Они наконец-то оставили меня одну. Я сунула в рот ложку плова и почти не почувствовала вкуса. Но ложка за ложкой — и я успокоилась, а может, немного отдохнула и насытилась достаточно, чтобы распробовать. Удался плов.

Я вдруг поняла, что в этом мире не испортила еще ни одного блюда. Не то чтобы дома я регулярно пересаливала еду или забывала кашу на плите, но иногда казусы случались. А тут — каждый раз казалось, будто ничего вкуснее я не ела.

Потому что я много работаю на свежем воздухе и успеваю проголодаться, чтобы по-настоящему ощутить вкус еды? Или еду улучшало благословение, будь оно неладно — ведь без него Виктор бы ко мне не прицепился?

Выходя, чтобы поговорить с девочками, я столкнулась с ним в дверях. Муж с каменной физиономией уступил мне дорогу и сам вернулся в дом. Не уехал. Странно, но я обрадовалась этому.

Дунины сестренки — так я и не удосужилась узнать их имена — при виде меня подскочили из-за стола, оставив кружки с недопитым чаем. Поклонившись, уставились в пол. С барыней говорить они робели, хватило смелости только на то чтобы прийти к сестре. Я не стала смущать их еще сильнее, посмотрела вопросительно на Марью. Та, сразу поняв, что от нее требуется побыть кем-то вроде переговорщика, подвела меня к стене, где на лавке стояли две большие корзины, плотно заполненные вложенными друг в друга плетенными из соломы корзиночками под рассаду.

Марья, отчаянно играя глазами и лицом, пока девочки не видят, дала понять, что надо их похвалить и отпустить. Так я и сделала, и на слова благодарности скупиться не стала. Они действительно здорово мне помогли.

— Деревня, где они живут, тоже теперь Виктора? — спросила я няньку, когда девочки пошли к дороге.

Та кивнула.

Девочек провожал один из сегодняшних работников. Марья заверила меня, что парень надежный, доведет как полагается, сам не обидит и волкам в обиду не даст.

Волки? Час от часу не легче. Но за поясом у провожатого был топор, и Дуня подтвердила, что волноваться нечего, так что и я успокоилась.

Остаток вечера я провозилась с землей. Горшки и ящики в галерее я освободила от мумифицированных растений и пролила зольным раствором для дезинфекции еще в самом начале, когда работы на улице особо не было. Так что сегодня мне оставалось только перемешать землю с компостом — о его дезинфекции я не беспокоилась, за зиму проморозился, — вернуть в ящики и рассадить огурцы и помидоры. Когда появятся два первых листочка, высажу каждый кустик отдельно, как полагается. Благодаря Дуниным сестрам емкостей теперь хватит. Девочки явно не один вечер потратили, выплетая их. Ящики с будущей рассадой я оставила в галерее — самом освещенном месте в доме.

Виктор весь вечер не показывал носа из своей комнаты. Желать ему спокойной ночи я не стала. Отправляясь спать, обратила внимание, что морозных узоров на двери и окнах нет, да и волоска он у меня не взял. Но идти просить сейчас не стоило. Опять слово за слово зацепимся языками и поругаемся. Надо мне что-то делать с Настенькиными реакциями, но единственное успокоительное, которое было под рукой меня категорически не устраивало. Еще не хватало на него подсесть.

Пришлось потратить еще несколько минут и зарядить пистолеты, на всякий случай. И, казалось, только я успела закрыть глаза, как что-то хлопнуло меня по носу.

Я, ворча, спихнула Мотю. Но он снова стукнул меня лапой. И тут же цапнул зубами за кончик носа, так что я подлетела от возмущения. Кот протопотал к двери, выразительно глянул на меня. Метнулся к кровати. Опять к двери. Похоже, с его точки зрения, я возилась слишком медленно. Ко мне, к двери. Мотя яростно задергал хвостом.

Кажется, что-то случилось.

Возиться с платьем и чулками не было времени, слишком явно беспокоился кот. Так что я завязала на талии попавшийся под руку платок, накинула тулуп. Взялась за пистолеты. Карманов в тулупе не было, так что пришлось повязать поверх него еще один платок и засунуть за него пистолеты. Едва я открыла дверь спальни, Мотя поскакал к выходу. Я наклонилась всунуть ноги в валенки, Мотя вспрыгнул мне на спину, перебрался на плечо, когда я распрямилась. Так, с пистолетами за поясом и котом на плече, я вышла во двор. Огляделась. Луна заливала двор, и в этом свете я не видела ничего подозрительного. Тишина и покой.

— Ну и какого рожна? — проворчала я.

Мотя мявкнул, спрыгнув с моего плеча, помчался к людской избе. Я заторопилась за ним. Выставили ли парни сторожа или запомнили мои слова, дескать, сторожить не надо, раз барин здесь, и свалились спать, умаявшись?

Еще несколько шагов — и стало ясно, что, даже если сторож и был, толку с него никакого.

Потому что дверь людской избы подпирало здоровенное бревно, а в воздухе едва заметно тянуло дымом.

Я пнула бревно, пытаясь выбить, — не поддалось. Кто-то очень плотно упер его одним концом в дверь под углом, другим — в землю у крыльца. С третьей попытки получилось, бревно отвалилось. Я дернула дверь, еще раз — но та не подалась. Перекосило, что ли? Запросто, учитывая, что всю зиму изба простояла неотапливаемой. Даже повиснув всем телом, я не смогла ее открыть.

Снова метнувшись к окну, я прилипла носом к стеклу. Полумрак внутри нехорошо окрасился алым. Чудо, что изба еще не полыхает как свечка.

Но почему тихо? Все спят? Успели надышаться дымом до обморока? А то и вовсе убиты?

Я уже примерилась рукоятью пистолета к окну, остановилась в последний миг. Выбить стекло не поможет: переплеты слишком частые, туда только Мотя и пролезет, а у него, при всем уме, лапки. Зато дополнительный ток воздуха усилит пламя.

Я пальнула в воздух: если внутри избы просто спят — проснутся и начнут тушить. Заодно и другие обитатели усадьбы переполошатся. Но изнутри не донеслось ни звука. Я выругалась, стараясь не думать о самой очевидной причине тишины.

Мотя прыгнул мне на тулуп, взобрался до плеча и сиганул в окно. Я ожидала, что он ударится в стекло или вцепится в бревно, но кот просто исчез в стене.

Вот, значит, как. Но изумляться и размышлять об этом было некогда. Я понеслась к дровянику за топором. Вернувшись, шарахнула по раме.

Посыпались стекла, что-то чиркнуло по щеке. Мне было не до того. Из избы вылетел клуб дыма. Послышались крики и ругань. Кто-то все же жив, уже хорошо.

— В бочке вода осталась?

— Сбивай огонь!

Что-то изнутри тяжело влетело в дверь, но та так и не отворилась.

Я ударила топором по оконной раме, еще и еще раз, разбив часть переплета. За окном показалась всклокоченная голова Михаила.

— Дайте мне!

Я молча сунула ему топор, понимая, что парень сильнее. В два удара он вынес раму, отступил в глубину избы, выталкивая одного из своих. Тот приземлился неловко, пошатнулся.

— Настасья Пална, что… — спросил из-за спины незнакомый голос.

Я обернулась. Тот парнишка, что ходил провожать Дуниных сестер. И сразу стало очевидно, почему он появился не сразу: от сторожа пахло перегаром. Как и от того, что первым вывалился в окно. Не сильно, отступи на пару шагов — и не почуешь, но все же пахло.

Я выругалась, забыв, что барыням и вообще женщинам знать такие слова не положено. Хлестнула незадачливого сторожа по щеке.

Тот бухнулся на колени.

— Простите, Настасья Пална…

Из окна вывалился — другого слова и не подобрать — еще один парень, распластался на земле без движения.

— Оттащите его в сторону, быстро! — скомандовал голос Виктора. Прибежал. Хорошо.

Сторож и тот, что первый выбрался сам, подчинились.

Виктор дернул на себя дверь, выругался. Синий сгусток, сорвавшись с его рук, разнес дверь в щепы. Муж нырнул в дом.

Я склонилась над парнем, лежащим без движения. Спиртным не пахло… потому что дыхания не было. Как и пульса на шее.

Твою ж… Я бухнулась рядом на колени. Тридцать компрессий. Два вдоха. И если кто-то спросит, что я такое делаю, получит оплеуху.

Я разогнулась в очередной раз. Невесть откуда появившийся Мотя с размаху сиганул парню на грудь. Тот вздрогнул, будто от дефибриллятора. Не веря своим глазам, я коснулась шеи.