Вскарабкавшись не без труда на лошадь, я поехал вслед за Кендрой, проклиная про себя и всю поездку, и верховую езду. Стоял август, было жарковато, и хотя жара стала к вечеру уже спадать, я был потным и мои болячки на заду особенно ныли при каждом шаге лошадиной рыси. Поехали! Я мучаюсь, но терплю. А Кендра как ни в чем не бывало перешел на рысь, мой конь, видно, хорошо обученный правилам товарищества, прыгает за ним, а я, как мешок в седле, не сопротивляюсь новым ударам по заду, повторявшимся раза 4 в минуту. Мы проехали довольно длинные поля с кустиками и увидели лесок. Он был, правда, не на дороге, а в стороне. Когда мы проезжали мимо леска (метрах в 400 от нас), вдруг раздался выстрел. Вероятно, стрелял кто-то (конечно, бандит) из обреза, огонь был не прицельным, а он, видно, был одиночкой, пока скрывавшимся еще от нас. Но пуля все-таки проныла где-то недалеко, и вся моя усталость и боль тотчас же исчезли, уступив место естественному страху. Кендра тотчас же перешел в карьер, моя лошадь за ним. Я вцепился в гриву и не обращал никакого внимания ни на боль, ни на что другое. Проехали так километра два. Наконец, удалось перевести дух. Поехали снова рысью. Скоро показалось и село, куда мы направлялись.
Я слез с коня с трудом. Болели не только болячки на заду, но и ноги и все болело. Живот, незадолго перед этим наполненный с избытком яблоками, просто ныл. Хотелось и пить, и посидеть спокойно. Я не мог даже ходить вначале, как-то отполз от лошади, бросив поводья на частокол. Самочувствие было, что называется, из рук вон плохое. Кендра же был, как обыкновенно, живым и деятельным. Он тотчас же кого-то нашел, поговорил, ходил и даже бегал совершенно нормально. Я же сидел в муках и не знал, что делать.
Когда Кендра вернулся, я сообщил ему о своем самочувствии и предложил здесь переночевать. Но он запротестовал и донял меня тем, что, дескать, если мы тут останемся, дома поднимется тревога. Они не знают, куда мы, собственно, уехали, и тревога будет напрасной тратой сил и т. д. «Поедем обратно, — сказал он, — ничего, как-нибудь доберешься. Нельзя же отпускать одного товарища мимо леса. Вдруг опять начнется стрельба!» и т. д. Чего тут будешь делать?
Я просил только, чтобы он ехал тихо, шагом. Рысью я уже не мог. Он мне обещал, но когда мы проехали километров 5, он перешел на рысь у того самого леска, из которого по нам стреляли. Возражать ему было совсем неправильно. Как я ехал, точнее, как я не помер в течение этой части пути, не знаю. Было уже совсем темно, когда мы добрались до Лукина и остальную часть дороги я мог ехать только шагом. Даже сойти с лошади и вести ее под уздцы я уже не мог. Ночью мы приехали. Я свалился с лошади и буквально ползком добрался до своей кровати и тут же заснул.
Утром я не смог подняться и заниматься делами. Только хозяйка-попадья, видно, понимала, что что-то со мной случилось, и всячески старалась облегчить мне страдания. Другие же ходили и посмеивались, особенно Кендра. Мне хотелось его проклинать всеми способами. Лежал я на койке неделю. Только через 3 дня я смог ползком добираться куда надо по нужде. Через неделю я стал ходить «враскорячку», пересиливая еще боль в мускулах и болячках. Понадобилась еще пара дней, чтобы я, наконец, почувствовал себя более или менее нормально. Скоро вернулось и обычное хорошее настроение, свойственное беззаботной молодости. Я начал выполнять свои обязанности секретаря политтройки участка (района), тем более что делать это из-за болезни я не мог. Я был большею частью один дома. Винокуров и Кендра с утра уезжали на операции и возвращались лишь к обеду, а то и к вечеру.
О лошади и верховой езде я боялся думать, хотя моя лошадь стояла в хлеве или паслась на лугу под наблюдением коновода — «децинормального» смешного парня из донских казаков, надо сказать, знавшего лошадей отлично и любившего их. Странность этого коновода иногда была смешной. Вот я посылаю его в соседние деревни за кринкой молока к обеду, который готовила попадья-хозяйка. Проходит час, идет Иван и тащит огромное ведро топленого молока. Спрашиваю, зачем ведро? А ну как же, попить, так попить. Сколько же ты заплатил? А ничего. Как уж он там добывал это молоко, можно только догадываться.
Но скоро, как-то вечером, мне захотелось проехаться верхом, тихонько, шажком. И вот я на лошади, у которой также зажила набитая холка. И удивительно — я почувствовал, что я в своей стихии. Езда рысью не только не причиняла каких бы то ни было мучительных ощущений, как это было в первый раз, а оказалась очень хорошим удовольствием. На сей раз коленки сами сжимали лошадь. Я уже не ерзал на седле, как при первой поездке, а сидел спокойно. Лошадь как переменилась. Она резво шла, так что ветром меня обдувало и я вполне чувствовал себя в своей тарелке.
Кендра, увидев меня на коне, ухмыльнулся. Только после он мне разъяснил на ломаном венгерско-русском языке, что применил по отношению ко мне «скоростной метод обучения» верховой езде. Я ему теперь, пожалуй, был даже благодарен. Вот что значит Венская кавалерийская школа!
С тех пор я, даже много лет спустя, ездил верхом с истинным наслаждением и никогда больше не набивал спину лошадям, да и сам никогда не испытывал после верховой езды, даже длительной, ничего, кроме усталости.
Лет 10 спустя после такого жестокого урока верховой езды я, только что закончивший Горьковский университет и работавший ассистентом в Химико-технологическом институте, внезапно (впрочем, это происходило ежегодно в то время) был призван на территориальный сбор в 17-ю стрелковую дивизию. Территориальная дивизия во время сбора развернулась в корпус и я был штабным командиром. Вместе с друзьями, призванными со мной (один был из Нижегородского совнархоза, другой доцент из Лесотехнического института в Йошкар-Ола), я поселился в палатке на задних линейках лагеря и проходил штабное обучение. Но вот начались маневры. Все мы получили по верховой лошади, мне досталась рослая, молодая кобыла (жеребцов нам боялись давать, как совершенно неопытным), оказавшаяся резвой и сильной. Командир полка (развернутого в дивизию) был сам кавалерист из поляков и гордо гарцевал на своем коне, посматривая на нас, штатских, с презрением, так как был уверен, что мы не в состоянии ездить (впрочем, мой товарищ из совнархоза был артиллеристом и кое-что умел, но забыл). Итак, колонны полка шли по расписанию из Гороховецких лагерей лесами к Вязникам, а мы, штабники, ехали шажком сбоку, разговаривая о том и о сем. Скоро такой поход нам наскучил. Уверенные, что, если полежать на траве с полчаса, мы легко нагоним колонну, мы заговорили о том, что было бы хорошо попить чайку. Проездом через одну деревню мы заметили симпатичное женское лицо в окне красивой избы и решили попросить хозяйку поставить самовар. Скоро он был готов, и мы с наслаждением попивали грузинский чай, который в то время был несравненно лучше теперешнего. Наконец, решив, что пора догонять колонну, мы сели на коней и тронулись.
Мы совсем не предполагали, что как раз вскоре после злополучной деревни, в которой мы пили чай, будет назначен привал, да еще большой. Беззаботно мы подъехали к своей части, и тут нам сообщили, что командир полка ищет нас и объявил розыск, так как думал, что с нами что-нибудь случилось. Мы тотчас же с щемлением в сердце явились пред его лицо, и он с любопытством спросил: «Где вы были?». Пришлось сознаться, что заехали в деревню попить, а там нас угостили чаем. «А… — протянул он, — ладно!». По его глазам было видно, что он не спустит нам нашего проступка. И действительно, скоро мы убедились в этом.
Полк сделал еще один переход и сразу же с ходу развернулся для встречного боя. Начались жаркие часы. Я был вызван к командиру и получил от него пакет и словесное донесение в штаб корпуса, расположенный километрах в 25 от нас. «Срочно! Три креста!» — заявил мне командир полка (дивизии). «Есть!». И я помчался, ориентируясь по карте.
Мчаться одному по красивейшей лесной местности одно удовольствие. И я наслаждался и природой, и воздухом, и скоростью. Часа через полтора я был уже на месте, передал пакет, доложил на словах обстановку, получил приказ в пакете и после короткого отдыха отправился назад. К вечеру я был уже в штабе, привязал лошадь и доложил командиру о выполнении приказа. Тот подозрительно посмотрел на меня и спросил: «Ну как, болит задница?» — «Никак нет!». Несмотря на усталость лошади, он приказал мне: «Ну-ка на левый фланг, передай командиру полка Иванову то-то, то-то!» (я уж и не помню, что именно). Я вновь взгромоздился на коня и поскакал. Через полчаса я снова докладывал о выполнении приказа и тут же получил еще новое приказание — передать командиру полка НН то-то и то-то. Это было уже недалеко, и я лихо подъехал по возвращении к командиру и доложил, как полагалось, что приказание выполнено.
