Должно было стать легче.

Не стало.

Если спросить себя самого «Ну и на хера ты все это сделал, чувак?», то ответа все равно не будет. Даже если копну очень глубоко, отодвину в сторону все защитные барьеры - его нет.

Хотя, наверное, меня просто заклинило.

Где-то что-то перемкнуло, потому что последние несколько месяцев я пытался делать вид, что моя жизнь - охуеть, какая нормальная. Как, сука, у всех мужиков, кому повезло удачно жениться. Потому что Очкарик, с какой стороны ни посмотри, просто идеальный вариант для любого самодостаточного мужика. Ее абсолютно точно не интересует материальный аспект наших отношений, она не выпячивала напоказ, что «золотая девочка», и не пыталась загнать меня под каблук на том лишь основании, что у нее все куда более в шоколаде, чем у меня. Она разделяла мои интересы, любила те же вещи, что и я. Не ныла, что ей скучно, когда предлагал провести вечер или все выходные дома, потому что заебался на работе и тупо хотел валяться на диване с книжкой. С ней есть, о чем поговорить практически на любую тему. Она, в конце концов, несмотря на поганый опыт, не корчила из себя монашку и была готова подхватить любую мою идею. И, конечно, она заботилась обо мне и не возводила эту заботу в ранг героического подвига. Просто делала что-то и выглядела довольной, потому что доволен был я.

Казалось бы - ну чего тебе еще надо, мужик? Радуйся.

Только все это чудесное и вкусное варево стояло на огромной бочке с порохом, имя которому - неизвестность и неопределенность.

Когда-то мне казалось, что я ясно и четко вижу наше совместное будущее: ровное, без кочек, удобное и комфортное.

Потом... я перестал понимать, есть ли вообще «мы».

На ком я женат? На живой женщине или на голосе в телефоне?

Она правда милая и заботливая или это просто ее чертовы транквилизаторы?

Что будет, если я однажды пойму, что наши отношения зашли в тупик и попрошу развод? Она согласится и уйдет? Устроит истерику и снова попадет в больницу? Или... случится та самая минута, которую я не успею и буду всю жизнь проклинать себя за это?

И самое поганое во всем этом было то, что, несмотря ни на что, как бы я ни пытался оберегать свою «свободу», я все равно становился от нее зависимым.

От ее дурацких сообщений утром, что она проснулась посреди ночи, нашла в телефоне мою фотографию и уснула, глядя на мою улыбку.

Меня ведь... кажется... вот так, как она...

Никто и никогда.

Не любил.

Я отшвыриваю этот мысленный понос чувств, пару раз топаю ногами, чтобы стряхнуть снег с ботинок, и захожу в дом.

Обхожу пару темных капель на полу.

Сбрасываю куртку прямо под ноги, где-то по дороге на кухню - оттуда раздается возня - оставляю обувь.

Нужно как-то завести разговор, но я понятия не имею, с чего начать. «Малыш, я устал быть женатым холостяком»? «Очкарик, меня просто переклинило»?

«Я не изменяю своим женщинам, Йени. тем более не стал бы изменять жене, я просто сорвался»?

Ни один вариант не кажется подходящим.

Очкарик держит руку над раковиной и с каким-то «тихим» лицом поливает порезы из пластиковой бутылочки с хлоргексидином. Слышит шаги, поворачивает голову в мою сторону, и я останавливаюсь в пороге, приваливаясь плечом о дверной косяк.

У нее расширены зрачки, но взгляд какой-то осмысленный, ясный.

— Ты снова «закинулась»? - Понимаю, что после увиденного глупо предъявлять какие-то претензии и упрекать невыполненным обещанием, но даже если она сейчас разобьет что-то об мою голову - вообще срать. - Ты гробишь свое здоровье, Очкарик. Ты это понимаешь? Осознаешь? Ты превращаешь себя в овощ.

Она продолжает смотреть в упор, кажется вообще забыв, что продолжает лить на рану антисептик.

— Ты обещала, - напоминаю о ее словах в день, когда улетал из Москвы. Мысленно готовлюсь, что вот сейчас меня польют дерьмом с ног до головы. Услышу, что козлина. Предатель. Хуевый муж. Вообще не муж!

Даже защищаться не буду, вручу ей пачку белых салфеток в знак капитуляции.

И успокоюсь, наконец.

Потому что хоть тогда в наших отношениях появится что-то понятно и простое. Предсказуемое.

Очкарик отставляет бутылочку, берет бинт и идет ко мне.

— Помоги, пожалуйста. - Улыбается виновато, как будто только ей на всем белом свете не дано второй пары рук, чтобы перебинтовать ладонь. - Он последний в аптечке. Надо бы еще купить. И еще «Пантенол». И что-то от головной боли. У тебя самая неприспособленная на случай зомби апокалипсиса аптечка, майор.

Я мысленно сую пачку белых салфеток обратно в карман.

Ну-ну, Антон, а с хуя ли ты думал, что хотя бы здесь обломится?

Она послушно дает усадить себя на стул, закатать мокрый рукав свитера.

Присаживаюсь рядом на корточки, вспоминаю, как мать учила обращаться с бинтом и начинаю медленно обматывать ее ладонь через палец.

— Мне было очень страшно, - где-то у меня над головой тихонько говорит Очкарик.

— Вернулась домой, а там так... пусто.

— Ты ведь жила до этого одна: в квартире здесь, в Москве почти два месяца.

— Да, да... - Выдыхает. - Я не знаю, как объяснить. Это совсем другое. Можно быть не одиноким даже наедине с собой. Потому что знаешь, что кто-то о тебе думает. Ждет. Я... Слишком много всего придумала. Бестолковая голова. Прости, прости...

Почему-то хочется просто рявкнуть, чтобы закрыла рот и перестала нести херню и вечно извиняться за все на свете.

Но я молчу.

— Я еще не научилась быть совсем сильной, - извиняется с искренностью маленького ребенка. - Мне так не хотелось тебя разочаровать... Ты даже не представляешь.

Ну почему же она просто не прокричится?

Хоть с матами, хоть с истериками, но не шмыгает носом в унисон дрожащим кончикам пальцев.

Закрепляю повязку парой пластырей и отхожу, чтобы навести порядок на тумбе и смыть кровь с края раковины. Как будто мы тут очень киношно выясняли отношения, а по факту получается...

Хрен его знает, что

— Я... больше ничего не буду обещать, можно? - шепотом мне в спину. - Я просто попробую еще раз.

Киваю.

Не о том мы говорим.

Может, нам и правда лучше развестись, пока все это не превратилось в болезненную для нас обоих зависимость?

— Ну давай, писательница, - плюю на все, поворачиваюсь, держась ладонями за края столешницы, - ты же не об этом хочешь сейчас поговорить.

Она сразу же кивает.

Мы разведемся.

Эта мысль крутится на невидимой орбите вокруг моей головы.

— Я... понимаю, что никудышная жена. Мне правда очень жаль.

Вопреки моим ожиданиям не кричит, не становится в позу. Все так же смотрит своими огромными глазищами. Понятия не имею, какая в ней доза, но могу поспорить, что моя писательница абсолютно точно вменяема. Никакого аффекта.

— И пойму, если ты решишь, что развод все-таки был бы для нас лучшим решением...

С другими женщинами на этом этапе, который называю «пафосное жевание соплей», я обычно уже обрубал диалог. Не люблю, когда давят на жалость, но при этом вытирают слезы так, чтобы ни в коем случае не размазать тушь и с таким трудом нарисованные «стрелки».

Но эту плаксу я готов слушать.

Потому что она даже не плакса.

И, возможно, впервые в жизни говорит именно то, что думает.

— Я правда помню, что у нас, - улыбается и слегка жмурится, как будто собирается сказать что-то приятное, - партнерский брак. Меня просто... знаешь... занесло. Я иногда слишком сильно привязываюсь к людям. А ты такой... как таблетка для меня. И от тебя я тоже болезненно зависима. Это, конечно, мои проблемы.

Что за хуйню она снова несет?

— Очкарик, ты...

— Можно я закончу? - Повышает голос на полтона и тут же виновато морщит лоб. -Пожалуйста.

Киваю.

— Я не хочу снова быть одна. - Признание явно дается ей тяжело, потому что от напряжения голос срывается на последнем слове, и она очень неумело пытается скрыть его покашливанием. - Мне правда хорошо с тобой. Как ни с кем и никогда... Я знаю, что ты меня не любишь и никогда не сможешь... - Снова вздрагивает, поднимает и опускает плечи в немом вздохе. - Но я могу быть хорошей женой. Тебе же, кажется, нравится, как я готовлю, и мы даже научились спать рядом... жопками.