— Да, я «Официальное описание» в библиотеке взяла, — поддержала подругу Зина. — Там всё описано — до мельчайших подробностей. Приходите, господин Ниткин, мы вам всё покажем.

— Ну, хорошо, — как бы нехотя согласился Петя, хотя Федор видел, как у друга отлегло. — Придём, на этих святках и придём. Каникулы, как-никак!

— Замечательно! Прекрасно! — Лизавета аж в ладоши захлопала. — Я всё устрою! Обещаю! И мы с Зиной вам всё докажем! А теперь…

Федор понял — оркестр как раз сделал паузу, предстоял ещё один вальс.

— Разрешите пригласить на тур вальса, мадемуазель, — он по всей форме щёлкнул каблуками.

— С удовольствием приму приглашение, — подмигнула Лизавета, вкладывая ладошку в руку Федора, обтянутую белой перчаткой.

— Федя, ты спишь? Федь, а Федь!

— Ну чего тебя, Петь? — проворчал Федор, с трудом отрывая голову от подушки.

— Федя, я про ангела…

— Нашёл время, — Солонов перевернулся на другой бок. Бал давно закончился, завтра все разъезжались на каникулы, на все святки.

— Федь! Да Федя же! Нет, ты послушай — я теперь уверен, что это был человек оттуда. Только он бы смог!

— Ну, так и что? Я тоже про это думал. Может, тот спаситель был и оттуда. Но что это меняет? Они Пушкина у нас спасли. Отчего бы и государя не спасти? — Не-ет, ты не понимаешь! — горячо зашептал Петя. — Пушкина они как спасли? — послали своего человека, он убедил государя Николая Павловича, тот самолично с жандармами примчался к месту дуэли!

— Ну и что?

— Ничего сверхъестественного. Никаких сил ангельских. А тут — нечто невозможное, неисполнимое!

— Погоди, ты ж девчонкам не веришь, конечно же?

— Именно, что верю! Именно! — Петя сидел на постели, сжав кулаки. — Верю! Зина — она умная! Лиза — она хитрая! Я, пока танцевали, Зину расспрашивал — они огромный чертёж вокзала нарисовали, на целую комнату, из кукольного дома обстановку использовали — она в правильном масштабе. Даже об этом подумали!

— Ну, молодцы, — одобрил Федя. — Давай спать, а, Петь?

— Тебе лишь бы спать! — обиделся друг. — Нет, ты послушай, послушай — если они правы — а они правы, боюсь! — то это значит, те, кто приходит оттуда такое могут, такое — что нам кажется, это ангельский чин вмешался!

— Ну, и что? — вновь повторил Федор. Надо сказать, в голову ему сейчас, посреди ночи, не лезло вообще никаких мыслей, ни умных, ни даже глупых, просто очень спать хотелось.

— Да как же ты не понимаешь? — огорчился Петя. — Ну, смотри — этот господин, предупредивший урядника, почему он скрылся?

Федор очень хотел запустить в друга подушкой. Сдержался с трудом.

— Потому что уже не было времени им что-то придумывать, разрабатывать, искать подходы! — с торжеством поведал Петя, приняв молчаливое сопение соседа за сосредоточенное внимание. — Всё, что они могли — это вот чтобы он так подошёл бы к конвою, и в лоб им всё сказал. Ни документов у него не было, ни адреса, ничего. Только потому ему и пришлось скрываться.

— А дальше?

— А дальше ему помогли! — убежденно сказал Петя. — Следили из своего потока и подсказывали!

— Чепуха! Профессор говорил…

— А, может, это вовсе и не профессор! Был же там этот, Никаноров? И другие тоже могли быть! Значит, может у них такое найтись, чтобы связь была между потоками!

— Может, и так, — Федя не нашелся, что возразить. — Но нам-то что с того?

— С того, что, может, они и за нами следят! И вообще их тут гораздо больше, чем нам кажется!

— И что нам с этим делать?

— Как это «что»?! — поразился Петя. — Мы должны их наперечет знать! Чтобы они у нас тут не хозяйничали!

— Но ведь и Пушкин, и Государь, коль их рук дело — это ж хорошо, верно?

— Верно. А вот я как того Никанорова вспомню, так в дрожь бросает! А если он не один такой? А если их много?

Друга Петю явно уносило куда-то в неведомую даль. Начал с того, что «ангел» Лизаветы и Зины был пришлецом из иного временнóго потока, а теперь и вовсе перескочил на злокозненного Никанорова. В общем, тут Федор-таки запустил в Петю подушкой, поймал её обратно и, не слушая более никаких возражений, с головой нырнул под одеяло.

Святки. Обычно весёлые, сытые, обильные, с непременным катанием с горок и на коньках, ходят ряженые, водят медведей, устраивают гадания — всего не перечислишь. И на сей раз в Гатчино, казалось, всё свершится, как и в прошлые года — однако ж нет.

«Высшее общество», хоть и не отменило всего полностью, но притихло, государев двор, скуповато отметив Рождество, повестил, что новогодних забав не случится. Волнения, выплеснувшиеся из рабочих кварталов столицы и близлежащих деревень, как будто бы утихли, но могилы были ещё слишком свежи.

Впрочем, Федя Солонов на это не обращал внимания. Хватало иных забот.

Во-первых, неугомонный Бобровский снова вылез со своими «бомбистами»; теперь, когда «всё успокоилось», как он выразился в письме Федору, «самое время довести дело до конца».

Во-вторых, Лиза Корабельникова, как и обещала, позвала их с Ниткиным в гости, уже перед самым Новым годом. Мама обрадовалась — приглашения в дом Варвары Аполлоновны Корабельниковой ценились высоко.

В-третьих, с сестрой Верой явно творилось что-то совсем не то, родители ходили озабоченные и совсем не в праздничном настроении; Федор же почти не сомневался, что знает причину — и не только в «меланхолии» Лизаветиного кузена Валериана.

Он смотрел и слушал. Слушал и смотрел. Останавливался у дальнего конца платформы, якобы посмотреть на паровозы (что простительно мальчишке, даже и в кадетской форме), ловил обрывки фраз, брошенных машинистами, кочегарами, смазчиками, обходчиками; стал читать газеты, в изобилии валявшиеся у папы в кабинете; и даже болтовня нянюшки с молочницами не избегла его внимания.

И всё это, всё, что удавалось перехватить, зацепить, поймать — ему чем дальше, тем больше не нравилось.

А родные ничего не замечали; папа был по горло занят в своём полку, отличившемся при подавлении беспорядков; мама, Надя и нянюшка просто хотели забыть поскорее весь тот ужас; в самом деле, ведь случались волнения и раньше; с ними справились, справятся и на сей раз.

Левка Бобровский был, конечно, пижон и задавака, но кое-что понимал крепко. И умел, взяв след, идти по нему до конца, несмотря ни на что. Федя вспомнил слова физика Ивана Андреевича — о том, что ему, Солонову-младшему придётся следить за старшей сестрой.

А ему придётся. Потому что в том мире, что так понравился Костьке Нифонтову, где якобы нет ни богатых, ни бедных, бессудно убили Государя со всей семьёй.

До того дня оставалось уже меньше десяти лет. Кажется — огромный срок, но Федор Солонов, побывавший в будущем, отчего-то так не думал.

Наследник Цесаревич Николай Александрович, будущей император Николай Второй уже имеет четверых дочерей, самая старшая, Ольга, всего на год старше его, Федора; а младшему, Алексею, всего три годика…

«Мы присягали России, сын, — говорил ему как-то папа, говорил необычно сурово и серьёзно. — А государь — символ её. Живой символ, как знамя. Люди дрались и умирали, чтобы только знамя, кусок раскрашенной тряпки на простой палке! — не досталось бы врагу. Хотя, казалось бы, да пусть подавятся! Не винтовка, не пулемёт и уж тем более не пушка — чего за него биться, за это знамя?! Тем более, что это же просто дань традиции — некогда значки и знамёна были нужны, чтобы лучше отличать отряды на поле боя. Сейчас, когда фронт растягивается на десятки вёрст, для чего нужны эти знамёна? — однако же нужны, сын. Символ, средоточие, то, без чего полк — всего лишь скопище невесть зачем получивших оружие людей. А не станет символа России — не станет и её самой. Нет, земля не исчезнет, не рухнут города, не выйдут из берегов реки, да и люди останутся — но это уже будет совершенно иное, сын. Совершенно иное…»

«Папа был прав», — подумал Федор.

Подняв воротник шинели и потуже завязав башлык, он шагал сейчас по предновогодней Гатчине. Был самый канун Василия Великого, в дворцовом парке ещё играла музыка на государевом катке, а он, Федор, шёл на Бомбардирскую, 15, в гости к Лизавете Корабельниковой.