— А может быть, нам лучше поговорить с глазу на глаз? — ответила Эва устало. — Не из-за госпожи Балог, а только я не знаю, угодно ли вам будет, господин комендант, чтобы стало известно мое имя.

Оруженосец вышел по знаку Добо. Удалилась и госпожа Балог.

— Я жена Гергея Борнемиссы, — сказала Эва, и по лицу ее полились слезы.

Добо выронил нож из рук.

Глаза Эвы были полны тревоги, но она продолжала:

— Я знаю, что в таком месте и в такие дни присутствие жен нежелательно. Но поверьте, ваша милость, я никому не буду в тягость, я пришла не для того, чтобы стенаниями отвлечь мужа от ратных дел…

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Добо. — Извините, что я принимаю вас за трапезой. Не угодно ли откушать со мной?

Но это были только учтивые слова.

— Благодарю вас, мне не хочется есть, — тихо ответила Эва и присела на стул.

Наступило долгое молчание. Наконец Добо спросил:

— Гергей знает, что вы здесь?

— Нет. И хорошо, что не знает.

— Что ж, сударыня, — сказал Добо уже более приветливо, глядя на нее, — вы, ваша милость, поступили правильно, утаив свое имя. Гергей не должен знать, что вы здесь. В этом вопросе я неумолим. Осада долго не затянется, на помощь нам прибудет королевское войско. А зачем вы пришли, ваша милость?

Глаза Эвы наполнились слезами.

— Моего ребенка…

— Так его и в самом деле похитили?

— Да.

— А кольцо?

— Кольцо здесь, — ответила Эва и вытащила висевший на шее шнурок.

Добо мельком взглянул на кольцо, отхлебнул глоток вина и поднялся.

— А где же порука, ваша милость, что вы не увидитесь с Гергеем?

— Господин комендант, я подчинюсь всем вашим приказаниям. Я знаю, что…

— А вы понимаете, ваша милость, почему вам нельзя видеться с Гергеем?

— Догадываюсь.

— Гергей — разум крепости. Мысли его ни на один миг нельзя отвлекать от обороны… С кем вы еще знакомы, ваша милость?

— С Мекчеи, с Фюгеди, с Золтаи. Да ведь и отец мой здесь, и наш приходский священник — отец Балинт.

— Вы, ваша милость, нигде не должны показываться, вам придется скрываться в комнате госпожи Балог. Честью обещайте мне это.

— Обещаю!

— Поклянитесь.

— Клянусь!

— А я обещаю сделать все, чтобы вернуть вам сына. Дайте мне, пожалуйста, талисман.

Эва протянула кольцо.

Добо завязал ремешки шлема и, прежде чем надеть перчатки, протянул руку Эве.

— Простите мою резкость, но иначе нельзя. Располагайтесь как дома в комнатах моей жены и считайте своими все ее оставшиеся здесь вещи.

— Еще одно слово, господин капитан. Что мне сказать госпоже Балог, кто я такая?

— Говорите что хотите, лишь бы Гергей не узнал.

— Не узнает.

Добо попрощался и, выйдя из дверей, крикнул, чтобы подвели коня.

К вечеру поднялся ветер, сдул всю сажу и пепел. Нечего греха таить, с начала осады, кроме ветра, никто в крепости и не подметал. Повсюду был сор и запах мертвечины. А что творилось за стенами крепости!

Добо созвал каменщиков и крестьян к развалинам, оставшимся после взрыва.

— Видите, сколько камней раскидано? Соберите их и чините стену, но смотрите, чтобы за работой вы были укрыты камнями. — Потом он повернулся к оруженосцу: — Ступай, Балаж, принеси сургуч и свечу.

А сам он поднялся к пушке Бабе, сел на нее и свинцовым карандашом написал на листочке бумаги:

«Дервиш-бей! Как только разыщешь ребенка Борнемиссы, тотчас дай об этом знать. Прикрепи красно-синий флаг на тот тополь, что стоит у речки к северу от крепости. Кольцо твое у меня — я воспользовался им как печаткой. Ребенка может привести любой твой посланец с белым флагом. Взамен ты получишь за него не только кольцо, но и турецкого мальчика, который находится у нас».

Добо кликнул Мекчеи и, закрыв написанные строки ладонью, сказал:

— Пишта, подпишись.

Мекчеи молча подписался.

Балаж держал наготове сургуч и свечу.

Добо накапал сургуч рядом с подписью Мекчеи, а Мекчеи прижал к сургучной печати свой перстень и, не задав ни единого вопроса, торопливо пошел дальше.

Добо сложил письмо и запечатал его снаружи кольцом турка. Полумесяц и звезды оттиснулись очень явственно.

Затем Добо вызвал Варшани.

— Друг мой, Варшани, — сказал Добо с улыбкой, — теперь-то я понимаю, почему ты подолгу не приходишь в крепость. Мы ведь тебе и отдохнуть не даем: только придешь — опять куда-нибудь посылаем. Ты знаешь Дервиш-бея?

— Как голенища своих сапог! — весело ответил Варшави.

— Так вот тебе письмо. Подкинь его в шатер Дервиш-бея, сунь в одежду или в стакан — словом, как придется.

— Понял.

— Потом проберись в Сарвашке и подожди там Миклоша Ваша. Он вот-вот должен прибыть.

— А как нам на этот раз попасть в крепость?

— Скажи караульным у ворот, чтобы они каждую ночь спускали шнурок. Ты нащупай его и дерни. А наверху к шнурку будет привязан колокольчик.

Варшани завернул письмо в платок и спрятал у себя на груди.

…В стены Шандоровской башни с грохотом ударились ядра. Добо видел, что на башне смятение и солдаты в тревоге выскакивают оттуда.

Турки каким-то образом пронюхали, что наружные укрепления связаны с внутренними маленькими воротцами (проход этот напоминал шпенек на пряжке). Как удалось туркам проведать об этом — неизвестно. Но они составили вместе две высокие лестницы, связали вверху и посередке, и вот на Кирайсекеском холме уже высилась гигантская стремянка, похожая на перевернутую римскую цифру V. Взобравшись на стремянку, какой-то турок увидел, что через маленькие воротца проходят солдаты. Тогда на Кирайсеке втащили пушку и принялись рьяно обстреливать ворота.

Не прошло и часа, как у ворот уже набралось много раненых солдат; пятерых ранило так тяжело, что они даже упали.

— Тащите наверх доски! — крикнул Добо. — Выше поднимите тын!

Но тщетно поднимали тын: турецкие пушки были наведены так, что ядра перелетали и через тын и через доски и все равно сыпались на ворота.

— Это обойдется мне в сто фунтов пороха, — проворчал Добо. — Вот уж не вовремя!

Из угловой башни прибежал Гергей.

— Господин капитан! — проговорил он, запыхавшись. — Так нельзя оставлять ворота. Там перестреляют лучших моих солдат!

— Сейчас сделаем что-нибудь, — ответил Добо. И тихо добавил: — Надо подождать. Покуда не начнем молоть порох, нам стрелять нельзя.

Ядра градом сыпались на ворота.

— Позвольте, господин капитан, в другом месте пробить проход или прорыть его под землей.

— Гергей, можешь не испрашивать на каждый шаг особого разрешения, действуй!

Борнемисса велел пробить узкую брешь в стене, и солдаты стали проходить через нее.

А турки по-прежнему рьяно били ядрами по опустевшим воротам. Обитатели крепости сгребали эти ядра в кучу.

…Ночью турки снова таскали землю и валежник при тусклом свете луны. Из крепости иногда постреливали.

— Не стреляйте! — приказал Добо.

Когда осажденные притихли, в турецком лагере усилился шум, гомон, треск и топот.

Под стенами крепости турок становилось все больше.

Добо поставил стрелков к четырем пробоинам в три ряда.

В первом ряду стрелки — лежа, во втором — с колена, в третьем — стоя.

Фонари погасли.

Турок собралось множество, и работали они без всякого прикрытия, светя себе ручными фонариками.

Отряд турецких солдат взбирался все выше и выше и уже оказался перед самым проломом, но тут Добо скомандовал:

— Огонь!

Залп вызвал смятение. Турки скатились вниз с насыпи и с воплями бросились врассыпную — очевидно, венгерские пули не пропали даром. Несколько тюфенкчи выстрелили в ответ, но промахнулись. Теперь турки могли работать только у подножия стены, да и то осторожно, все время укрываясь.

Мельница грохотала день и ночь. Двенадцать дробилок усердно крошили и перетирали селитру и уголь. В колоду сыпался свежий черный порох. К осажденным вновь вернулась уверенность.