Со стороны Земляной башни шел Добо. Гергей поспешил ему навстречу и, поднеся руку к шлему, сказал:

— Господин капитан, прошу отдать мне мельничное колесо.

— Возьми, — коротко ответил Добо и пошел во дворец.

Гергей быстрым шагом направился к кухне, около которой длинными рядами сидели на земле солдаты. Кругом стоял запах уксуса. Солдаты ели чечевицу. Мяса было тоже вдоволь. Но вино, по приказу Добо, давали пополам с водой.

Гергей отозвал десять солдат и приказал подкатить колесо к своей башне.

Ржавых и сломанных ружейных стволов в крепости было хоть отбавляй. Гергей велел зарядить их порохом, потом, прикрепив проволокой, вставить в колесо так, чтобы концы стволов торчали наружу. Промежутки между стволами он велел забить щепками, кусками серы, говяжьего сала, полить все это смолой и с обеих сторон заколотить колесо планками. И наконец, приделать по всей окружности обода широкие доски, чтобы колесо стало устойчивым.

Со всей крепости ходил народ поглядеть на адскую машину.

Сам Добо осмотрел ее несколько раз и даже дал мортиру, чтобы засунуть ее в середину.

— Ты, Гергей, установи ее так, чтобы она стреляла напоследок.

— Так и будет, господин капитан.

— Что тебе еще нужно, сынок?

— «Если можно, отдайте нам пустые бочки.

— Из погреба?

— Да.

— Да их там пропасть, бери.

Турки все выше и выше поднимали земляной вал. А в крепости подтаскивали к стенам бочки, наполненные щепками, серой, говяжьим жиром и смолой. Бочки зарядили так же искусно, как мельничное колесо. Снизу, сверху и с боков наложили камней, крепко заколотили бочки и, сделав в них отверстия, пропустили фитили.

Пищалей у Добо было много — штук триста. Пищали эти заряжались ядрами величиной с грецкий орех. В Венгрии их называли «бородатыми пушками» — оттого, что у них от дула свисала вниз железная палка. Железная «борода» нужна была для того, чтобы удерживать пищаль при отдаче во время выстрела.

Добо дал много этих старых, ржавых пищалей. Их тоже положили в большие бочки. Бочек зарядили штук пятьдесят, хорошенько скрепили их обручами, обвязали проволокой — ведь в те времена железные обручи были еще неизвестны, поэтому и пришлось прибегнуть к проволоке и гвоздям. Радовались этим снарядам, как мать своим детям.

А турки рьяно строили по ночам, возводя насыпь — превосходную дорогу к стенам крепости.

Однажды в поздний утренний час, когда Гергей спал среди своих солдат, кто-то доложил Золтаи, что в углу самой нижней конюшни трепещет в тазах вода и дрожат на барабанах горошины.

Стало быть, коварный враг не только насыпает земляной вал, но и ведет подкоп.

Золтаи не позволил будить Гергея. Послал за Мекчеи.

Мекчеи тотчас явился.

Они до тех пор переставляли с места на место таз с водой и барабан с горошинами, пока наконец Мекчеи не установил, где надо вести встречный подкоп.

Десять солдат взялись за лопаты. Время от времени они прерывали работу, устанавливали таз и наблюдали.

В полдень Гергей проснулся и сразу же помчался туда, где копали.

В конюшне стоял густой запах навоза. Солдаты работали уже на глубине трех саженей. Глухой стук возвещал о том, что приближаются лагумджи.

— Ого, господин капитан! — сказал Гергей. — Это моя башня, ты здесь не командуй!

— А разве я неверно распорядился?

— Копать мы больше не будем.

— Хочешь, чтобы они взорвали стену?

— Нет, не хочу, чтобы они услышали, как мы работаем.

Мекчеи понял его намерение.

— Ладно, распоряжайся сам! — сказал он.

Гергей приказал принести большую пищаль. Он сам вставил в нее кремень, сам засыпал порох. Вызвал десятерых стрелков, велел задуть фонари.

Ждали в темноте.

Гул все нарастал. Иногда слышался даже голос турецкого офицера, отдававшего команду.

Гергей прижимал ладонь к стене, чтобы ощутить, где больше всего дрожит земля.

— Тес! — тихо сказал он солдатам. — Сейчас они пробьются… — Глаза его сверкнули.

В тот же миг пробилась одна кирка, и комки земли, осыпаясь, упали к ногам Гергея.

Образовалось отверстие, в которое мог уже пролезть человек.

Лагумджи остановился, настороженно заглядывая в отверстие.

В темноте он не увидел ничего. Обернулся. За спиной его засветились два фонаря; между ними стоял пузатый ага в богатой одежде, украшенной золотым позументом, и в белой чалме.

Лагумджи крикнул, что он пробил скважину.

Ага шагнул вперед.

Гергей прицелился. Порох вспыхнул, грохнула пищаль.

Ага схватился за живот и упал.

Гергей отскочил:

— Огонь!

Все десять солдат направили в отверстие свои ружья. Раздались гулкие выстрелы, и лагумджи, давя друг друга, кинулись бежать.

Солдаты вышли из подземелья, притащив с собой тридцать кирок и труп аги. Только один остался, держа ружье на изготовку и выдвинув вперед фонарь, освещавший подкоп.

Агу положили на крепостном рынке. Обошлись с ним не очень почтительно — швырнули на булыжники, так что чалма свалилась с головы.

Но теперь уже ему все было безразлично.

Это был седобородый человек с двойным подбородком. Три длинных шрама на бритой голове доказывали, что звание аги он получил по заслугам. Пуля Гергея попала ему в живот. В грудь тоже попала небольшая пуля — должно быть, когда стреляли солдаты.

Казначей Шукан велел размотать чалму, осмотреть пояс и карманы убитого аги, записал, сколько при нем оказалось денег, перстней и оружия. Все это пошло солдатам, принимавшим участие в подкопе.

Потом предоставили любопытным посмотреть на убитого агу.

Сначала его обступили, конечно, женщины.

— И это они в таких красных чувяках ходят?

— Гляди, они тесемкой завязывают внизу шаровары!

— Видно, богатый был турок.

— Наверно, лейтенант или капитан.

— А интересно, была у него жена?

— Поди, не одна, а целый десяток!

— Можно сказать, представительный был мужчина, — заметила сердобольная жена макларского мельника Боди. — Жаль только, что турок…

Подошел и Золтаи взглянуть на агу.

— А все-таки хоть один этот ага да проник в крепость! — сказал он.

Вдруг между женскими юбками пробрался маленький турецкий мальчик и с радостным криком склонился над мертвецом.

— Баба! Бабаджиим! Баба, татли бабаджиим![91]

Мальчик упал мертвецу на грудь, обнимал, целовал его, приник щекой к его лицу, тряс за плечи, смеялся.

— Баба, бабаджиим!

Глаза женщин наполнились слезами. Госпожа Балог взяла ребенка за руку:

— Пойдем, Селим! Баба спит!

Когда на рассвете несметные турецкие полчища снова двинулись из долины на приступ, солдаты смотрели на их продвижение с чувством гнева и злорадства, зная, что в крепости славно подготовились к отпору. От волнения и жажды мести у венгерских воинов напряглись мышцы, точно пружины. Им уже не терпелось кинуться в схватку. Коренастый паренек выскочил через брешь на земляную насыпь и погрозил саблей турецкому воинству, которое с криками хлынуло к крепости.

Солдаты, стоявшие на стене, расхохотались.

— Кто это? — спросил, смеясь, Золтаи.

— Маленький Варга, — ответили ему. — Янош Варга.

Паренек вскочил обратно, но, услышав громкий смех, выскочил вторично и снова пригрозил всей огромной турецкой рати.

Турки принялись палить по нему, и, подгоняемый выстрелами, он прыгнул в брешь проворнее, чем в первый раз. Солдаты еще веселей засмеялись.

Проделку его увидел и Добо и с довольной улыбкой кивнул головой.

Заметив этот знак одобрения, Янош Варга мигом выскочил и в третий раз. Не обращая внимания на пули, он гневно грозил взбиравшимся наверх туркам:

— А ну лезьте, лезьте! Здесь и подохнете, собаки!

Пули, ядра, пики так и сыпались на него, но все мимо. Поддразнивая турок, Варга запрыгал на насыпи и высунул язык. Более того, он проворно повернулся и весьма неприлично, хотя и очень выразительно, шлепнул себя пониже спины. Потом снова вскочил в крепость. И все это перед самым носом турок, перед стотысячной турецкой ордой!