Впрочем, в общем у нас все, по крайней мере внешне, было вполне благополучно и мы даже как-то «подружились». Я обеспечивал административную часть дирекции, Фрумкин же ограничивался наукой, впрочем, вникая во все тонкости жизни. Особых событии в Институте не происходило, все протекало сравнительно нормально.

Вспоминается, правда, случай посещения нашего института министром иностранных дел Японии — Мацуокой20, которого сопровождала большая группа молодых японцев — дипломатов. Нам пришлось специально готовиться к этому посещению целый день. У нас было кое-где в закоулках грязновато и, кроме того, в некоторых неожиданных местах на стенах висели разные плакаты МОПРа и проч. (Международная организация помощи борцам революции), на которых были изображены карикатурные японские физиономии. Специальные люди приезжали к нам и тщательно обследовали все помещение.

Мацуока прибыл приблизительно в назначенное время, но ни Фрумкина, ни меня не оказалось у входных дверей. Встретил Мацуоку И.И.Мордвинцев — пом. директора по хозяйственной части. Это был инвалид гражданской войны. Он подал министру свою култышку (у него обе руки были почти по запястье обрублены в каком-то бою). Мацуока был очень удивлен, но тут подоспели мы с Фрумкиным, который по-английски приветствовал министра. Чтобы показать, что наш институт, который интересовал японцев — достаточно крупный (а он, в общем, был небольшим), договорились, что под маркой нашего Института Мацуоке покажут часть ИОНХа, расположенного в одном помещении рядом с нами.

Мацу оку, сопровождаемого толпой молодых японцев, повели по помещениям Института. А.Н.Фрумкин и П.А.Ребиндер наперебой разговаривали с ним, один по-английски, другой по-французски. Между прочим, А.Н.Фрумкин спросил его — на каком языке он желал бы слушать объяснения. Мацуока ответил — «лучше — по-английски». Но когда Мацуоке стали показывать какой-то агрегат (ИОНХовский) и стали объяснять его действие, Мацуока вдруг спросил на чисто русском языке: «А для какой цели приделана вот эта деталь?». Мы, не сдержавшись, хихикнули. Между тем группу молодых японцев повели по нижнему коридору и ввели в комнату внизу, перегороженную так, что перед ней возникла какая-то прихожая. Пока входили в эту комнату, мы вдруг с ужасом увидели, что японцы дружно хохочут. Оказалось, что они увидели злополучный плакат с убийственными карикатурными изображениями японских физиономий и с ядовитыми подписями, которые они поняли (многие говорили по-русски). Как мы просмотрели этот плакат, правда, в полутемной прихожей, не понимаю. Но мы и сами посмеялись случаю.

Наряду с занятиями зам. директорскими обязанностями я продолжал работать и в лаборатории. У меня была небольшая группа сотрудников, среди них — В.Н.Розанова (дочь профессора МГУ — Н.Розанова), молодая дама Эдельман и другие. Измерений было проведено много, но мне они казались не особенно надежными. Но самым главным из моих занятий была подготовка докторской диссертации. Надо было ее написать, но чтобы писать, надо было проделать огромную расчетную работу, проанализировать сотни кривых седиментации суспензий и других, нарисовать множество рисунков и т. д. Техника всего этого была в то время крайне бедна, приходилось все делать самому, без счетных машин и даже без пишущей машины. Хорошо еще, что в те времена было куда менее бюрократизма, связанного с оформлением диссертации, и существовала возможность использовать свое время по своему усмотрению.

Весной и летом 1940 г. мой день распределялся так: вставал я часов в 11, быстро собирался и ехал в Институт, где «варился» в котле зам. директорских обязанностей. Часов в 6 я был уже дома. Жил я на Малой Бронной в общежитии аспирантов. У меня было две комнаты, заставленные разным барахлом и кроватями, жили мы вчетвером. Вечером работать было невозможно. Я поэтому ложился спать часов до 10 вечера. Когда все ложились спать, я на спокое, на краю стола приступал к работе. Никто мне не мешал, и я работал часов до 5 утра. Я вновь ложился спать, покормив воробьев на крыше под окном. И все начиналось сначала. Продолжал я в то время заниматься еще немецким языком.

Защита докторской диссертации

Несмотря на то, что 1939 и 1940 гг. были для меня тяжелыми и перегруженными разного рода работой, мне удалось к осени 1940 г. закончить работу над диссертацией. После многих раздумий я решил посвятить ее в основном седиментометрическому анализу и его приложениям. Это было естественно. Мои весы получили широкое распространение и известность и материал для моей работы копился не только в Институтской лаборатории, но и в разных учреждениях, где я был консультантом. Так, я был консультантом на фабрике «Свобода» (парфюмерия), на карандашной фабрике Сакко и Ванцетти, в НИОПИКе, в Текстильном институте, на Кусковском заводе электродных углей, в Автодорожном институте и во многих других учреждениях.

В результате всей этой разнохарактерной работы, конечно, совершенствовалось, оттачивалось и углублялось мое образование, теоретическое обоснование методов исследования и приемы практического исследования. Я стал понимать больше, вопросы, которые мне еще недавно казались трудными, решались относительно легко.

Задача написания диссертации сводилась, во-первых, к изложению теоретических основ седиментометрического анализа и, во-вторых — к изложению и трактовке экспериментальных результатов как собственных, так и выполненных вместе с сотрудниками в институте и в различных учреждениях и предприятиях. При этом мне самому приходилось обрабатывать (пересчитывать) первичные результаты всех экспериментов, вводя нужные поправки.

Летом 1940 г. я работал по ночам, я написал, в конце концов, обширный (листов 30 печ.) труд и, понукаемый общественностью, представил этот труд к защите в Ученый совет ИОНХ АН СССР. Это было в октябре 1940 г.

Защита диссертации была назначена на 2 ноября 1940 г. Состав Ученого совета ИОНХа был довольно сильным. Председателем Совета был академик Н.С.Курнаков, кроме него, на правах членов Совета присутствовали академики В.А.Кистяковский и A.Н.Фрумкин. Членами Совета были: Г.Г.Уваров, И.И.Черняев21, П.А.Ребиндер, С.З.Макаров, С.А.Погодин22, В.А.Немилов23, B.В. Лебединский24, О.Е.Звягинцев25, А.Т.Григорьев26, В.Г.Кузнецов, И.И.Корнилов, Е.М.Савицкий27, И.П.Липилин, A. М.Рубинштейн, И.Н.Лепешков28, В.Г.Тронев, В.И.Горемыкин и печально известный М.А.Клочко (Бендецкий)29, наконец — B.И.Михеева. В старой полукруглой аудитории ИОНХ собралось много народа — сотрудников ИОНХ, КЭИН и других институтов. Всего, согласно протоколу, было 121 человек. В настоящее время подавляющего большинства членов Совета нет в живых.

Защита проходила следующим образом: была, прежде всего, избрана счетная комиссия (С.А.Погодин, А.Т.Григорьев и В.И.Горемыкин). Затем секретарь Совета зачитал мою автобиографию и характеристики. После этого Н.С.Курнаков спросил меня: «Сколько вам надо времени для доклада?». Я был подготовлен к этому вопросу. Покойный А.М.Рубинштейн (приезжавший когда-то в Горький вербовать докторантов) сказал мне: «Когда тебя спросит Н.С.Курнаков, сколько тебе нужно, ты говори сколько надо. Он скажет, что это слишком много, достаточно 15 минут. Ты соглашайся и говори, сколько хочешь, он не заметит». На вопрос Н.С.Курнакова я ответил: «45 минут». Тот замахал руками и сказал: «Что вы, что вы, батенька, 15 минут вполне достаточно». Я не стал возражать и спокойно докладывал свои 45 минут. Н.С.Курнаков не прерывал ни разу. После доклада он спросил: «Вы кончили?», затем спросил, есть ли у кого вопросы. Я не помню, какие были мне заданы вопросы.

Затем слово было предоставлено официальному оппоненту Адольфу Иосифовичу Рабиновичу30. Он выступил с очень хорошим отзывом. В частности, он говорил: «…седиментометр Фигуровского, простой и изящный как по выполнению, так и по методике работы с ним, явился столь значительным усовершенствованием в лабораторной технике исследования дисперсных систем, настолько быстро вытеснил существовавшие до него разнообразные конструкции седиментометров, настолько упростил седиментометрический анализ, сделав его доступным каждой лаборатории (в том числе и заводской), что он вполне заслуживает описания и детальной монографии, которая может быть представлена в качестве диссертации на степень доктора». А.И.Рабинович и далее высказал несколько похвал по поводу моей работы. Но вместе с тем он сделал несколько серьезных замечаний. Особенно он подчеркивал излишне большой объем работы. Он внимательно и дотошно рассмотрел и критиковал все разделы работы и дал им оценку, в общем — благоприятную. Он обратил внимание на все, даже на «безупречную в большинстве случаев» транскрипцию имен в списке литературы. Вывод его был вполне положительным.