу.

Сирокко обрадовалась возможности передохнуть. Растянувшись на земле, она полезла в карман за банкой бальзама, а затем перекатилась на спину и передала банку сидящему выше по склону Джину. Из-за пухлого рюкзака спина ее располагалась почти вертикально, а ноги свисали вниз. Развалившаяся рядом Габи даже не позаботилась перевернуться.

— Пятнадцать минут идем и пятнадцать отдыхаем.

— Как скажешь, гражданин начальник, — вздохнула Габи. — За тебя в огонь и в воду. Пусть хоть живьем кожу сдирают. Буду тут мудохаться, пока не сотру руки и ноги в кровавые огрызки. Лишь об одном прошу. Когда отдам Богу душу, напишите на могильной плите, что я пала смертью храбрых. А, ч-черт! Ладно, лягни меня, когда будем трогаться. — Она громко захрапела, и Сирокко расхохоталась. Габи подозрительно приоткрыла один глаз — и тоже расхохоталась.