Главное же, что привлекало нас, молодых командиров (мне было тогда около 25 лет), была бильярдная комната. Здесь стояли два прекрасных бильярда, приобретенных после ликвидации Нижегородской ярмарки. Один из них был особенно хорош — с шарами из мамонтовой кости. Бильярдная содержалась в полном порядке, был даже штатный маркер Сорошкин, работавший ранее маркером на ярмарке. В бильярдной собирались прежде всего постоянные игроки, к числу которых принадлежал и я. Довольно быстро, в течение года, я стал довольно хорошо играть и отваживался иногда выступать против видных игроков. Наиболее опытным и удачливым, помню, был некто Кулаков, штатский человек, который играл действительно превосходно, видимо, ранее он принадлежал к числу ярмарочных игроков и, может быть, даже жил игрой на бильярде. Большинство же посетителей бильярдной были военные мои товарищи. Заходил нередко и сам командир дивизии Г.П.Софронов и особенно часто его заместитель Погребной. Любителем был комиссар 49-й с.п. Берестнев, мой друг Р.Кивкуцан и я. Впрочем, редко наплыв игроков был большим, и мы, бывало, гоняли шары целыми вечерами.

С переездом штаба дивизии из кремля пришлось расстаться и с удобной комнатой в красном флигеле. Мы с другом Р.П.Кивкуцаном получили вдвоем двухкомнатную квартиру. Одна из комнат этой квартиры, достаточно большая, с хорошим камином (однако, не топившимся) была проходной, другая комната была маленькой и по зимам довольно холодной. Она выходила стеной к расположенному по соседству костелу. Новая квартира была на Студеной улице, недалеко от штаба и Дома обороны, в старинном доме, принадлежавшем ранее промышленнику (владельцу жирового завода) и профессору Нижегородского университета Таланцеву³⁸. Жили мы здесь дружно и довольно тихо. Нашими соседями были доктор Смирнов (сейчас его дочь, тогда девочка, в чине полковника занимает какое-то важное место в военно-медицинской службе в Москве). Чуть подальше по коридору жил Б.Ф.Лычевко, дивизионный инженер, со старой, не особенно симпатичной женой Натальей Евгеньевной. Наконец, одна комната была занята командиром 50-го полка В.В.Корчицем. Мы вели дружбу лишь с Лычевками и ходили одно время к ним почти ежедневно для игры в преферанс. Тогда я долго не мог освоить премудрости этой игры. Расписание жизни диктовалось нам военной службой, с ее неожиданностями, внезапными поездками, выездами в лагеря и прочее.

Военная служба, несмотря на такие неожиданные события, в общем, довольно однообразна. Она не требует ни умственного напряжения, ни систематической упорной умственной работы. Поскольку имеется начальство, его дело думать, как мы должны распределять и расходовать свое время и силы. Главное в военной службе — это призыв к дисциплине, к точному выполнению полученных приказов и указаний. В этом, в сущности, все и состояло. Конечно, штабная служба в этом отношении давала некоторые поблажки. К тому же я занимал самостоятельную должность начальника службы, и это давало мне возможность более свободно распоряжаться своим временем в те периоды жизни, когда начальство не предпринимало экстраординарных решений, связанных с играми, поездками в штаб корпуса или штаб округа, в лагеря и т. д.

При всем этом, однако, «облениться», служа в штабе на моей должности, было фактически невозможно. Помимо служебных каждодневных обязанностей, я был членом президиума краевого Авиахима и других общественных организаций. По распределению обязанностей я ведал культурно-массовыми мероприятиями, и иногда эти обязанности требовали и времени и напряжения сил. Кроме того, я дважды в неделю выступал в Доме обороны и на различных предприятиях города и Сормова с лекциями по противохимической обороне. Удивительно, что эти лекции посещались довольно хорошо. Как лектор, в 1925–1926 гг. я уже не был таким беспомощным, как во время службы в Костроме, и мог выступать даже с некоторым подъемом, правда, держа в руках записочку с вопросами, которые должно было осветить, но не заглядывая в эту записочку.

Я уж не помню сейчас, кто был председателем краевого совета Авиахима. Дела здесь вершил постоянный заместитель, некто Машанин. Это был партийно-советский работник среднего (районного) звена, работал на совесть, постоянно получая указания от крайкома и из центра. Он был вообще вполне приличным человеком, но довольно часто понуждал меня к разного рода действиям, в особенности в части подыскания и подбора лекторов. Завербовать лекторов по «воздушно-химической обороне» из состава командиров штаба было бесполезно. Но лекции не обязательно должны были носить специфический характер. Надо было заботиться о выписке из Москвы видных людей, артистов, Маяковского и такого рода людей. Особенно заманчивым казалась перспектива приглашения А.В.Луначарского.

Из крупных мероприятий, которые мне удавалось провести — было приглашение московских артистов на концерты, проходившие достаточно успешно и приносившие некоторый доход обществу. Дважды я с успехом приглашал В.В.Маяковского, выступления которого собирали огромные аудитории в городском театре³⁹. Я познакомился с ним и неоднократно вел беседы, правда, большею частью касавшиеся его выступлений. Деятельность по «культурно-просветительной» работе общества имела назначением обеспечить краевое отделение Авиахима некоторыми средствами, что я, с помощью Машанина, успешно решал. Однако не все и не всегда удавалось. Особенно трудной оказалась задача приглашения А.В.Луначарского. Тем не менее, мы постоянно и регулярно организовывали концерты, лекции видных деятелей.

В губкоме нашей деятельностью были довольны, но все же требовали, чтобы мы больше заботились о приглашении из Москвы Луначарского. В связи с этим мы однажды написали ему письмо, но не получили на него никакого ответа. Мы послали телеграмму, но и она осталась безответной. А губком при каждом случае напоминал, что концертами и выступлениями сравнительно второстепенных деятелей нельзя ограничивать нашу деятельность, к тому же явно преследовавшую коммерческие цели. Но что мы могли сделать?

Однажды я зашел в отделение Авиахима, размещавшееся тут же, в Доме обороны, и мы снова заговорили с Машаниным о том же самом. Как раз в это время в комнату вошел весьма видный дядя из породы распространенных в то время «нэпманов» — в шляпе и прочее. Как выяснилось, он был из театральных антрепренеров и еще недавно был директором театра слева от Большого, напротив Малого театра. Фамилия его, насколько помню, была Деранков-Нехлюдов. Он был действительно нэпманом и попал в Нижний Новгород в результате спекуляций с червонцами. Но он, видимо, пользовался особым авторитетом среди московских артистов и с первых слов сказал нам, что если мы желаем, он может нам завербовать для работы в Нижнем любого артиста или даже любую труппу, в том числе труппу Московской оперетты в полном составе, на несколько лет!

Такие заявления, естественно, показались нам хвастовством и, чтобы отделаться от него, мы сказали, что в настоящее время мы не заинтересованы в приглашении в Нижний артистов, да еще, скажем, на сезон. Мы заинтересованы в приглашении А.В.Луначарского для прочтения лекций. К нашему удивлению, он ответил, что он организует приезд Луначарского с группой артистов. Мы пожали плечами. Однако дня через 4 мы внезапно получили телеграмму от Луначарского с извещением, что он прибудет в Нижний Новгород тогда-то. Мы помчались в крайком.

А.В.Луначарский действительно приехал вскоре. С ним приехала певица Обухова, жена Луначарского Н.А.Розенель⁴⁰, еще каких-то два артиста, фамилии которых я прочно забыл, и начинавший тогда композитор Валентин Кручинин⁴¹, автор песенок «Шахта номер 3», военных маршей и прочего. Еще и сейчас по радио нередко играют его произведения (плохая у меня память на фамилии!).

Приезд Луначарского, конечно, был выдающимся событием и достижением в нашей культурно-просветительной деятельности. Вечера, которые были проведены с участием Луначарского, удались особенно здорово. Он ведь мастер выступать. Его тотчас же взял в свою сферу воздействия крайком, и казалось, что кроме рукопожатия при встрече на вокзале, мне так и не удастся познакомиться с ним. Но оказалось все значительно проще.