До той поры эгерчане только ненавидели турок — теперь они еще и презирали их. Женщины плакали. Солдаты готовы были без разрешения совершить вылазку. Но Добо приказал запереть ворота.

После этой позорной и жестокой казни Али-паша велел крикнуть в крепость:

— Знайте, что мы разбили присланные вам в подмогу королевские войска! Теперь пощады не ждите! Если не сдадитесь — всех вас постигнет такая же участь!

Народ, бледнея, слушал эти слова. От злодейства турок оцепенели даже барабанщики, позабыв свою обязанность заглушать угрозы неприятеля.

— Врут, негодяи! — презрительно бросил Гергей столпившимся вокруг него солдатам. — Так же врут они каждую ночь, когда кричат, что схвачены наши жены, невесты и дети. Королевская рать в пути. Мы ждем ее с часу на час.

— А что, если не врут? — раздался за его спиной грубый голос.

Гергей и без того был бледен, а тут побледнел как полотно, и от этого усы его казались угольно-черными.

Слова эти произнес лейтенант Хегедюш. Гергей устремил на него пронзительный взгляд и, сжав эфес сабли, ответил:

— Эх, господин лейтенант! Не мешало бы вам знать воинский обычай: неприятель всегда захватывает знамена разбитых полков. Будь королевское войско и вправду разбито, неужто турки не показали бы нам трофейных знамен?

И он смерил Хегедюша взглядом с головы до ног.

Происходило это на Церковной башне. Чуть подальше от Гергея стоял Добо; рядом с ним, опершись на палку, — Цецеи, Золтаи, Фюгеди и отец Мартон. Священник был в белой рубахе и епитрахили (он только что похоронил солдата, умершего от тяжелого ранения).

Слова Гергея привлекли внимание Добо, и он недоуменно взглянул на Хегедюша.

Обернулся и Цецеи.

— Дурацкие речи! — заорал старик. — Ты что, Хегедюш, народ хочешь запугать?

Хегедюш кинул в ответ яростный взгляд на Гергея.

— Я постарше тебя, молокосос! Как ты смеешь читать мне наставления? Как смеешь так дерзко смотреть на меня?

И вдруг он выхватил саблю из ножен.

Гергей тоже обнажил саблю.

Добо встал между ними.

— Этим займетесь после осады. Покуда замок осажден, вы не имеете права обнажать сабли друг против друга.

Возмущенные противники вложили сабли в ножны. Добо холодно распорядился, чтобы Хегедюш нес службу у Старых ворот в войсках Мекчеи, а Гергей не смел без особой надобности покидать наружные укрепления.

— После осады! — сказал еще раз Хегедюш, с угрозой взглянув на Гергея.

— Не бойся, не спрячусь, — ответил Гергей с презрением.

Эта ссора огорчила Добо.

Когда Гергей и Хегедюш разошлись в разные стороны, он обернулся к Цецеи.

— Что же станется с нами, — сказал он, — если даже офицеры враждебно смотрят друг на друга? Как же они вместе воевать будут? Их необходимо помирить.

— Черт бы побрал этих кашшайцев! — сердито ответил Цецеи. — Мой зять все правильно сказал.

Провожая Добо, старик прошел с ним через всю рыночную площадь. Из корчмы слышалось пение, и когда они подошли к ней, из дверей, шатаясь, вышли трое солдат. Обхватив друг друга за шею, они, распевая, направились к казармам.

Посередине шагал Бакочаи. Окончив песню, он задорно крикнул:

— Никогда не умрем!

Увидев Добо, гуляки отпустили друг друга и, остановившись, стали, как три пизанские башни. Все трое хлопали глазами и молчали.

Добо прошел мимо них и остановился перед дверями корчмы.

В корчме тоже пели. Терек размахивал косынкой, на которой была подвязана его рука. Комлоши колотил по столу жестяным кубком. Тут же трое рядовых помогали пропивать им награду за храбрость.

Добо обернулся к оруженосцу.

— Позови сюда обоих корчмарей.

Через минуту перед ним стоял Дюри Дебрей с засученными рукавами рубахи и Лаци Надь в синем фартуке с высоким нагрудником. Оба смущенно предстали пред гневные очи Добо.

— Корчмари! — рявкнул Добо. — Если я еще раз увижу в крепости пьяного солдата, велю повесить того корчмаря, у которого он напился!

И, повернувшись, комендант пошел дальше.

Ночью снова закладывали, чинили порушенные за день стены. Добо спал только час или два в сутки. Днем и ночью его видели то тут, то там; повсюду раздавался его спокойный, твердый голос, отдававший распоряжения.

На третью ночь после приступа с восточного холма снова послышался громкий крик:

— Иштван Добо, слышишь? Тебя приветствует твой старый противник Арслан-бей. Моя честь чиста, как моя сабля. Имени моего не коснулась дурная слава…

И после короткой паузы снова послышался голос:

— Смерть доброго Иштвана Лошонци не должна вас пугать. Он сам в ней повинен. Если же вы не верите нам, я предлагаю себя в заложники. Выкинь белый флаг, и я не побоюсь войти к тебе в крепость. Держите меня в плену, пока сами не покинете крепость, убейте меня на месте, если у кого-нибудь из отступающих хоть один волос упадет с головы. Это говорю я, Арслан-бей, сын знаменитого Яхья-паши Оглу Мохамеда.

Наступила тишина, точно кричавший ждал ответа.

Но Добо после первых же слов сел на коня и поскакал к другой башне. Этим хотел он показать, что не желает внимать словам турка.

Продолжение речи слышали только солдаты:

— Знаю, что для тебя я — достаточная порука. Но если твой народ не удовольствуется этим, мы готовы отвести свои войска на три мили. Ни один турок не покажется, пока вы не уйдете за три мили в противоположном направлении. Отвечай мне, храбрый Иштван Добо!

Крепость молчала.

В полночь Добо заметил у дверей порохового погреба парня, который нес на голове стопку больших тазов, штук десять.

— Что это такое?

— Господин лейтенант Гергей приказал принести из кухни тазы.

— Где господин старший лейтенант?

— На башне Бойки.

Добо поскакал туда. Слез с коня и при тусклом свете фонарей поспешно вошел в башню. Гергея он нашел у стены. Бледный, мрачный, неподвижно стоял он, склонившись над большим тазом с водой, держа в руке фонарь.

— Гергей!

Гергей выпрямился.

— Я не знал, господин капитан, что вы еще не спите. А впрочем, я доложил Мекчеи, что установил наблюдение за тазами.

— Ведут подкоп?

— Думается, ведут. Раз мы отбили штурм, они теперь наверняка ведут подкоп.

— Ладно, — ответил Добо. — Пусть и барабанщики поставят на землю барабаны и насыплют на них горох.

— И мелкую дробь.

Добо крикнул с башни оруженосцу Криштофу:

— Обойди караульных и передай им, чтобы при каждом повороте наблюдали за барабанами и тазами! Как только вода в тазу задрожит или горошинки и дробь на барабанах запрыгают, пусть немедленно доложат!

Он взял Гергея под руку и повел его в глубь крепости.

— Милый сын мой, Гергей, — сказал он отеческим тоном, каким обычно разговаривал со своими оруженосцами, — я уже неделю присматриваюсь к тебе… Что случилось? Ты не такой, как всегда.

— Сударь, — ответил Гергей дрогнувшим голосом, — я не хотел обременять вашу милость своими заботами, но раз вы спрашиваете — скажу. С тех пор как обложили крепость, турки каждую ночь кричат, что сын мой у них.

— Враки!

— Я тоже так думал. Сперва даже внимания не обращал, но неделю назад бросили сюда маленькую саблю. А она и вправду принадлежит моему сыну.

Гергей вынул из-под доломана саблю в бархатных ножнах.

— Вот она, господин капитан. Вы ее, наверно, не помните, хотя сами и подарили мне при нашей первой встрече. Прощаясь с сыном, я подарил ему эту саблю. Как же она очутилась в руках турка?

Добо внимательно рассматривал саблю.

Гергей продолжал:

— Я оставил жену и сына в Шопроне. Там никаких турок нет. А пришли бы, так им задали бы жару! Жена моя не тронется из Шопрона, да ей и не к кому ехать.

Добо замотал головой.

— Непонятно. Может быть, саблю украли и она попала к старьевщику, а от него к какому-нибудь солдату?