Гергей продолжал:

— «Я защищу вас от всех бед…»

— Вот именно для того они и пожаловали, чтобы защитить нас от бед! — закричал Гашпар Пете.

Кругом поднялся хохот. Засмеялся и Гергей.

Народ уже знал, как ведут себя турки, когда сдается какая-нибудь крепость.

Один Добо стоял мрачнее тучи.

Гергей продолжал читать:

— «В подтверждение сего я ставлю свою доподлинную печать. Ежели вы не покоритесь — навлечете на свои головы гнев могучего падишаха, а тогда и вы сами, и дети ваши умрете страшной смертью. Посему отвечайте немедленно!»

В ответ раздался грозный гул:

— Чтоб он лопнул, этот падишах со всем своим могуществом! Пусть только сунется сюда!

Лица раскраснелись. Даже у самых кротких и то огнем загорелись глаза.

Гергей вернул письмо Иштвану Добо. Шум затих.

Добо не надо было вставать на камень, чтобы его видели: он и без того был на голову выше всех.

— Вот, — проговорил он горестно, но в голосе его звучала стальная твердость, — это первое и последнее письмо турка, которое прочтено в нашей крепости. Вы уже поняли, для чего турок идет. Огнем и мечом несет он нам «свободу». Басурманский падишах, купающийся в крови христиан, несет нам свою «свободу»! А если мы от нее откажемся, так он нам головы отрубит! От нас требуют ответ. Так вот он!

Скомкав письмо, Добо швырнул его в лицо крестьянину.

— Как ты посмел принести это, подлец?

И, обернувшись к солдатам, приказал:

— Заковать ему ноги! В темницу негодяя!

После взволновавшего всех чтения турецкого письма Добо вызвал офицеров во дворец:

— Через полчаса всем быть у меня.

Зал наполнился народом еще до назначенного срока. Позже пришли лишь те, кто переодевался в парадную одежду. Каждый почувствовал, что пробил первый удар набата.

Добо поджидал только товарищей Бакочаи и лейтенанта Лукача Надя с его двадцатью четырьмя конными ратниками. Уж не попали ли они в полон к туркам? Это было бы прескверным известием. Народ пал бы духом.

Скрестив руки, комендант стоял возле окна и рассеянно смотрел на раскинувшийся внизу город. Какие красивые белые дома! А город пуст. Только под самым дворцом, у речки, снует народ: солдаты поят лошадей, водоносы таскают воду. А вот какая-то женщина в желтом платке выходит из ворот. Идет с двумя детишками, спешит к крепости. На спине тащит узел.

— И эта в крепость идет… — пробурчал Добо с неудовольствием.

Рядом с Добо стоял оруженосец в голубом бархатном доломане. По длинным спадавшим до плеч волосам и нежному лицу его можно было принять за девушку, переодевшуюся в мужской костюм. Но руки оруженосца говорили о другом — в них чувствовалась сила: юноша каждый день метал копья.

Добо обернулся, ласково провел рукой по волосам оруженосца.

— О чем размечтался, Криштоф? Может, домой захотелось?

Мальчик заморгал глазами.

— Господин капитан, мне было бы стыдно и думать об этом!

— Вот и хорошо! А волосы ты все-таки обрежь себе.

В крепости оставили только этого оруженосца. Да и то лишь потому, что его отец письменно попросил капитана не посылать мальчика домой, ибо мачеха недолюбливает его. Добо считал Криштофа своим сыном.

Всех остальных оруженосцев, юношей лет четырнадцати — шестнадцати, он отправил по домам. Для них крепость Эгер была школой витязей. Но Добо пока не желал пускать их в дело.

Был у него еще один любимый оруженосец — Балаж Балог, сын лейтенанта, служившего в войске монаха Дердя и убитого в прошлом году. Балаж был даже на год моложе Криштофа, но превосходно ездил верхом. Со слезами уехал он в августе. Как ему было обидно, что Криштофу разрешили остаться в крепости, а ему нет!

«Выкинули, точно негодного ученика сапожника! — горевал он. — Чем ты лучше меня? — сердито спрашивал он Криштофа. — Почему тебе разрешили остаться? Погоди, вот вернусь — и тогда мы с тобой поломаем копья!»

«Неужели ты думаешь, что это я тебя отсылаю отсюда?» — отвечал расстроенный Криштоф.

И он умолял Добо:

«Господин капитан, позвольте Балажу остаться!»

Добо замахал рукой.

«Ему нельзя. Он единственный сын вдовы. Ему даже на деревья не позволяют лазить. Убирайся!»

Балажа взял с собой Лукач Надь с намерением по дороге доставить его к матери.

— Ох, где же запропастился этот Лукач? — Добо взглянул на Мекчеи. — Боюсь, не случилась ли с ним беда.

И он озабоченно покачал головой.

— Не думаю, — сказал с улыбкой Мекчеи. — За коротышек я не боюсь. У меня есть на то своя примета: коротышкам везет в бою.

— Как раз наоборот! — весело возразил Гергей. — Коротышка никогда так уверенно не сидит на коне, как долговязый. Коротышку конь несет, а долговязый сам несет коня.

— Ты говоришь так потому, что сам долговязый.

Придверник доложил, что пришли разведчики.

Добо принял серьезный вид.

В зал вошли семь солдат в желтых сапогах со шпорами. Они встали посреди зала и щелкнули каблуками. У двоих волосы были еще мокрые — видно, парни старательно умывались. Один из них вышел вперед.

— Господин капитан, честь имею доложить: неприятель под Абонем.

— Знаю, — ответил Добо. — Первый турок уже здесь. Его привез Бакочаи.

Это было сказано с укоризной. Солдат, носивший красно-синие цвета города, перевел дух и сказал:

— Господин капитан, я мог бы хоть троих привезти!

— А почему же не привез?

— Да я всем троим раскроил башку!

В зале развеселились. Из семи солдат у четверых были перевязки. Улыбнулся и Добо.

— Вот что, Комлоши, вот что, сын мой, — сказал он, — здесь беда не в турецких, а в ваших башках. Ваша обязанность была не драться, а привезти донесение. Привез же донесение солдат господина Борнемиссы! А вы сочли первым долгом умыться, причесаться, сменить рубахи и подкрутить длинные усы. Какой же ты солдат, Антал Комлоши?

Комлоши приуныл, сознавая, что Добо прав. Однако вскинул голову и воскликнул:

— Вы еще посмотрите, господин капитан, какой я солдат!

Должны были явиться еще двое, но они отстали, Обоих схватили турки, и, вероятно, оба отдавали рапорт на том свете.

Добо назначил новый разъезд, приказав разведчикам не вступать в стычку с неприятелем, а только каждый час сообщать караульному офицеру, где находятся турки. Потом он отпустил солдат и сел за стол.

К этому времени в зале собрались все лейтенанты ополченцев, все гарнизонные офицеры. Пришло и пять немцев — сержантов-пушкарей. Тут же стояли священник и старик Цецеи. Собравшиеся тихо беседовали меж собой. Кое-кто разглядывал картины. На одной стене висел портрет архиепископа Миклоша Ола, который стоял, держа в руке молитвенник, и, наморщив лоб, искоса смотрел на всех круглыми совиными глазами. За спиной его была изображена Эгерская крепость тех времен, когда у нее имелась еще только одна башня.

На теневой стороне зала — потемневший от времени портрет короля Яноша, где желтым пятном выделялась только его борода. Третий портрет совсем почернел — можно было смутно различить только нос, одну половину лица и имя: Перени.

— Друзья мои, — прервал наконец Добо торжественную тишину, — вы сами слышали: нагрянуло то, чего мы ждали уже много лет…

Голос его звучал как колокол. На мгновение Добо замолк — быть может, утаил какую-то неприятную мысль. Но, отогнав ее, он продолжал обычным своим тоном:

— Мой товарищ, капитан Мекчеи, только что передал мне полный список всех сил крепости. Хотя вы в общем и знакомы с ним, я считаю необходимым прочесть его. Прослушайте и запомните… Гергей, прошу тебя, братец.

Он протянул бумагу Гергею, который быстрей и легче, чем дядя Шукан, справлялся с таким трудным делом. Гергей охотно принялся читать вслух:

— «Состояние Эгерской крепости на девятое сентября тысяча пятьсот пятьдесят второго года…»

— То есть к нынешнему дню, — добавил Добо.

— «В крепости двести конных солдат и столько же пеших — это гарнизонные войска; стрелков из Эгера и его окрестностей — восемьсот семьдесят пять. Его превосходительство Ференц Перени отрядил двадцать пять человек, господин Дердь Шереди — двести…»