Лейтенанты приказали и в других частях крепости копать землю, набивать ею бочки, туры и выставить их в защиту от ядер. Больше всего тур пришлось поставить у большой башни Старых ворот.

Когда на рассвете караульные разместились за тыном возле Шандоровской башни, на них градом посыпались ядра из турецких пищалей.

— Ложись! — крикнул Гергей.

И сто пятьдесят солдат кинулись ничком наземь.

Гергей прижался к стене.

Ядра свистели над их головами и ударялись о крепостную стену.

Тын был весь изрешечен.

Наступила минута затишья. Турки перезаряжали пушки.

— Встать! — крикнул Гергей.

Пятеро остались на земле.

— Отнесите их к церкви, — приказал Гергей. — Раненые есть?

Из рядов молча вышли пятнадцать человек. Все они были ранены.

— Ступайте к цирюльникам. — Гергей сжал кулак и выругался. — Ребята, — сказал он, — не можем же мы с утра до ночи лежать на брюхе! Тащите сюда лопаты, выкопаем рвы.

Человек десять побежали за лопатами, и вскоре все принялись копать. Не прошло и часа, как солдаты вырыли ров, в котором они могли стоять, скрытые по пояс.

Гергей переждал, пока турки снова расстреляют свои заряды, потом выскочил из канавы и поспешил во внутренний двор крепости. Он хотел доложить Добо о том, что начал копать рвы.

Возле монастыря Гергей увидел маленького турчонка, игравшего под водостоком. Мальчик ложкой выковыривал из стены дымящееся пушечное ядро. Видимо, он удрал из кухни и занялся игрой в таком месте, куда непременно падали ядра.

— Убирайся! — прикрикнул на него Гергей.

Испуганный малыш повернулся и, побледнев, прижался к стене, уставившись на Гергея глазами, полными страха, потом зашарил ручками по стене, точно хотел ухватиться за материнскую юбку.

Хлопались ядра, сбивая штукатурку. Черное чугунное ядро величиной с кулак ударилось в стену, как раз над плечиком ребенка, оставив грязный круглый след.

Гергей подбежал, схватил мальчика на руки и понес во дворец.

В тот вечер солнце спускалось к Бакте, прячась за пушистые облака. На мгновение бросило оно в самую высь небосвода блестящий сноп лучей, потом скрылось за кроваво-красными облаками, и казалось — оно ушло в более счастливые края, где люди в этот вечер спокойно склоняли голову на подушки под мирное жужжанье осенних жуков.

А в Эгерской крепости с закатом начиналась самая горячая работа.

Не успел прогреметь последний выстрел топчу, как каменщики взялись за свои лопатки, а крестьяне начали подносить камни, землю, бревна, воду, песок и заделывать проломы. Повсюду звенели кирки: по приказу Добо сбивали края каменных карнизов башен, так как ядра сшибали выступавшие камни и осколками их ранило даже тех, кто находился в защищенном месте.

Итак, работа шла и ночью. На стенах у бойниц залегли стрелки, в проломах работали мастера.

Иногда то с одной, то с другой башни стреляли из мортиры светящимися ядрами. Ядро взлетало ввысь, воспламенялось и на мгновение озаряло широкое пространство перед крепостью.

Эта предосторожность помогала отвратить козни турок.

— Работайте, работайте! — то там, то здесь подгоняли офицеры.

Один каменщик спустился по веревке за крепостную стену, чтобы снаружи прихватить железными скрепками балку, всунутую в пробоину.

Снизу раздались ружейные выстрелы. Работавших осыпало градом пуль. Затрещало множество ружей, выбрасывая красные вспышки.

Огни этих выстрелов осветили две сотни янычар, залегших на земле.

Со стен им ответили залпом.

Но каменщик упал со стены в пропасть.

— Работайте только внутри крепости! — послышался приказ Пете.

Мастеровые продолжали работать, не обращая внимания на непрестанные залпы тюфенкчи[84].

В полночь раздался голос приворотника.

Добо, сидевший на ящике с порохом, поднял голову, насторожился.

— Пришло послание от короля! — вскочил Пете.

И правда, не прошло и пяти минут, как перед Добо уже стояли два окровавленных, запыхавшихся человека. Оба они были в турецкой одежде. Обагренные кровью клинки сабель, висевших у обоих на запястье, свидетельствовали о том, что в Эгерскую крепость не так-то легко проникнуть.

— Ну, — сказал Добо, — что же вы молчите?

Одним из пришедших оказался Варшани, выбравшийся из крепости прошлой ночью. Второй был Миклош Ваш, который отвозил королю письмо Ахмеда-паши.

Варшани с трудом перевел дух.

— Чуть не убили!

Миклош Ваш сунул забрызганную кровью саблю в ножны и сел на землю, усыпанную каменной пылью. На ногах у него были желтые сапоги. Стащив один сапог, Миклош вынул складной нож, надрезал подметку, извлек из нее письмо и протянул его Добо. И только тогда был он в силах вымолвить слово:

— Я виделся с архиепископом. Он велел передать вам поклон, господин капитан. Письмо ваше господин архиепископ сам вручил королю. Вот ответ.

— А третьего убили, — сказал Варшани.

— Какого еще третьего? — рявкнул Пете.

— Иштвана Сюрсабо, нашего солдата. Он тоже оказался за крепостными стенами и пошел с нами. Его закололи пикой у самых ворот. — И, глубоко вздохнув, Варшани продолжал: — Мы не думали, что натолкнемся на турок. Только мы подошли, я дунул в дудку — и вдруг возле самых ворот десять турок накинулись на нас, и началась потасовка. Еще слава богу, что было темно да ворота сразу отворили. Иштвана закололи у меня на глазах, и мы сами-то едва проскочили.

Добо взломал печать, которая и без того совсем искрошилась под подошвой, и, наклонившись к фонарю, начал читать письмо.

Лицо его становилось все мрачнее и мрачнее, брови сурово сошлись у переносья. Дочитав до конца, он вскинул голову и сунул бумагу в карман.

Пете хотелось спросить, что пишет король, но Добо, угрюмо посмотрев вокруг, обернулся к Варшани.

— Ты передал письмо господину Салкаи?

— Передал, сударь. Он шлет поклон. Все утро беспрерывно строчил и тут же разослал гонцов во все концы.

— Еще что скажете?

— Мне больше нечего сказать, — ответил Миклош Ваш. — Господин архиепископ принял меня очень милостиво, и у его величества все тоже встретили любезно. Но у меня рана на голове, надо бы пойти к цирюльнику.

— Пете, сын мой, — проговорил Добо, — не забудь сказать завтра Шукану, чтобы он занес имена наших двух гонцов в список людей, для которых после осады мы попросим у короля награды.

— Сударь, — сказал Варшани, скребя в затылке, — мне еще кое-что надо сообщить.

Добо устремил на него взгляд.

— Лукач Надь, — продолжал Варшани, — просит вашу милость поставить к главным воротам несколько факельщиков. Он хочет вернуться ночью…

— Вернуться? — Добо сердито топнул ногой. — Уж я приучу его к порядку!

Мимо них поспешно прошел мастер, неся в бадье известковый раствор.

Добо отодвинулся в сторону и крикнул наверх каменщикам:

— Поперек клади бревно, а не вдоль! — и снова обернулся к Варшани. — Этот Лукач, верно, думает… Ну, погоди, пусть он только попадется мне на глаза!..

И Добо тяжело задышал, как разъяренный бык, готовый поднять на рога раздразнившего его человека.

Варшани, почесывая подбородок, умоляюще взглянул на Добо.

— Он очень горюет, ваша милость, что не мог раньше вернуться в крепость. Прямо не знает, куда деваться с тоски.

Добо ходил взад и вперед под фонарем.

— Ерунда! И о чем он только думает? Впрочем, что бы он там ни думал и что бы ни просил передать, наказания ему все равно не избегнуть. А вы еще сегодня ночью пойдете обратно. Опять отнесете письмо архиепископу и королю… Миклош, ты дойдешь?

Миклош прижимал платок к голове. По левой щеке его юного лица струилась кровь, и платок стал красным.

— Дойду, — ответил он с готовностью. — А голову мне зашьют в Сарвашке.

Стена разрушалась с каждым днем все сильней и сильней. Работой каменщиков было занято очень много людей. Больше выставляли теперь и караульных по ночам. Снова и снова турецкие пушки изрыгали ядра, известка взлетала со стены на десять саженей вверх, а ядра застревали в каменной кладке.