«Иные вещи, Пушкин, положено знать лишь Мне, во избежание беспокойства нравов. Ныне же ступай. Завтра тебе доставят указ: поедешь по ряду губернских городов с именным Моим повелением. Много творится непорядка, как явил нам г-н Гоголь в комедии своей — всем там досталось, а Мне больше всех. Поезжай, и составишь для Меня подробное отношение…»

Так положено было начало тому, что стало впоследствии «Земным путём»…»

Дальше тожк имелось много всего. Тот же «Земной путь» и «Повѣсти Бѣлкина», «Дубровскій» и «Евгеній Онегинъ», «Маленькіе трагедіи», «Полтава» и так далее и тому подобное

Федя пролистнул несколько страниц.

«Пушкинъ читаетъ стихи офицерамъ въ Благородномъ собраніи Севастополя во время первой бомбардировки 5 октября 1854 года, съ картины В.Е.Маковского[4]».

«Что ж это за офицеры, — подумал Фёдор, — которые во время обстрела стихи слушают? Пожары надо тушить, раненых выносить, к отражению штурма готовиться!..»

«Пушкинъ среди отступающихъ съ Южной стороны Севастополя войскъ, съ картины В.В.Верещагина».

«Пушкинъ и Тютчевъ слушаютъ императорскій манифестъ о заключении Парижскаго мира, съ картины И.Н. Крамского»

Но, конечно, были тут не только картины.

«Исторiя Таврической войны», «Стихи на бастіонахъ» …

««Стихи на бастіонахъ», безспорно, покажутся удивительными и даже странными истинному любителю пушкинской строфы, привыкшему къ отточенности риѳмъ, богатству и образности языка, удивительному свѣтлому чувству, коимъ наполнена вся пушкинская поэзія; здѣсь же г-нъ Пушкинъ зачастую прибѣгаетъ къ риѳмамъ дальнимъ и приблизительнымъ.

Очевидно, однако, что сдѣлано это съ глубокимъ осознаніемъ необходимости подобнаго, ибо проистекаетъ изъ строя тѣхъ солдатскихъ и матросскихъ пѣсенъ, которыя поэту доводилось слушать въ время Севастопольской эпопеи.

Таким образом, нельзя отрицать, что —"

— Господин кадет, — услыхал он вдруг совсем близко голос госпожи Шульц. Строгий, но не сердитый. — Столь пристальное внимание к хрестоматии, бесспорно, заслуживает похвалы, однако книгу вы прочтёте и после. А пока послушайте, что я говорю.

Отделение хохотнуло, и Фёдор поспешно захлопнул книгу. Ишь, Воротников, варежку раззявил, смешно ему, митрофанушке…

[1] Стихи Ирины Черкашиной, используются с её любезного разрешения.

[2] Подлинный исторический факт. Увы, в нашей реальности судьба о. Стефана сложилась трагически: без суда и следствия он был расстрелян одесской ЧК в 1918 году.

[3] Сноска внизу страницы гласила: «Алексѣй Васильевичъ Тырановъ (*1808-†1859) — русскій живописецъ, съ 1839 г. членъ императорской Академіи Художествъ».

[4] «Владиміръ Егоровичъ Маковскій (родъ. 1846) — русскій живописецъ, активный участникъ «товарищества передвижниковъ», съ 1873 г. членъ, съ 1893 г. дѣйствительный членъ императорской Академіи Художествъ»

Урок получился интересным, куда интереснее того, к чему Федя Солонов привык в прошлой своей гимназии, где учитель зачастую просто говорил открыть учебник на такой-то странице и «читать молча!».

Ирина Ивановна Шульц рассказывала о Пушкине, о его детстве и юности, о Царскосельском лицее, где теперь в части старых залов открыли музей и куда они вскорости «совершат экскурсию», говорила живо и ясно, и перед Федей словно разворачивался новомодный синематограф — совсем юный Пушкин, ненамного старше его самого, читает стихи старику Державину, молодым человеком встречается с Государем в Москве, пишет «Клеветникам России» и «Бородинскую годовщину»…

— «Так высылайте ж к нам, витии, // Своих озлобленных сынов: // Есть место им в полях России, // Среди нечуждых им гробов!» — дочитала Ирина Ивановна с чувством, делая ударение на «Есть». Мальчишки слушали, замерев, даже Нифонтов с Воротниковым; один Лев Бобровский хмурился, краснел и кусал губы, верно, всё переживая своё неудачную «шутку».

На последних строчках второгодник Всеволод, забывшись, аж потряс сжатым кулаком.

— Видите, господа кадеты, как могущественно русское слово? Как виртуозно владел им, словно фехтовальщик шпагой, Александр Сергеевич Пушкин?..

Кадеты загудели, закивали, соглашаясь.

— Но русский язык — не только ваше оружие. Это ваше знамя. Ваша принадлежность к России, к народу. Начнёте пренебрегать языком, забудете его строй и правила, растеряете драгоценность мыслей, высказанных по-русски, — и перестанете быть русскими людьми!.. Но об этом мы ещё поговорим после, и в подробностях; а пока что вам первое домашнее задание — своими словами, коих должно быть не менее трехсот пятидесяти, не считая союзов и предлогов — обосновать, почему русскому офицеру так важно владеть нашим языком. Припомните то, о чём мы говорили сегодня, или изложите свои собственные аргументы. Ну, скажем, о том, кем должен быть солдату хороший командир. Знаете? Нет? Ай-ай. Конечно, сегодня мы говорил о Пушкине, но его современник и тоже великий поэт, Михаил Юрьевич Лермонтов, в поэме «Бородино», писал… Кто помнит? Вы, кадет, э-э-э?..

— Ниткин! Петя Ниткин! — вскочил Федин приятель и Фёдор мысленно застонал. Ох, сейчас как сказанёт!..

— Полковник наш… как там дальше, господин кадет?

— Полковник наш рождён был хватом! — с жаром продекламировал Петя. — Слуга царю, отец солдатам! Да жаль его — сражён булатом…

— Отлично, кадет Ниткин, но этого нам уже хватит! — остановила его Ирина Ивановна. Судя по Петиному виду, он готов был декламировать до самого конца. — Поэму знаете, хвалю. И вы уже сказали самое главное. «Слуга царю, отец солдатам». Вы должны уметь правильно говорить и с Государем, и будучи среди нижних чинов. А без это сделать, не владея языком в совершенстве? Не зная народных песен и сказок, не зная лучших наших стихов и романов?.. ну, довольно на сегодня. Звонок вот-вот прозвенит. Триста пятьдесят слов, напоминаю.

Переменка после первого урока была короткой, всего десять минут, но господа кадеты седьмой роты первого отделения использовали её на все сто: кто устроил «конские скачки», кто сражался у стены в пуговки, кто стоял в короткой очереди к самовару, откуда всё тот же дядька Серапион разливал ещё не остывший чай.

Петя заметно приободрился, похвала госпожи Шульц явно пришлась ко двору. Они с Фёдором пристроились за чаем — Ниткина мучила жажда, ну, а Солонов пошёл за компанию.

— Эй, — вдруг раздалось за спиной, и Федя сжал кулаки.

Ну, конечно. Успевшая спеться троица. Воротников, Нифонтов и Бобровский. «Лэ-эв» по-прежнему красен и зол, словно разом лишился сладкого на неделю.

— Это ты, что ли, мелюзга, со мной драться хотел? — выпятил челюсть второгодник Севка Воротников. — Ты, как тебя там? Дядя Федя-съел медведя?

Их услышали. Справа и слева как-то словно сами собой оказались те же трое, что были за завтраком; теперь Федя знал их имена. Рыжий Гришка Пащенко, вихрастый Борька Шпора и веснушчатый Пашка Бушен.

Петя Ниткин побледнел и задрожал. Эх, ты, тютя!..

— Я хотел, — вполголоса ответил Фёдор. — Потому что ты колбасу у моего друга стянул, а настоящие кадеты так не делают. Не по-товарищески это.

— А нечего рот разевать! — глумливо начал было Нифонтов, но Воротников только махнул на него:

— Не твоё дело, Костян. Тебе, Нитка, — и Севка ткнул пальцем Петю Ниткина в грудь, — колбаса неполезна. Эвон какой пухляк! Так что я тебе, можно сказать, доброе дело делаю.

— Не трогай его, — по-прежнему негромко сказал Федя. — Драться хотел, Воротников? Ну так пошли. Если не струсил.

— Кто струсил? Я струсил? — возмутился второгодник. — Пошли, а то переменка кончится!

— А ты успеешь? — забеспокоился Костя Нифонтов.

— Успею! — хвастливо бросил Воротников. — Махну разок, он и улетит!

Федор ничего не сказал, а просто ноги сами понесли его к коридорному ватерклозету — обычному месту мальчишеских поединков в 3-ей Елисаветинской. Петя Ниткин семенил следом, хватая друга за рукав и бормоча что-то вроде «Федь, может, не надо, а, Федь?»