Уползли в камыши, ночью пробрались в город, к Ивану, посушились, почистились немного и снова ушли на дорогу, где недавно орудовали с тросом. Шофер и Тетерин спрятались за кучами руды, а Иван остался на дорожной обочине.

Бежала машина за машиной. Когда они поредели, Иван «голоснул» одной. Машина остановилась. Иван выстрелил. Убитого шофера-немца подпольщики переселили в карьер для вечной жизни, сами вскочили в машину и помчались. В сумраке раннего утра успели проехать город и людный большак, на рассвете были в степи, у заброшенной каменоломни. Переждали там до вечера, затем погрузили взрывчатку, перевезли к железной дороге и спрятали у путевого обходчика в копну сена. Машину угнали в степную балку, подожгли и пошли домой поодиночке.

Через день, ночью, собрались уже человек десять у полотна железной дороги. Иван и еще два товарища ушли дальше, в темноту, прочие затаились в кустарнике ждать взрыва. Долго лежали они, вперив глаза в черный высокий вал дорожной насыпи. В голову приходило всякое: путевой сторож предал, Иван и его товарищи схвачены, их уже пытают в гестапо…

Но вот наконец дождались: показался огонек паровоза, сперва маленький и удручающе ленивый, потом стал побольше, побежал быстрей, быстрей и вдруг распахнулся широким багровым пламенем. Чуть погодя прокатился оттуда страшный обвальный грохот, и частая, долгая судорога пробежала по земле.

Паровоз и двадцать восемь вагонов с боеприпасами взлетели на воздух, потом взорванное, исковерканное железо упало под откос.

Подпольное движение ширилось, крепло. Группа Ивана переводом стрелок на железной дороге устроила столкновение двух воинских эшелонов, сожгла на аэродроме фашистский самолет, на одном из рудников вывела из строя трансформатор, похитила из городской управы две сотни хлебных карточек и раздала их семьям подпольщиков и красноармейцев.

Наряду с этой группой действовали другие, они тоже распространяли листовки, устраивали взрывы, аварии, налеты. По ночам в городе чаще и чаще гремели выстрелы.

Первая беда случилась летом сорок третьего года. Павел Тетерин поехал в соседнюю область для связи с партизанами. По дороге его задержали гестаповцы. Он открыл стрельбу, сколько-то гестаповцев убил и ранил, последним выстрелом пытался убить себя, но пистолет дал осечку. Тетерина схватили, пытали неслыханно жестоко и замучили насмерть.

Вскоре арестовали еще несколько человек.

Иван с Настёнкой переселились в заброшенный карьер. Показываться дома стало нельзя: каждую ночь обыск.

Степанида Михайловна и Митька не были записными членами подпольной группы, клятвы не давали, но делали больше, чем некоторые записные. Третий год стоят они часовыми у окон, у ворот, все глаза проглядели. Только шагнет в улицу немец или кто другой подозрительный, они уже и увидели и говорят условное: «Идут». А сколько раз в ночь-полночь посылали их на другой край города и за город отнести записку, предупредить об опасности! А сколько пережили они обысков, оскорблений, побоев!

Сначала Иван не думал вовлекать Митьку в подпольную работу: попадет в гестапо — будут пытать. Жалко. И опасно: под пыткой может сказать лишнее. Но скрывать становилось трудней и трудней: постоянно приходили люди, и все, на взгляд Митьки, чудные — безголосые шептуны; подозрительно часто Иван заползал с ними в землянку; иногда слишком настойчиво приходилось выдворять Митьку из хаты, втолковывать ему, что интересней, здоровей бегать, играть на улице, чем сидеть в доме.

Когда в землянке застроили типографию, Иван невесело пошутил с товарищами:

— Теперь у нас две конспирации.

— Это какие же?

— Одна — от фашистов, другая — от Митьки. И другая, пожалуй, посложней первой. Такой дошлый парень, ну прямо всевидящий.

Наконец Иван так устал от двойной конспирации, что решил открыться перед Митькой. Но только заикнулся, как Митька перебил его:

— Удивил!.. Я давно знаю.

— От кого же?

— От тебя.

— От меня?

— Ты чаще всех говоришь: «Глянь на улицу, нет ли немцев» — и больше всех стараешься сбыть меня из дому.

— И знаешь, как надо держаться с немцами, полицаями? — спросил Иван Митьку.

— А чего тут знать? — отрезал Митька. — Для немцев и полицаев я никого, ничего не знаю. И точка.

— Совершенно правильно. — И на этом Иван оборвал поучения, приготовленные для Митьки: парнишка уже перерос их.

Связь с членами подпольной группы Иван проводил через Валю Бурцеву: за ней, единственной из подпольного комитета, пока не охотились гестаповцы. Но и эта последняя связь была ненадежна — Бурцева стала замечать, что и ее, незаметную, приметили, и начала путать свои следы, приходить к Ивану не вовремя.

Вот она запоздала на целые сутки, а придя к Ивану в рудник, сказала, что за ней тоже охотятся, она уже не бывает дома. Нерадостны были и другие новости: везде облавы, аресты, расстрелы. Осуждены на смерть три подпольщика из какой-то другой группы. Арестованные из группы Ивана еще не осуждены, но ждет их тоже смерть. Было решение комитета устроить схваченным товарищам побег.

Валя Бурцева давно работала над этим, уже удалось подкупить одного немецкого шофера, налаживались переговоры о подкупе тюремной стражи… и вдруг заключенных лишили прогулок.

Новости становились хуже и хуже, черные, кошмарные. Ранним утром в осеннюю пасмурь привезли в городской парк двух пареньков-подростков и одну девушку из другой подпольной группы, приговоренных к смерти. На страх живым их решили расстрелять при народе. Среди пришедших посмотреть на казнь была и Валя Бурцева, одетая нищенкой. Она не знала смертников и пришла, чтобы… она затруднялась определить, зачем пришла сюда, где ее могли схватить и расстрелять без суда, заодно с приговоренными. Гестаповцы не утруждали себя всякими судебными процедурами. Вале хотелось и разузнать, кто они, осужденные, ее единомышленники, друзья по борьбе, и поглядеть, как умирают подпольщики, чтобы потом рассказать Ивану. По одному, с закрученными назад руками, смертников вводили в тесную клетку из колючей проволоки. Каждому на грудь палач прицеплял белый лист бумаги: он был близорук и боялся промахнуться.

И все-таки, расстреливая девушку, он промахнулся и только ранил. Но добивать не стал. К клетке, где лежали расстрелянные и мучилась недобитая девушка, подъехала телега с большим гробом в кровавых пятнах. В нем перевезли не одну сотню расстрелянных. Тела убитых пареньков-подростков и раненую девушку палач свалил, как придется, в гроб. Телега поехала за город, к свалке, где уже была готова яма. Первой палач сбросил девушку. Она поднялась на одно колено, руками ухватилась за край ямы. Но палач сильно ударил ее лопатой по голове, потом сбросил на нее убитых пареньков и зарыл.

Валя Бурцева проводила погибших до могилы, до последнего кома земли, брошенного на них, и прямо оттуда пошла в карьер к Ивану. Когда она рассказала о казни, Иван начал спрашивать, много ли было народу, как держались люди: плакали, негодовали, молчали? Ничего этого Валя не заметила. Она как вперилась глазами сначала в смертников, потом в колючую клетку, в гроб, наконец — в могилу, так и не отрывала взгляда. А за этим, казалось ей, ничего нет, одна угольно-черная пустота и тишина, как описывают межпланетное пространство.

Иван сказал, что надо спасать своих товарищей, пока их не замучили пытками. Было известно, что их неслыханно истязают, морят голодом, жаждой, бьют стальными прутьями, колют иголками, пытают электрическим током, сжимают клещами руки, ноги, натравливают собак, и те у живых людей вырывают куски тела.

Были подкуплены шофер и охрана тюрьмы. Но заключенным отменили прогулки. Надо было подкупать следователя, прокурора, начальника тюрьмы, чуть ли не все гестапо. А денег не было, родные и друзья подпольщиков уже отдали все, что имели.

Заключенных приговорили к расстрелу. Валя Бурцева пришла к Ивану раньше назначенного срока.

— Ну, с чем ты? — спросил он тихо.

— Объявили приговор. Смертный.

— Приведен в исполнение?