Что касается моей хозяйки, то вскоре выяснилось, что она за мной особенно ухаживала, создавая всяческие (едва ли, впрочем) удобства. Я же, грешный, вскоре познакомился с девочками и прогуливал дотемна, приходя домой только спать. К счастью, моя жизнь продолжалась в Арзамасе недолго, всего лишь несколько месяцев. Утром я шел в полк, занимался своими делами, участвовал в учениях и прочее. Когда я медленно возвращался из полка часа в 2 дня, я с любопытством разглядывал арзамасских обывателей, никого из них не примечая особливо. Однако, как выяснилось вскоре, вся улица, по которой я ходил на работу, меня знала. На улице этой было два колбасных «магазина» полуподвала. Оттуда всегда пахло вкусно, и я невольно обращал свой взор к источникам запахов. Оба колбасника вскоре со мной заговорили и стали, видимо, считать меня своим близким знакомым. Они, как, впрочем, все русские, жившие в деревнях и захолустных городках, интересовались в те времена тем, что будет дальше, какова предполагается дальнейшая жизнь вообще и т. д. Мне приходилось разъяснять то, что я знал, и разговоры затягивались иногда надолго. То же самое было и с колбасниками — микроскопическими «предпринимателями». По средам или четвергам они варили новую порцию колбасы для продажи на ближайшую неделю. Варили немного, килограммов по 5, вероятно, не более. Увидев меня в этот день идущим с работы, они настоятельно зазывали к себе и предлагали попробовать свежую колбасу. Так как я шел с работы проголодавшись, отказываться не приходилось, и должен сказать, я никогда не раскаивался, что «пробовал» их колбасу. Она была исключительно доброкачественной и вкусной. После Арзамаса ни в Нижнем Новгороде, ни в Москве, ни даже за границей, например в Испании, где делают приличные колбасы, мне никогда не приходилось вкушать колбасу лучше арзамасской, сваренной по-домашнему, с любовью из свежего мяса с необходимыми пряностями.

Грешен есмь аз, после многих лет голодовки я любил вкусную пищу, даже в том случае, когда бывал достаточно сыт. Да и сейчас последствия голодухи 1917–1922 гг. еще сказываются на моем аппетите. Я как бы восполняю то, что не удалось съесть в годы голода и нищеты.

В общем же жизнь в Арзамасе была довольно скучной. Друзей я почти не успел еще завести, да и возможные мои друзья-сослуживцы жили, как и я, на частных квартирах, каждый жил своей жизнью в часы после службы. Ни ресторанов, ни театра не было. Да и сами жители богоспасаемого Арзамаса, видимо, сильно скучали. Жители моей улицы всегда с большим любопытством разглядывали и провожали глазами всякого нового человека, проходившего по улице, а затем долго обсуждали, кто он такой, откуда, куда идет и по какому делу. Если же неизвестный проходил по улице ежедневно, да еще и по нескольку раз, с ним очень любезно здоровались и обычно пытались с ним заговорить, видимо, просто из любопытства или от скуки. Точно так же было и со мной. Через месяц после приезда в Арзамас я должен был раскланиваться чуть ли не со всеми обитателями нашей длинной улицы.

Несколько раз по делам службы я ездил в Нижний Новгород. Там, естественно, было куда веселее. Сразу по окончании Высшей военно-химической школы я был рекомендован на должность начхимслужбы 17-й с.д. Но получилась какая-то задержка в оформлении меня, видимо, в связи с временным отсутствием химического начальства в Московском военном округе. Однако в дивизии начхима не было и я должен был выполнять «на ходу» кое-какие необходимые функции в Нижнем, куда меня и вызывал штаб дивизии. Во время этих кратковременных поездок я завел довольно широкие знакомства среди студентов Нижегородского университета, главным образом химиков. Эти знакомства состоялись прежде всего на учредительном собрании Нижегородского Доброхима (Добровольного общества содействия химической промышленности), которое только что не без помпы возникло в Москве³¹. В Нижнем Новгороде на соответствующем собрании я был избран в Краевой совет Доброхима и, естественно, стал заседать в разных комиссиях, был избран членом президиума. После некоторых заседаний студенческая компания собиралась на вечеринки, в которых и я принимал участие. Эти вечеринки проходили довольно весело. Но после них приходилось возвращаться в Арзамас.

Впрочем, моя арзамасская жизнь скоро и неожиданно закончилась, так же как неожиданно и началась. В начале декабря 1924 г. я получил предписание явиться для занятия должности начхима в Штаб 17-й с.д. в Нижний. Арзамас я оставил навсегда, кажется, раз или два я бывал там на «полдня» по делам службы.

Жизнь в Нижнем Новгороде мне пришлось организовать совершенно по-иному, чем в Арзамасе. Штаб дивизии размещался тогда в кремле, в здании бывшего кадетского корпуса. Найти частную квартиру в Нижнем было куда труднее, чем в Арзамасе. Поэтому я поселился в одной из многочисленных пустых комнат в нижнем этаже здания, по соседству со штабными писарями. На такое соседство мне и раньше везло. Это, может быть, было и хорошо, все же не так скучно, а некоторые из писарей были довольно веселыми ребятами. Да где они теперь? Живы ли?

Возможности общения с товарищами по службе и с новыми друзьями из студенческой среды были в Нижнем куда более широкими, чем в Арзамасе. Но обедать в первое время приходилось «из котла», что было куда хуже арзамасского питания, вскоре пришлось сменить котел на ресторан.

Штаб 17-й с.д., ставший неожиданно моим последним местом службы в армии до ухода в запас, был, в отличие от штаба 19-й с.д., где я ранее служил, достаточно стабильным в смысле личного состава. Командир дивизии Г.П.Софронов³², впоследствии генерал-лейтенант и герой обороны Одессы в 1941 г., был в общем симпатичным человеком. Только в самом начале знакомства с ним он производил несколько странное впечатление своим «захлебывающимся» выговором и скороговоркой. При своей доброжелательности к подчиненным он был требовательным и не терпел нарушений дисциплины и расхлябанности. Вначале я имел с ним сравнительно ограниченное общение при докладах, предпочитая иметь дело с начальником штаба, но в дальнейшем на учениях, маневрах и других мероприятиях, о которых речь ниже, я ближе познакомился с ним и прочно вошел в «его команду», как и другие командиры штаба, занимавшие самостоятельные руководящие должности. Комиссаром дивизии был И.С.Конев³³, широко известный участник гражданской войны и других военных операций после ее окончания, впоследствии Маршал Советского Союза и герой Отечественной войны. С ним мне пришлось как-то больше иметь дело, к тому же более 2-х лет мы были соседями по квартире, мы жили в одном коридоре. Несмотря на свою вологодскую, я бы сказал, мужицкую (по крайней мере в то время) грубоватость, он был на высоте как комиссар дивизии и, конечно, настоящим природным военным. О наших с ним взаимоотношениях я расскажу кратко ниже.

На начальника штаба дивизии нам, пожалуй, менее везло, чем на командира и комиссара. Вначале у нас был некто Морозов, казавшийся весьма рассудительным и несколько медлительным и излишне спокойным. Впрочем, он был вполне доброжелательным и вместе с тем требовательным военным. Впоследствии вместо Морозова к нам прибыл молодой, только что кончивший военную академию товарищ, который был уже представителем нового направления в технике управления войсками. В первое время он был, как мне казалось, даже несколько беспомощным. Фамилию его я уже прочно забыл.

Гораздо ближе ко мне стояли командиры, работавшие в оперативной, разведывательной и других частях штаба. Начальник оперативного отдела А.И.Шимонаев³⁴ был работягой и вместе с тем казался «прожектером», выдвигая на обсуждение различные проблемы, связанные с развитием тогдашней «военной доктрины». Но в общем это был симпатичный и дружелюбный человек. Он в конце концов выдвинулся и работал в Генштабе в звании генерал-лейтенанта, но быстро почему-то там умер. Его помощники Н.В.Числов и Кандинов были прекрасными людьми. Н.В.Числов, с которым я жил по соседству, увлекался артистическим искусством, в частности декламацией, и находил время учиться вечерами в театральном училище.