— Вы возвращаете мои земли. Те, что выкупили у отцовских кредиторов.

Виктор присвистнул.

— Неплохая заявка. А что равноценного можете выставить вы?

Я открыла рот. Снова закрыла. В самом деле. Надо быть полной дурой, чтобы поспорить на дом, в котором я живу, и землю, которая должна меня кормить — и будет кормить, дайте только время! Да и стоимость этого наверняка ниже, чем тех лесов и полей. А больше у меня ничего нет. Драгоценности разве что, которые муж подарил мне, точнее Настеньке. Так я все равно собиралась их вернуть при разводе, а пока они остаются моей страховкой на крайний случай.

Виктор не торопил меня с ответом, только насмешливо смотрел.

— У меня ничего нет, — пришлось мне признать.

— В самом деле? — приподнял бровь он. — А я думал…

Он смерил меня взглядом с головы до ног — медленно, задержавшись на губах, потом на груди. Меня бросило в жар, будто под этим взглядом одежда на мне исчезала.

Да что ты будешь делать, мне же не пятнадцать лет!

— Как называется женщина… — Я прикусила язык, сообразив, что вслух снова не было сказано ничего и я вполне могу получить отповедь в стиле «каждый думает в меру своей испорченности».

— Женщина?.. — многозначительно повторил Виктор.

Я промолчала. Он снова усмехнулся, приподнял мой подбородок, провел пальцем по губам.

— А я думал, вы вспомните о том, что могли бы предложить еще. Только это и без того принадлежит мне.

— Размечтались! — Я оттолкнула его, отступая сама. — Здесь вам принадлежит только мясо в погребе!

Он, улыбаясь, разглядывал меня, чуть наклонив в сторону голову. Будто его очень забавляло все происходящее. Вот только взгляд стал темным, глубоким, и под этим взглядом горели щеки, а губы, там, где он так бесцеремонно провел пальцем, словно кололи мельчайшие иголочки.

— Сбегаю за кастрюлями, вы обещали мне заморозку, — воспользовалась я поводом ускользнуть.

Марья ахнула, когда я ворвалась на кухню.

— Да что с тобой, касаточка, сама на себя не похожа!

— Ничего, — отмахнулась я и торопливо сунулась в шкаф, чтобы нянька не видела моего лица.

Веду себя как дура! Что это вообще такое творится — вчера пятерых мужиков со двора выставила с травмами различной степени тяжести, а сегодня одного на место поставить не могу!

Очень хотелось приложиться лбом к кастрюлям, чтобы остыл. Или надеть их на башку ухмыляющегося мужа. Но нужно взять себя в руки и вести себя прилично.

Когда я возвращалась обратно с посудой, во двор въехал Петр на телеге. Поверх бревен была насыпана копна веток. Молодец, все собрал. Ветки и хворост мне пригодятся, не в компост, так на щепу.

Виктор ждал меня у дверей ледника. Выглядел он спокойным, даже равнодушным.

— Вы обещали помочь. — Я протянула ему кастрюли.

— Да, сейчас. — Он забрал из моих рук одну. — Что до пари, которое вы предложили, оно было бы нечестным по двум причинам. Первая: вы не сможете сделать равную ставку.

Он снова потянулся к моему лицу. Я напряглась, готовясь отмахиваться кастрюлей, но Виктор лишь заправил мне за ухо выбившуюся из косы прядь.

— Вторая: исход спора зависит от меня. Я ведь могу и соврать, будто мне не понравилось.

А может, и правда не понравится, я ведь не знаю его вкусов. Хотя до сих пор Виктор хвалил мою еду.

— Почему-то мне кажется, что вы не опуститесь до вранья.

Хотя он прав, глупый был бы спор. Но мясо я все равно закопчу. Просто потому, что это действительно вкусно, а тушенка — пусть она тоже вкуснейшая — у меня уже из ушей лезет.

— Даже не знаю, радоваться мне или расстраиваться, — негромко и очень серьезно сказал муж. — Мне, конечно, льстит, что вы считаете, будто я не способен соврать, даже когда на кону такой куш.

А земель-то, выходит, немало. Надо хоть в документах порыться, узнать, сколько и чего батюшка промотал. Или лучше не знать вообще? Расстраиваться меньше буду. А сейчас я расстроилась, из-за леса, хоть и пыталась думать о другом, не давая воли бессмысленным сожалениям.

— Но, поскольку сказано в Писании: «Не искушай малых сих», давайте не будем проверять, насколько крепка моя порядочность. — Он снова улыбнулся. — Вернемся к делам.

Я тихонько выдохнула, не зная, радоваться или огорчаться: что-то неуловимое, что, кажется, только что возникло между нами, развеялось.

Через несколько минут кастрюли и мясо, которое я в них сложила, превратились в монолитные куски льда. Я укутала их соломой, как и те глыбы, что хранились в леднике с зимы, чтобы полежали подольше.

— Сейчас отправлю Ивана помочь Петру, — сказал муж, когда мы поднялись обратно. — Я думал, Марья его невзлюбила просто потому, что он мой слуга, но теперь, кажется, начинаю с ней соглашаться. Врун и лентяй.

— А вас он устраивал? — полюбопытствовала я.

— Как лакей — полностью. Но сейчас меня не устраивает, что его хозяин работает, а сам он прохлаждается в людской.

— А как он мог об этом узнать, если он в доме, а вы здесь?

— Он мог прийти и спросить, какие будут указания, после того как разобрал мои вещи. Он этого не сделал.

Виктор подошел к Петру, который распрягал нашу лошадку, перекинулся с ним парой слов и направился к дому. Я обнаружила, что смотрю ему вслед точно завороженная. Встряхнулась — некогда на мужиков глазеть! — и вернулась на кухню, замочить рис для плова, перед тем как лезть в погреб за овощами.

Потом мы с Дуней заново вымыли кухню. Печка в ней была не как в жилых строениях усадьбы. Вместо большой, каменной, которая долго прогревалась, но и тепло держала долго, — чугунная плита, без духовки, зато с «конфорками» из колец, которые можно было убирать, открывая доступ к огню, и возвращать обратно. Этакий допотопный вариант газовой плитки — и греется относительно быстро, и остывает так же быстро.

Пока топился жир, мы почистили и нарезали овощи. Шкварки и немного жира я отложила — пойдут в гороховую кашу. К ним же добавила часть обжаренного лука, вынутого из чугунка, прежде чем опускать в него мясо. За мясом отправились морковь и специи.

Пока доходил зирвак, я успела сбегать в дом замочить горох. К ночи разбухнет, и поставлю в печь вместе с обжаренным луком и шкварками, чтобы утром было чем кормить и домашних, и работников. Потом мы с Дуней в который раз за день натаскали и поставили греться воду. А там подошло время класть в плов рис и доливать кипяток. Оставив Марью приглядывать за пловом, а Дуню — наводить порядок после готовки, я вернулась в сад — закончить то, что намеревалась сделать еще утром.

Телега со двора исчезла, от дровяника доносился ровный стук топора. Я хотела было подойти туда, присмотреться повнимательней к Петру: все же совсем недавно парень от болезни оправился. Но, оказалось, дрова рубил Иван, под недремлющим оком своего хозяина. Получалось у парня не слишком ловко, пожалуй, за дело Марья обозвала его косоруким. Из тех, видимо, кто вырос при господах, привык к относительно чистым занятиям и «мужицкий» труд считал ниже своего достоинства.

Я не хотела их трогать — пусть себе Виктор занимается воспитательной работой, мне же спокойней будет. Но муж, увидев меня, конечно же, увязался за мной в сад. Не забыв сообщить слуге, что вернется и проверит результат.

Ладно, пусть ходит. Хорошо хоть на кухне над душой не стоял, видимо, решив, что «женские дела» ему неинтересны. Хотела бы я знать, он так и будет целыми днями следом таскаться, ожидая, не переклинит ли меня и не выкину ли я что-нибудь этакое, что подтвердит предположения доктора? Нашелся надсмотрщик, тоже мне!

Так ведь назло ему не выкину. Если, конечно, не заставят.

— И все же, зачем было белить деревья? — спросил Виктор, оглядываясь. — Сад тоже выглядит как-то иначе, но не могу понять, только ли в побелке дело.

Конечно, не только в побелке! Исчез мусор и поломанные ветки, кроны стали прозрачней, пропуская больше света, кусты смородины — аккуратнее. Вот еще малинник осталось в порядок привести, его, кажется, не касалась рука человека со смерти Настенькиной матери. Даже если когда-то малина и была высажена правильными рядами, сейчас она больше напоминала колючие джунгли, и я всерьез размышляла, не выкорчевать ли все полностью, размножив черенками корневищ. Но тогда урожая раньше следующего года не ждать.