Теперь на наших глазах эти зародыши вырастают во всенародное сопротивление врагу и всенародную помощь нашей армии. Крестьяне привозят нам хлеб, пригоняют свиней, овец, коров.

Те, кто просто скрывались, вступают в партизанские отряды. Там война собрала вместе отцов и детей, то и дело слышишь: «отец», «сынок».

Бывают трогательные эпизоды. Однажды припылила к нам босоногая девочка лет двенадцати, Надюшка, принесла два парашюта:

— Вот, братишечки, сохранила для вас. Нашла в поле, совсем целенькие.

— Возьми себе, сшей что-нибудь! — сказали мы.

— Вам самим надо будет, когда полетите дальше.

— Шей, шей! Нам дадут новые, у нас парашютов много.

— Тогда я вам другое принесу.

И запылила бойкими босыми ногами по избитой, перемолотой дороге обратно к дому, а на другой день приволокла наперевес через плечо два огромных кавуна.

— Ешьте, братишечки.

— Вот это возьмем, — обрадовали мы ее, обрадовались и сами.

Многие бросают дома и перебираются в лес, под нашу защиту. Рядом с нашим лагерем — уже табор в несколько сотен беженцев. Есть даже полицаи, они пришли с отбитым у немцев оружием и просятся в наши ряды, хотят геройством и кровью искупить свою вину перед Родиной. Их пока, до распоряжения штаба фронта, держат в «запасе».

Изменились и десантники, из недоваренных, сыромятных «первачей» стали настоящими десантниками: они и бойцы, и разведчики, и агитаторы, и «всяк сам себе командир», способный самостоятельно оценить обстановку, принять правильное решение и выполнить его.

Все это радует нас. Но торжествовать пока рано, свою главную задачу — помочь Красной Армии перейти Днепр — мы еще не выполнили.

Противник снова готовится окружить нас — стягивает артиллерию, танки, пехоту. Главный пункт концентрации вражеских сил — село Свидовок. Мы стараемся сорвать вражеские замыслы — каждую ночь наши группы разрушают полотно железных и шоссейных дорог, ведущих в Свидовок, громят мосты, пускают под откос поезда, подрывают машины со снарядами и живой силой, поджигают воинские склады, рвут связь.

Нам уже надоело однообразие скрытных ночных налетов: подползаешь, как змей, иногда долго-долго ждешь, затем бросаешь гранаты, поливаешь из автомата и уползаешь, опять же как змей. Мечтаем о большом бое, в открытую. Большой, открытый бой — совсем иная штука, чем налет в темноте из канавы. Там все большое — и злость, и ненависть, и отвага. Все до краев души. Там, наверно, и смерть большая. Говорят же: на миру и смерть красна.

У меня много приятных новостей. Оказалось, что этот лес — родной мне, тут я лечился в партизанском госпитале у Федоры Васильевны. В первые же дни я побывал там, встретил Федору, Танюшку, Валю Бурцеву. Они помогли мне отыскать в таборе беженцев Степаниду Михайловну, Настёнку и Митьку. Теперь у меня столько друзей, что можно составить из них целое подразделение. Танюшка, Валя Бурцева и Настёнка перешли работать в нашу разведку. Ситуация сложилась такая, что нам позарез нужны разведчицы.

Вчера наше подразделение понесло тяжелую потерю. В Свидовке гитлеровцы схватили Пашку Шикарина — храбреца, орденоносца и обладателя многих спортивных значков. Когда наш попадает в плен, целый, раненый или убитый, немцы сдирают у него ордена, медали и всякие значки: на них свои ордена выменивают. Немцы до глупости падки на всякие «сувениры». И Пашку обобрали, потом решили расстрелять. Офицер нарядил для этого автоматчика. За околицей, где расстреливали, Пашка сбил его с ног и задушил, а сам обратно в Свидовок, выполнять задание. Его опять схватили и привели к тому же офицеру. Офицер снова приказал расстрелять и нарядил трех автоматчиков. Пашку раздели, расстреляли, но не зарыли. Он отлежался и приполз к своим. Доктор говорит, что выживет, но в бой если и пойдет, то не скоро.

А сегодня узнали еще один печально-героический эпизод. Танюшка привела к нашему костру партизана, который рассказал нам такую историю. Он скрыто наблюдал за шоссейной дорогой, поджидал объект для нападения. Вот показался конный обоз — подвод около десятка. Партизан решил не трогать его. Но из канавы по другую сторону шоссе кто-то открыл автоматный огонь. Повозочники убежали в лес. Тогда из канавы выскочил десантник. Тут к брошенному и остановившемуся обозу подъехала немецкая кухня с двумя солдатами. Десантник скосил солдат очередью из автомата, открыл кухню и начал есть что-то прямо из черпака, через край. Но не успел поесть, как подкатил к этому месту немецкий танк. Десантник бросил в него две гранаты и побежал в лес, а танк шарахнул из орудия, и снаряд сразил десантника.

Партизан захоронил его. Из документов нашел разорванный комсомольский билет, где разборчивым сохранилось только одно — что погибший был 1925 года рождения. Партизан предъявил нам этот билет.

— Вот герой! — сказал восторженно Семка Стромкий. — Рожденец одного со мной года.

— Года одного, но теста, похоже, разного, — пренебрежительно кивнул Семке Федька.

— Кто тут нацелился в герои? — спросил Антон.

Ему ответил Федька:

— Вот Сема Стромкий набирает героическую компанию. Сам производит в герои. Уже произвел одного пацана, потом произведет себя.

— Самое верное дело, когда сам себя.

— Скажете, не герой? — пристает ко всем Семка.

Федька отмахивается от него:

— Я не раздаю героев.

Дед Арсен соглашается:

— Пускай будет героем. Пожалеем парнишку.

— А по-моему, никакой не герой. Пожалеть надо, а в герои возносить не следует, — говорит Антон Крошка.

— Тогда кто же он? — не унимается Семка.

— Самый обыкновенный голодный, несчастный мальчишка.

Загорелся спор. Придирчиво, скрупулезно учтены подвиги погибшего: один напал на большой вражеский обоз, разогнал повозочников, остановил кухню, убил двух поваров, атаковал танк и погиб сам. Многие, особенно самый молодняк, ровесники погибшего, считают эти подвиги настоящим геройством, достойным золотой звездочки.

Возглавляет эту «партию» Семка Стромкий.

— Человек отдал все, погиб, что вам еще надо?! — шумит он на своих противников. — А вы…

— Что мы? Ну что мы? — ершатся противники. Их много, не меньше, чем сторонников.

— Не хотите воздать герою заслуженные почести.

— За что воздавать ему? — И перечисляют снова «подвиги» погибшего. На этот раз они выглядят совсем иными.

Паренек вышел на дорогу не затем, чтобы творить героические дела, а ради своего голодного брюха. Он в первую очередь сунулся в кухонный котел.

Этим занимаются все десантники. Так что налет на обоз, на кухню никакая не заслуга. Убил двух поваров — тоже не героизм. Эти жирные двуногие свиньи стоят не больше, чем свиньи четвероногие. И совсем уж напрасно десантник кидал гранаты в танк: они не для танков. За эту глупость поплатился головой.

Вывод жесткий, грустный, но, пожалуй, вполне справедливый. От нас погибшему может быть только одна награда — пожалеть его.

Разговор ширится. Антон Крошка переводит его вообще на героизм:

— Тут среди нас есть куда больше герои, чем тот несчастный. Вот Арсен Коваленков, наш бригадный дедушка. — Антон Крошка вытянул его из темноты поближе к костру, в свет. — Он уложил больше десятка гитлеровских офицеров и остался жив, еще воюет. А вот бойцы Корзинкин и Шаронов. — Антон вытолкнул нас на общее погляденье. — Они месяц ползали на брюхе по тылам противника и фашистов уложили тоже немало. Не тот герой, кто громко умер, а тот, кто сохранил себя и в нужный день нанесет врагу сокрушительный удар…

— Месяц на брюхе, какие же они герои! — перебил Антона Семка Стромкий.

— Самые настоящие, боевые, — поддержал нас Антон. — Герои бывают разные, особенно на войне. Иной заткнет вражескую амбразуру, а другой проползет сотни километров, но оба спасут товарищей, помогут победе. Корзинкин и Шаронов могут гордо носить свою голову. Вот Алена Березка неделю тащила волоком меня — такого медведя.

Старые вояки начали вспоминать разные героизмы. Оказалось, что наряду с такими, как закрыть собой вражескую амбразуру, обвязаться гранатами и броситься под танк, много других: умирать от жажды и голода, но оставаться на боевом посту, как бывало под Сталинградом; изо дня в день всю войну оперировать у раненых ноги, руки, животы, черепа… А впрягаться вместо тракторов и лошадей в плуги, в бороны, как делают колхозницы?