Так не будет.

Никогда.

Ну и что? Наша с Антоном жизнь не станет от этого хуже, потому что я не собираюсь помогать свекрови лепить мой образ коварной бессердечной твари. Пусть общаются, пусть проводят время вместе, пусть она приезжает к нам на праздники и нянчиться с внучкой. А на случай, если вдруг заплывет за буйки, я буду держать наготове пару отрезвляющих комментариев.

— Вера Николаевна, располагайтесь и отдыхайте. Мы с Антоном всегда рады гостям в нашем доме. А насчет того, куда пристроить семейную реликвию, вы подумайте. Я не шутила. Ну, почти.

Я знал, что эти выходные не пройдут гладко.

Но когда, наконец, наши родители начинают упаковываться вечером следующего дня, вдруг понимаю, что ожидал худшего. Как минимум скандал с битьем посуды.

Хоть, конечно, когда Йени рассказала о разбитой тарелке, до меня дошло, почему мать решила забрать обратно свой подарок. Честно говоря, гора с плеч. Не знал, что с ним делать, потому что никогда не страдал вещизмом и догадывался, что моя замороченная писательница захочет использовать его каждый день, а не держать под стеклом на лобном месте и трижды в день смахивать пыль метелкой из лебяжьего пуха.

Конечно, жаль тарелку.

Но она точно не стоит скандала. Даже если мать сделала все, чтобы я понял, как она расстроена тем, что я не встал на ее сторону.

А в остальном...

Мы навели порядки в доме, переставили бытовую технику. Вместе с моим отцом и тестем пересмотрели планы, которые мастер набросал по идеям Йени. Кое в чем поржали. Кое-что оценили. В деталях переделали, но согласились, что глобально все отлично, предусмотрено в мелочах вплоть до розеток.

Так что, когда машины одна за другой медленно выезжают со двора, я чувствую одновременно и облегчение, и усталость. Не любитель я все эти семейные тусовки, даже если считаю, что они необходимы - и вся эта семейность и «быт» дают приятное чувство локтя: на кого еще положиться, как не на родню?

Очкарик, которая выходила провожать машины, возвращается, немного зябко кутаясь в мою черную толстовку. Она ей очень велика, и я непроизвольно улыбаюсь, когда жена на минуту о чем-то задумывается, теряет бдительность и опускает одну руку. Рукав болтается чуть не до колена, хотя у нас с Очкариком не настолько огромная разница в росте. Все дело в плечах: Йени «отъелась», но, хоть и перестала походить на ходячую мумию, все равно такая мелкая, что я до сих пор побаиваюсь до нее дотрагиваться.

И это с моим нормальным здоровым либидо.

После того, как я забрал своих девчонок домой, максимум, что у нас было -взаимный петтинг.

Потому что, хоть Ася и появилась раньше срока, не все прошло гладко и моей замороченной писательнице еще накладывали швы. Какие-то такие, после которых ей еще почти месяц даже садиться толком было нельзя. Так что перед выпиской врач загнал меня в кабинет, закрыл дверь и очень доходчиво объяснил, что сам мужчина и понимает потребности и наше длительное воздержание «до», но попросил беречь жену еще хотя бы месяц после выписки.

Так что я, как Челентано, не придумал ничего лучше, чем «пойти колоть дрова».

То есть - строить дом и активнее грести вверх по течению карьерной лестницы.

Ну или как это правильнее сказать.

И вот сейчас, когда Очкарик останавливается напротив странной насыпи из земли и разнокалиберных камней, которая когда-то превратится в альпийскую горку, и задумчиво смотрит куда-то в сторону, придерживая растрепанные ветром волосы, я понимаю, насколько, оказывается, готов к компромиссам.

Готом заталкивать в жопу свои желания и потребности, потому что так надо.

Не мне, а человеку, который стал неотъемлемой важной частью моей жизни.

И что те компромиссы, о которых мы договаривались в тот вечер, когда я сделал предложение своему Очкарику - это все просто пустая херня. Ни о чем. Что в жизни все намного сложнее, чем найти женщину, которая не будет спать на мне, словно на подушке, потому что насмотрелась дурацких картинок в интернете. И что дело не во вкусных завтраках и вопросах: «А как мне сделать, чтобы тебе было хорошо?»

Дело в самом человеке.

В обыкновенной, не поддающейся логике потребности на уровне инстинктов делать так, чтобы этот человек был счастлив, здоров и в безопасности. И улыбалась именно так, как сейчас, когда замечает мой пристальный взгляд и смущенно прикрывает рот рукавом толстовки.

Она классная.

Милая и смешная до чертиков.

Абсолютная противоположность всем тем жгучим эффектным брюнеткам, которых я всегда предпочитал.

Но я не представляю рядом с собой никого другого. Не представляю никакую другую женщину в этом доме.

И что-то стреляет в голову: тяжело и сильно, как будто мозг вынесло выстрелом в висок.

Наверное, я очень груб, когда в два шага оказываюсь рядом и сгребаю Очкарика в охапку, приподнимая так, чтобы встала на носочки прямо поверх моих кроссовок.

По фигу, почищу потом.

Сейчас просто целовать ее: пока удивленно охает, приоткрывает губы - и я жадно провожу по ним языком, вталкиваю его глубже, наслаждаюсь вкусом легкого игристого вина на ее языке.

Шумит где-то за ушами.

Тянет и опускается в живот острым желанием.

Притягиваю Йени за бедра, плотно, наверняка до отпечатков моих пальцев на ее коже, которые потом превратятся в некрасивые синяки. Но когда пытаюсь взять себя в руки, Очкарик мычит и мотает головой, сама прижимается в ответ, потираясь об меня животом.

— Ася уснула полчаса назад, - стонет почти с болью, когда медленно тяну вниз молнию на толстовке.

— Она крепко спит, - ухмыляюсь я.

Это правда - нашу соню и из пушки не разбудить, что уж говорить о работающем пылесосе или - я очень надеюсь - громких криках ее мамы.

В башке мгновенно появляется такая картинка, что джинсы становятся слишком узкими.

— Ты... Уверена, что уже... можно?

Чуть не силой заставляю себя придержать руки и не расстегивать толстовку до самого конца. Под ней у Йени только какая-то тонкая домашняя майка, и хоть с грудным вскармливанием у нее не получилось, грудь ни капли не уменьшилась, и эти классные сиськи на тоненьком теле с узкой талией просто вышибают мне мозги.

Очкарик стреляет глазами.

Там не то, что черти - там ведьмовской шабаш.

— Вот сейчас мы это и проверим, муж.

Я еще только прикидываю, до какого места в доме хватит моего терпения и насколько все это будет безопасно_тихо_удобно_нужное_подчеркнуть, а Очкарик уже сама тянется ко мне всем телом, нарочно становится на самые кончики пальцев, чтобы ее грудь «легла» мне в руки.

И по фигу, что там все равно есть этот тонкий клочок ткани.

Даже классно, что между ее вставшими твердыми сосками и моими ладонями существует гладкий скользкий шелк, который я тру пальцами, заставляя мою малышку нервно прикусывать губы.

Она всегда очень остро реагирует именно на ласку груди.

Смущается и краснеет, но соглашается, что во всех пошлых фантазиях с моим участием я всегда посасываю ее соски, кусаю их и облизываю, как конфеты. Пару раз, когда я думал, что взрослый бывалый мужик с богатым постельным опытом и провоцировал ее на пошлые разговоры по телефону, эта «мамина скромница» выдавала такое, что я хватался за вставший член, как подросток. И тупо дрочил. Пару раз. Чтобы уснуть и не спать с палкой под животом.

Но зато сейчас, когда она прикрывает глаза - и ее ресницы нервно подрагивают на щеках, я вспоминаю все ее слова, и делаю то, что она хотела: прихватываю соски поверх майки, сжимаю их, тяну на себя совсем чуть-чуть, пока у малышки не краснеет спинка носа.

Хер знает, почему меня это заводит.

Сжимаю пальцы сильнее - и Очкарик всхлипывает, жмется к моим губам своими.

— До кровати не дойдем, - слышу горячий шепот.

— Думаешь? - дразнюсь в ответ.

Она сама разворачивается, пытается утащить меня в дом, но я сопротивляюсь. Хочу, чтобы показала, как ей чешется. А не вот эти скромные девичьи вздохи.