Тишина продолжается. 10 часов, 11 часов вечера. Чтобы не заснуть, обхожу еще и еще раз взводные помещения и бужу дневальных, ругаюсь, расталкиваю, заклинаю не спать. Кричу на них. Но сон непобедим, да еще в такой обстановке полной и совершенно непривычной тишины. Я сажусь на минутку за стол писаря и тут же засыпаю как убитый. Слышу сквозь сон — кто-то ходит по казарме. Может быть, я вижу это во сне? Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, просыпаюсь. Дневальный спит без задних ног. Какой-то дядя с наганом у пояса берет винтовку с пирамиды и хочет уйти с нею. «Стой, — кричу, — куда?» — «Спишь, такой-сякой», — слышу в ответ. Это дежурный по полку старается выслужиться. Я хватаюсь за злополучную винтовку, у нас начинается борьба. А дневальный, паршивец, спит беспробудно. Дежурному по полку удается вырвать у меня винтовку и уйти. «Завтра, после смены придешь», — говорит он на ходу. Ну какой после такого происшествия сон? Я бужу дневальных и в свою очередь ругаю их последними словами, мобилизуя все свое умение ругаться. Но уже поздно, ничего не поделаешь.

Проходит часа два. И вдруг снова страшный шум и гам. Рота вернулась. Оказывается, где-то далеко за Москвой взорвались склады трофейной взрывчатки и трофейных снарядов. Опять эти «трофейные» материалы. Какой дурак свозил их в свое время в Москву? Неужели мало места в России, совершенно пустого?

Сменившись с дежурства, на следующий день я пошел выручать украденную винтовку. После того, как бывший дежурный несколько покуражился, он отдал мне ее и в придачу три наряда вне очереди. Однако дальнейшие события свели на нет его наряды, и я их не отбывал.

День и вечер второго дня после начала взрывов прошел также в напряжении. Где-то, теперь уже, казалось, вдалеке, рвались снаряды. Похоже, как будто шла артиллерийская стрельба, беглый огонь. Как оказалось в дальнейшем, в результате больших взрывов на складе трофейных снарядов начался пожар, и снаряды рвались один за другим без конца. Вероятно, среди трофейных снарядов обычных калибров попадались и тяжелые фугасные снаряды. При взрыве таких снарядов более мелкие снаряды разбрасывало в стороны, иногда довольно далеко от склада. При этом многие из снарядов не взорвались, представляя особую опасность для всей местности. Такое разбрасывание снарядов продолжалось около двух суток. В результате огромная площадь около села Хорошева, теперешних Хорошевского шоссе и Беговой улицы, а также и Ваганьковского кладбища, оказалась засыпанной не взорвавшимися снарядами, немецкими, японскими, английскими и другими.

На третий день взрывы стихли. Утром этого дня, вместо обычных занятий, раздалась команда строиться с винтовками. Мы построились и пошли. Шли сначала по Садовой улице до Триумфальной площади, там свернули направо и пошли к теперешнему Белорусскому вокзалу. Миновав его, пошли дальше до Бегов и недалеко от Боткинской больницы повернули налево и пошли по улице, на которой впоследствии мне довелось жить. Это была Беговая улица. В то время на ней, кроме нескольких домиков и свалки, ровно ничего не было.

У поворота на теперешнее Хорошевское шоссе я увидел картину тогдашнего Подмосковья. Вся, теперь уже целиком застроенная, площадь до самой Боткинской больницы тогда казалась пустой.

Старица реки Москвы проходила от начала Хорошевского шоссе к Серебряному бору. Ряд длинных, даже живописных озер имел тогда чисто весенний вид. Множество зеленых лягушек (которых в нашем Костромском севере я никогда не видел) развели такой невероятный лягушачий концерт, что я по наивности думал, глядя на озера издали, что тут плавают огромные стада уток и орут. Вблизи озер, от самого начала Хорошевского шоссе, лежали кучи мусора, вывезенного из Москвы. Все же общий вид пустынного пространства был весенним и веселым.

Но самое интересное, что мы увидели, поворачивая на Хорошевское шоссе, это снаряды, которые всюду валялись в значительном количестве около дороги. Взрывами их перебросило сюда, за несколько километров. Я никогда до тех пор не видывал настоящих снарядов, кроме как на картинках. Естественно, будучи любопытным и не имея представления о силах, которые заключены внутри снаряда, я подбежал к первому из них, с намерением взять его в руки и рассмотреть на ходу. Об устройстве фугасных снарядов, а это были 80-120 мм снаряды, я не имел ровно никакого представления.

Не успел я наклониться и дотронуться до первого приглянувшегося мне снаряда, как раздалась невероятная ругань со стороны взводного по моему адресу. Если суть сказанного взводным освободить от оболочки отборной матерщины, то она сводилась к следующему: «Черт с тобой, что тебя разнесет в куски, так что ничего не соберешь, но из-за тебя может пострадать вся рота, такой ты сякой и прочее». Хотя я и не понимал, как это снаряд может разнести на куски, когда он мирно лежит на земле, но пришлось до поры до времени оставить при себе свое любопытство и идти в строй, хотя мы и шли совершенно нестройной толпой. Долго еще взводный не мог успокоиться и продолжал ругаться. Мы шли далее к Окружной железной дороге. Снарядов становилось все больше и больше. Они покрывали землю на всем видимом кругом пространстве.

Пройдя Окружную дорогу, мы остановились на самом поле. Здесь нам объяснили, что мы будем стоять на посту по трое в течение суток, сменяясь сами собой, без разводящего. Нам, помнится, выдали на сутки по куску хлеба (200 г.) и селедку на троих очень небольшого размера. Остальные ушли далее, а мы втроем остались на месте невдалеке от Окружной дороги. Заняв свой пост, мы осмотрелись, разостлали свое барахлишко и сели прямо на земле. Кругом простиралось только что вспаханное поле, видно было, что кое-где уже была посажена картошка.

Для начала мы уговорились о смене. Караульное помещение, как нам сказали, располагалось в селе Хорошеве, видневшемся вдали на расстоянии примерно километра. Во всех домиках этого села взрывом вышибло не только стекла, но и сорвало двери. На многих домах не было крыш и прочее. Отдаленность караульного помещения создавала для нас ряд удобств и неудобств. Удобства состояли в том, что на посту мы были сами себе хозяева и начальники и могли делать все, что мы хотели, не считаясь с уставом и дозволением. Приближение разводящего и караульного начальника мы могли заметить за полчаса до их прибытия и имели время устранить на посту все, что могло показаться им предосудительным и заслуживающим замечания. Впрочем, таких постов, как наш, было много, и они были разбросаны по полю на большом пространстве. Мы видели посты справа и слева, но до них было далеконько. Поэтому, если бы даже караульный начальник вздумал раз в день обойти все посты, ему пришлось бы сделать, я думаю, не менее 25 километров, на что он едва ли мог решиться. Неудобство же нашего поста состояло в том, что спать мы могли лишь на земле (а не в помещении), подостлав свою убогую одежонку «на рыбьем меху», и к тому же независимо от погоды.

К счастью, на этот раз, да и впоследствии, стояла в общем сухая погода. Однако ночью и утром было очень холодно, и, несмотря на запрет, мы еще с вечера зажгли костер. Ночью мы не держали большого огня во избежание недоразумений. Костер нам был нужен и для приготовления чая (т. е. горячей воды), а в дальнейшем и для варки картошки и других поварских целей.

Первые сутки стояния на таком посту прошли в общем без особых приключений. Разве что нам было указано потушить костер, который мы по неопытности разложили так, что вечером он оказался виден в самом селе Хорошеве. Для костра мы пользовались сухими и хорошо горючими снегозащитными рамами, которые стояли в большом количестве неподалеку вдоль Окружной железной дороги.

На другой день нас сменили, и мы отправились уже знакомой дорогой к Спасским казармам на Сухаревку. Нам полагался после караула суточный отдых, который и был нами с удовольствием использован, хотя и не полностью из-за затрат времени на дорогу. Но отдых проходит гораздо быстрее, чем рабочее время, и уже через ночь нас снова построили и снова мы пошли в район села Хорошева. На дорогу требовалось не менее двух часов.