Бараньи глаза старика султана тоже чаще обращались к Балинту, чем к монаху, который, отвешивая поклоны, витиевато и хитро объяснял по-латыни, что немецкая опасность устранена и венгры счастливы, чувствуя над собой крылья такого высокого покровительства.

Толмачом был Сулейман-паша — болезненный, сухощавый старик; он попал с венгерской земли к туркам, будучи еще стройным юношей, и поэтому безукоризненно знал оба языка.

Сулейман-паша переводил речь монаха, фразу за фразой.

Султан кивал головой. Когда монах Дердь закончил свою речь глубоким поклоном, султан улыбнулся.

— Ты хорошо сказал. Я потому и пришел, что король Янош был моим другом. Судьба его народа мне не безразлична. В Венгрии должен снова наступить мир, и венгры впредь могут спать спокойно: моя сабля будет вечно охранять их.

Монах поклонился с выражением счастья на лице. Старик Петрович утер слезинку. И только чело Балинта Терека омрачилось. Он смотрел куда-то вдаль.

— Что ж, посмотрим, с каким народом вы совладали! — проговорил султан.

Он сел на коня и в сопровождении венгерских вельмож проехал тихим шагом мимо пленников. Пленных немцев выстроили двумя длинными рядами на песчаном берегу Дуная. Некоторые стояли вытянувшись, другие ждали, преклонив колени.

По правую руку султана ехал монах, по левую — Сулейман-паша. Султан оборачивался иногда назад и обращался то к Петровичу, то к Балинту Тереку, то к своим сыновьям.

Пленные пали ниц перед султаном; иные с мольбой протягивали к нему скованные руки.

— Дрянной народ, наемники! — заметил султан по-турецки. — Но попадаются и сильные люди.

— Были среди них и посильней, — ответил Балинт Терек по-венгерски, когда султан обратился к нему. — Несколько сотен. Да только их нет здесь. — И в ответ на вопросительный взгляд султана спокойно добавил: — Я их изрубил.

Вернулись к шатру. Султан не пожелал войти, и ему вынесли кресло. Но ни послам, ни сыновьям султана стульев не предложили.

— Что же делать с пленными, ваше величество? — спросил Ахмат-паша.

— Отрубите им головы, — ответил султан так равнодушно, будто сказал: «Почистите мне кафтан».

Он сел в поставленное перед шатром кресло, на расшитую золотом подушку. За спиной его стали двое слуг с опахалами из павлиньих перьев — стали вовсе не ради блеска, а для спасения султана от мух. Время шло к концу августа, и вместе с войсками кочевали мириады мух.

Рядом с султаном стояли оба его сына, а перед ними — венгерские вельможи с непокрытыми головами.

Султан смотрел некоторое время задумчиво, потом обратился к Балинту Тереку:

— Дорогой схватили какого-то попа. Из твоих владений. Может быть, ты знаешь его?

Балинт Терек понял, что сказал султан, однако выслушал толмача и ответил по-венгерски:

— Всех священников из моих владений я не знаю. У меня их несколько сотен, причем разной веры. Но может статься, что этого я знаю.

— Принесите его сюда, — приказал султан и, подняв брови полумесяцем, со скукой уставился куда-то в пространство.

С берега Дуная донесся шум — там рубили головы пленникам. Крики и мольбы смешались с гомоном турецкого стана.

Двое турок быстро принесли труп, завернутый в простыню. Положив его на землю у ног султана, они откинули простыню с головы мертвеца.

— Знаешь его? — спросил султан, искоса глядя на Терека.

— Как же не знать! — ответил потрясенный Балинт. — Ведь это мой священник.

И он обвел взглядом присутствующих, словно ожидая от них объяснения. Но лица придворных султана были холодны. Он встретился только с ледяным взглядом черных глаз.

— С ним случилась какая-то беда, — сказал султан. — Он был болен уже и тогда, когда его принесли в мой лагерь. Похороните его с честью, — сказал он, обернувшись к слугам, — по обрядам христианской церкви.

Слуги начали разносить на серебряных подносах серебряные чаши с напитком из апельсинового сока и розовой воды. Шербет был ароматный и холодный, как лед.

Любезно улыбаясь, султан угостил первым Балинта Терека.

Супруга Цецеи постелила Гергею в маленькой комнатке, выходившей окнами во двор. Юноше нужна была не столько постель, сколько возможность остаться наедине со своим горем.

Он не удивился тому, что королева полюбила его маленькую Эву, ибо считал, что во всем мире нет создания более достойного любви, чем она. Но то, что Цецеи так загордились, обидело его до глубины души. Вицушка попала теперь в королевский замок, где бывают только герцоги и прочая знать. Как же подступиться к ней какому-то ничтожному юноше, у которого нет ни герба, ни дома, ни даже паршивой собаки!

Он прилег на лавку, покрытую вытертой медвежьей шкурой, и склонил на руку мокрое от слез лицо.

У грусти есть хорошее свойство: она усыпляет и вдобавок еще тешит сладкими снами.

Гергей проспал на медвежьей шкуре добрых полдня и проснулся с улыбкой.

Он удивленно окинул взглядом комнату и висевший на стене образ кривоногого святого Имре, потом вдруг помрачнел, приподнялся на ложе и закрыл лицо руками. Вихрь черных мыслей закружился у него в голове и слил воедино события двух последних дней: большой турецкий стан, неволя, смерть отца Габора, спасение, Будайская крепость, разлука с «маленькой женой» и перемена, которая произошла с его приемными родителями. Все это вихрем кружилось у него в голове. Потом он вспомнил про своего коня — про старого серого конягу. Напоили, накормили ли его? Как поплетется он на этой кляче в Шомодьвар? Что ответит, если его спросят, где отец Габор? Кто будет их теперь учить? Наверно, Шебештьен Тиноди — добрый лютник с парализованной рукой.

Гергей встал, встряхнулся, словно желая освободиться от пут дурного сна. Пошел к приемным родителям.

— Матушка, — сказал он супруге Цецеи, — я приехал только для того, чтобы предупредить о турецкой опасности. Сейчас поеду обратно.

Жена Цецеи сидела у окна и обшивала золотыми нитками край воротничка из тонкого полотна. В те времена женщины носили воротнички, расшитые золотом. Вышивка предназначалась для ее дочери.

— Куда же ты торопишься? — удивилась хозяйка. — Ведь мы еще и не поговорили толком. Мужа нет дома. Может быть, он хочет побеседовать с тобой. А ты был у господина Балинта?

Гергей смущенно заморгал глазами.

— Нет. И не пойду к нему. Я удрал из дому, никому не сказавшись.

— Со священником нашим тоже не хочешь побеседовать?

— А где он живет?

— Здесь, с нами. Где ж ему еще жить! Да только его нет дома. Он хоронит.

— Они все так же бранятся меж собой?

— Пуще прежнего. Теперь наш поп — сторонник Фердинанда, а муж — короля Яноша.

— Прошу вашу милость передать ему от меня поклон.

Он намеренно не назвал ее матушкой.

Жена Цецеи перевернула свою вышивку и после минутного молчания ответила:

— Что ж, сынок, что ж, Гергей, тогда я не стану тебя удерживать, только покушай перед отъездом. Я оставила тебе обед, да будить не хотела.

Гергей опустил голову. Должно быть, размышлял, стоит ли ему принять угощение. Подумав, решил принять, чтобы не обидеть хозяев.

Жена Цецеи накрыла стол желтой кожаной скатертью, положила на тарелку холодное жаркое и поставила вино.

Вернулся и отец Балинт. Обычно он возвращался после своих милосердных трудов только вечером, а в этот день, устав от жары и работы, пришел раньше.

Вслед за ним приковылял и Цецеи.

Гергей поцеловал руку священнику. Тот усадил его за стол, и юноше пришлось отвечать на вопросы во время еды.

— Как ты вырос! — Отец Балинт смотрел на него и только диву давался. — Совсем мужчиной стал. А ведь словно только на время ушел от нас! — И он оглянулся. — А где Вица?

— Во дворце, — ответил Цецеи.

Священник взглядом требовал объяснения, поэтому Цецеи сказал, оправдываясь:

— Королева очень полюбила ее, не отпускает…

— С каких это пор?

— Несколько дней.

— Уж не за ребенком ли она там ходит? — спросил священник, фыркнув.