— Это я, Вицушка! — повторял Гергей.
Подбежав к нему, девушка всплеснула руками.
— Герге! Как ты попал сюда?
Вся просияв от радости, она просунула лицо сквозь прутья ограды, чтобы Гергей поцеловал ее. И Гергей услышал какой-то приятный запах — так пахнет в апреле цветущая жимолость.
Потом оба ухватились за решетку, и руки их соприкоснулись. Решетка была холодная, а руки теплые. Лица обоих разрумянились.
Не сводя глаз с девушки, юноша коротко рассказал, как он попал сюда.
Как она выросла, как похорошела! Только глаза, открытые и невинные, красивые кошачьи глазки, остались прежними.
Может быть, кому другому Эва и не показалась бы красавицей — ведь она была в том неблагодарном возрасте, когда руки и ноги кажутся большими, черты лица еще не определились, стан худой и плоский, волосы короткие, — но Гергею все в ней казалось бесподобным. Ему нравились ее большие руки — они казались белыми и бархатистыми; а на ноги ее, обутые в хорошенькие башмачки, он бросал долгие, восторженные взгляды.
— Я привез тебе кольцо, — сказал Гергей и вытащил из кармана большой турецкий перстень. — Кольцо это завещал мне мой добрый учитель. А я подарю его тебе, Вицушка.
Вица взяла кольцо в руки и с восхищением разглядывала топазовый полумесяц и алмазные звездочки, потом надела перстень на пальчик и улыбнулась.
— Какое большое! Но красивое!
Так как кольцо было велико и болталось на пальчике, девушка просунула в него два пальца.
— Наверно, придется мне впору, когда я вырасту, — сказала она. — А до тех пор пусть хранится у тебя. — И добавила с детской откровенностью: — Знаешь, кольцо будет мне в самый раз, когда мы поженимся.
Лицо Гергея омрачилось, глаза подернулись влагой.
— Не будешь ты. Вица, моей женой.
— Почему это не буду? — оскорбилась девушка.
— Ты ведь теперь знаешься только с королями и герцогами. Тебя не отдадут за такого маленького человека, как я.
— Вот еще! — возмущаясь, покрутила шейкой Вица. — Ты думаешь, они кажутся мне очень уж большими людьми? Королева тоже сказала как-то, чтобы я любила маленького короля, и за это она, когда я вырасту, найдет мне и такого и сякого жениха. Я ответила ей, что у меня уже есть жених. И даже назвала твое имя и сказала, что Балинт Терек — твой приемный отец.
— Сказала про меня? А она что же?
— Так засмеялась, что чуть со стула не свалилась.
— Она тоже здесь, в саду?
— Здесь. Вот она, в черном платье.
— Та?
— Да. Правда, красивая?
— Красивая. Но я думал, она еще лучше.
— Еще лучше? Так что ж, по-твоему, она не очень красива?
— И никакой короны нет у нее на голове.
— Если хочешь, можешь поговорить с ней. Она очень добрая, только по-венгерски не понимает.
— А по-какому же?
— По-польски, по-немецки, по-латыни, по-французски, по-итальянски — все языки знает, кроме венгерского. Твое имя тоже выговаривает по-своему: Керкел…
— А о чем мне с ней говорить? — отнекивался Гергей. — По-немецки я знаю лишь несколько слов. Лучше вот что, Вицушка, скажи, как нам с тобой увидеться, если мне еще раз случится приехать в Буду?
— Как увидеться? А я скажу королеве, чтобы тебя впустили.
— И она велит впустить?
— Конечно. Она любит меня и все мне позволяет. И даже свою туалетную воду дает. Понюхай-ка рукава моего платья — правда, хорошо пахнут? Все королевы так хорошо пахнут!.. Потом она показала мне свой молитвенник. Вот уж где красивые-то картинки! Есть там дева Мария в синем шелковом платье среди роз. Ты бы только поглядел!
Из-под липы послышался пронзительный писк, будто котенку наступили на хвост.
Эва вздрогнула.
— Ой, маленький король проснулся! Подожди здесь, Герге.
— Нет, Вица, я не могу ждать. Приду завтра.
— Ладно! Ты каждый день приходи в этот час, — ответила девушка и побежала к маленькому королю.
15
Ничто не случается так, как мы предполагаем.
Когда Балинт Терек вернулся домой, к нему нельзя было подступиться несколько часов подряд. Он заперся у себя в комнате и шагал там взад и вперед. Мерные, тяжелые его шаги слышны были в комнатах нижнего этажа.
— Барин гневается! — беспокоился Мартонфалваи. — Уж не на меня ли?
— А что, если он еще и меня увидит? — Гергей содрогнулся и почесал голову.
Мартонфалваи трижды поднимался по лестнице, пока решился наконец зайти к хозяину.
Балинт Терек стоял у окна, которое выходило на Дунай. Он был в той же одежде, в какой ездил к турецкому султану. Не отвязал даже парадной сабли в бархатных ножнах.
— Что такое? — зло спросил он, обернувшись. — Что тебе, Имре? Я не расположен сейчас к разговорам.
Подобострастно поклонившись, Мартонфалваи удалился. Остановился на веранде и смущенно почесал за ухом. Сказать или нет? Скажет — быть беде. Когда господин Балинт сердится, он как грозовая туча: молния может сверкнуть в любой миг. А не скажешь — тоже беды не миновать. Кто бы ни приехал из дому, всех он принимает с радостью.
Дом Балинта Терека стоял у самых Фейерварских ворот. По одну сторону окна выходили на Пешт, по другую — на гору Геллерт. Выглянув в окно, Мартонфалваи увидел, что во двор входит Вербеци, и это вывело его из затруднительного положения.
Он поспешил обратно и вновь отворил дверь в комнату.
— Ваша милость, пришел господин Вербеци.
— Я дома, проси пожаловать, — ответил Балинт Терек.
— И Гергей тоже здесь! — выпалил дьяк единым духом. — Маленький Борнемисса!
— Гергей? Один?
— Один.
— Да как же он попал сюда? Позови его!
Гергей подошел к дверям одновременно с седобородым, согбенным стариком Вербеци.
Так как Мартонфалваи низко поклонился гостю, то и Гергей последовал его примеру. Этого самого старика он встретил давеча возле королевского дворца. Дьяки с гусиными перьями на шапках несли за ним свитки грамот. (Вербеци был знаменитый человек! В молодости видел короля Матяша!)
— Добро пожаловать, отец, — послышался из комнаты мужественный голос Балинта Терека.
И тут он увидел Гергея.
— Дозволь, батюшка, сперва перекинуться словечком с моим приемным сыном… Входи, Гергей!
Гергей ни жив ни мертв остановился как вкопанный перед двумя вельможами.
Балинт взглянул на него из-под насупленных бровей.
— Что, дома какая-нибудь беда случилась?
— Нет, — ответил Гергей.
— Ты вместе с отцом Габором уехал?
— Да, — ответил Гергей и побледнел.
— А как вы попали в неволю? Отчего умер отец Габор? Сыновья мои были тоже с вами?
— Нет.
— Так как же вы попали к туркам?
Тут вмешался гость.
— Ну, ну, братец Балинт, — благожелательно произнес Вербеци своим низким голосом, — не кричи ты так на бедного мальчика. Ведь он со страху слова не вымолвит.
И Вербеци сел посреди комнаты в кожаное кресло.
При слове «со страху» мальчик пришел в себя, точно ему плеснули в лицо холодной воды.
— А так… — ответил он вдруг храбро. — Мы хотели вскинуть на небо турецкого султана.
— Per amorem![28] — ужаснулся Вербеци.
Ошеломлен был и Балинт Терек.
А юноша решил: будь что будет — и рассказал, как они привезли порох на дорогу и как отец Габор спутал султана с янычарским агой.
Вербеци всплеснул руками.
— Какой необдуманный шаг! Что это за глупость вы придумали, сын мой!
— Глупость не в том, что они придумали, — ответил Балинт Терек, стукнув саблей об пол, — а в том, что мой священник не узнал султана.
И вельможи посмотрели друг на друга.
— Султан — наш друг! — сказал Вербеци.
— Султан — наш губитель! — ответил Балинт Терек.
— Он человек благородного образа мыслей!
— Он коронованный негодяй!
— Я знаю его, а ты не знаешь! Я бывал у него в Константинополе.
— Слова басурмана — не Священное писание! А если б и были Священным писанием, то все равно не нашим. В их Священном писании сказано, что христиан надо растоптать!
28
Боже мой! (лат.)