Конечно, были и события, которые указывали, что Москву не сдадут врагу. 7 ноября состоялся парад на Красной площади, это событие сильно подбадривало. Кроме того, я наблюдал ежедневно, что за Москву шла битва, и немцы далеко не были так сильны, чтобы ее захватить «с ходу». Москва тщательно охранялась и с внешней стороны, и внутри. По улицам ходили патрули. Вечером на улицах было запрещено появляться без пропуска.

С фронта шли разноречивые известия, но были и известия, вызывавшие надежду и уверенность. Так, войска И.С.Конева разгромили немцев под Вязьмой. Я хорошо знал И.С.Конева, и он меня знал, поскольку много лет мы служили в 17 с.д. в Нижнем Новгороде и жили в здании в одном коридоре. Вот я и решил написать И.С.Коневу письмо с просьбой, чтобы он вызвал меня к себе в армию, которой он тогда командовал. Прождал десять дней. Ответа не было. Видно, ему было не до меня.

Я, как и все в то время, жадно слушал сводки военных действий по радио, читал газеты. Отдельные успехи наших войск вселяли надежду, что вот-вот наступит перелом в ходе войны. Но до перелома было еще далеко. А в Москве происходили грустнейшие события. Крымский мост был заминирован и т. д.

Около 20 ноября со мной произошел забавный случай. Однажды я пришел в Институт и Мухамедов сообщил мне, что открыл один из оставшихся в институте сейфов и обнаружил в нем бутыль объемом около 20 литров, наполненную раствором сулемы в спирте. Он спросил меня, как поступить с этим зельем, которое может быть опасным для случайно обнаружившего его пьяницы. Сам он думал, что лучше всего раствор уничтожить. Я же легкомысленно высказал убеждение, что спирт можно отогнать и использовать. Сулемы в спирте было, вероятно, около 3 % (это был реактив на иприт). Мухамедов согласился со мной, и таким образом у меня появилась задача — отогнать спирт от сулемы.

Немедленно я собрал обычный перегонный прибор с холодильником Либиха и приступил к перегонке. Отогнав с поллитра, я проделал реакцию на ртуть. Монета сразу побелела. Значит, сулема летела так же, как и спирт. После второй перегонки этого поллитра я обнаружил на дне колбы рыхлый белый осадок, но ртуть в отгоне также легко открывалась. Я пошел домой, раздумывая, как поступить мне, чтобы отделить сулему. Я почти не спал две ночи, все обдумывая разные варианты. Осаждение сероводородом мне казалось неприемлемым. Наконец, мне пришла в голову одна мысль. А что, если я построю адсорбционный дефлегматор, т. е. просто буду вести перегонку через колонку, наполненную активным углем? Уголь достать было нетрудно. В институте всюду валялись старые противогазы с углем, были даже целые барабаны с углем. Придя в институт, я собрал соответствующий прибор и начал перегонку пробы раствора. К моему удивлению, в отгоне ртуть не открывалась. Я выпарил пол-литра отгона и попробовал в небольшом остатке открыть ртуть. Ее не было.

Теперь я считаю, что я сделал изобретение. Но в то время я был поглощен идеей очистки спирта, и больше ничем. Так это изобретение и до сих пор не зарегистрировано.

Я начал перегонять основную массу спиртового раствора. Мухамедов удивлялся и сказал мне, что этот способ надо опубликовать и рассчитать теоретическое число тарелок в дефлегматоре (хроматографический дефлегматор).

В самый разгар работы, когда спирт перегонялся без дальнейших мер усовершенствования, я прохаживался около прибора в веселом настроении. Я никогда не был большим любителем выпивки. Просто было приятно решить научно-техническую задачу. Вдруг в лабораторию вошел совершенно неизвестный человек с фотоаппаратом. Я удивленно спросил его, что ему надо. Он отрекомендовался фоторепортером «Вечерней Москвы» и сразу же спросил меня, кто я такой и как это я в такой сложной обстановке в Москве занимаюсь научной работой. На первый вопрос я ему ответил, он был вполне удовлетворен и затем спросил, над какой темой я работаю. Я как-то замялся с ответом, обдумывая, как лучше ему разъяснить вопрос. Но он, видя мое замешательство, истолковал его по-своему: «Впрочем, что я, чудак, спрашиваю и ученых в военное время, чем они занимаются». Таким образом, вопросы оказались законченными, и корреспондент попросил разрешения сфотографировать меня у аппарата (перегонной установки). Подошел Мухамедов, и мы оба были увековечены на фото на фоне перегонного аппарата. На следующий день (кажется, это был мой 40-й день рождения, 24 ноября) в газете на первой странице появилась фотография, зафиксировавшая мое научное достижение.

Я уже говорил, что мой сосед по комнате в общежитии аспирантов Тищенко каждодневно при встрече неуклонно сетовал, что я как химик не могу приготовить для него хотя бы немного «выпивки». Мне его стало даже жалко. Вспомнив его, я налил четвертинку из-под водки спиртом, полученным на своем приборе, и принес домой. Вечером явился ко мне Тищенко и снова пристал ко мне, чтобы я чего-либо дал ему для удовлетворения жажды. Я ему сказал, что могу налить ему рюмку, но я не ручаюсь, что после этого не будет неприятностей, объяснил ему действие яда и т. д. Но он сразу же побежал к себе и немедленно вернулся со стаканом. Я налил ему немного, развел водой и подал ему. Он тотчас же побежал к себе (у меня нечем было закусить) и через 3 минуты вернулся — «дай еще немного». Я ему снова рассказал об ядовитых свойствах сулемы и прочее, но его ничем нельзя было пронять. Пока я готовился налить ему, он схватил всю четвертинку и побежал бегом домой. Через 10 минут он снова был у меня и сильно навеселе. Я ему серьезно стал разъяснять, что от такой большой дозы он непременно умрет через три дня, и нет ему никакого спасения. Но он к этому оказался совершенно равнодушным. Утром я еще лежал в кровати, он снова пришел ко мне и молил дать ему опохмелиться. Но у меня, слава Богу, ничего не было. Я не решился принести ему еще порцию и сам с тревогою ждал целую неделю — что с ним будет? Но ничего не произошло. Он был совершенно здоров. Так подтвердилась высокая эффективность очистки моим способом.

Между тем, обстановка все усложнялась. Артиллерийская стрельба по утрам даже будила меня. Перспектива «бегства» из Москвы далеко не радовала. Меня мучила мысль, что в такой обстановке я ничего не делаю и не приношу никакой пользы. Мне думалось, что будет стыдно когда-нибудь отвечать на вопросы товарищей: где я был во время войны? И у меня созрело окончательное решение идти добровольцем в армию.

Я пошел в штаб Московского военного округа и подал рапорт о своем желании приступить добровольно в ряды Красной Армии. Меня принял важный офицер с тремя шпалами в петлице. Ознакомившись с моими документами, он сказал, что не имеет права удовлетворить мою просьбу, и посоветовал обратиться в Управление кадров Штаба РККА на Арбатской площади. Я отправился туда, вошел в знакомый двор со стороны памятника Гоголю и вспомнил свои юношеские годы. Здесь в 1920 г. я учился стрелять из винтовки, пистолета «наган» и даже из пулемета. Но сейчас тир выглядел несколько иначе. К тому же всюду часовые, которых в те времена не было.

Я был принят каким-то начальником. Он предложил мне написать рапорт, и вскоре я получил его с резолюцией какого-то высокого начальника, удовлетворившего мою просьбу.

Я вышел из Штаба и отправился в Педагогический институт, где я был незадолго перед тем зачислен зав. кафедрой химии, и рассказал о своем решении. Директор института был возмущен моим поведением, стал меня отговаривать, но я сказал, что все уже решено. Через два дня я узнал, что директор Института подал протест против зачисления меня в армию. Я был вызван в Генеральный штаб еще раз и подтвердил свое решение. Так вновь началась моя служба в армии после долгого перерыва, в течение которого я сделался настоящим «гражданским шляпой».

Я получил назначение в штаб формируемой в Москве 6-й армии на улице Разина. Там я получил назначение на должность старшего помощника начальника химического отдела армии. Через день штаб армии перебазировался в Царицыно (Ленинск). Мы жили там на казарменном положении в каком-то бараке. Я получил обмундирование, мало похожее на офицерское и лишь чуть отличавшееся от солдатского. Начались однообразные дни учебы. Больше всего было штабных учений на картах, хотя время от времени мы занимались и вне помещений.