26–27 октября 1914 года, окрестности Гатчино и станция Пудость.

Федор, Варлам и Пашка спустились к своим. Две Мишени шагнул навстречу, быстро хлопнул каждого по плечу, словно пытаясь удостовериться — это они, они самые, в истинной плоти.

— Они нас обойдут. Ночью едва ли сунутся, а утром снимутся и или к северу двинут, или к югу. Времени они с нами потеряли изрядно, — он обернулся, бросил взгляд на белеющую под луной дамбу. — эх, взорвать бы, да нечем. Патроны есть, гранаты есть, а вот взрывчатки… не порох же из гильз выковыривать.

— Жалко взрывать, — вдруг сказал Пашка. — Люди такую красоту строили, старались…

— И мне жалко, — мрачно согласился Две Мишени. — Да и нечем у нас. В общем, понятно. Противник или попытается вновь прорваться здесь, или, как сказал, обойдут. Что ж, оставим тут крепкий заслон. С остальными вернёмся во дворец, надо дать отдых мальчишкам…

Судя по лицу Константина Сергеевича, решение это ему крайне не нравилось.

— Гатчино оставлено и горит. Что с государем, что с гвардией — никто не знает. В столице хаос. Запасные батальоны линейных полков перешли на сторону Временного Собрания — ещё б они не перешли. Это самое «Собрание» заседает в Таврическом дворце; немцы с мятежными гарнизонами фортов, пропустившими десант «добровольцев Гинденбурга» пытаются пробиться в столицу напролом, через Ораниенбаум, Петергоф и Стрельну; на нас наступает, судя по всему, отряд, прибывший по железной дороге через Ригу и Псков…

Наступило молчание.

Ночь быстро сгущалась, с запада катились волны непроглядных туч. Слопали луну, сожрали звёзды. Мрак заливал всё окрест, унылые облетевшие леса, дорожки, покрытые опавшими листьями; где-то совсем рядом скрывался вражеский отряд, отброшенный, но не разбитый.

— Как же так, Константин Сергеевич? — наконец выдохнул Варлам. — Как такое могло случиться? Если ехали через Ригу — выходит, немец Ригу должен был взять? А флот, а батареи, а гарнизон —

— Ничего они не брали, — раздражённо бросил Две Мишени. — С чего всё началось-то? Вошли без единого выстрела, наоборот — «по приглашению Государственной Думы», под дружественными флагами, с построенными на шканцах командами, и оркестрами, исполнявшими «гимны свободного мира». «Марсельезу», например. Ага, оркестры Германского рейха — «Марсельезу»! «Международная помощь в деле установления порядка», так, кажется, они это называли…

— И никто их не остановил? — решился Фёдор. С самого начала заварухи газеты в корпус поступать перестали, оставались только слухи.

— Раз они добрались до Гатчино, вице-кадет-фельдфебель, очевидно, что никто! — сердито бросил полковник. И замолчал.

— Броневики они тут не протащат, ваше высокоблагородие, — заметил Варлам.

— Не протащат. Попробовали, не вышло. Так что или на север им, или на юг. Далеко. А здесь им делать нечего, — Две Мишени решительно спрятал карту. — Что ж, дело ясное. Выставляем боевое охранение и ждём утра. Утром начнём отход на Пудость.

Ночь тянулась медленно и мучительно. Федор с Варламом и Пашкой остались на мельничке; Две Мишени придал им десяток мальков. Игрушечный домик в погромах не пострадал, отопление исправно работало, в подвалах нашлись и дрова, и уголь. Завалив тяжёлой мебелью все окна первого этажа, поправив, насколько возможно, бойницы на втором, Фёдор назначил часовых и сам вскоре задремал, подняв воротник шинели и надвинув поглубже шапку.

Противник, конечно, мог попытаться проскочить по дамбе, пользуясь темнотой, но тут уже их ожидали растяжки-сюрпризы, щедро наставленные стрелками-отличниками. Можно было закрыть глаза — и думать о завтрашнем дне, об отходе, о бое — только не о Гатчино, не о том, что могло случиться с семьёй, с мамой, с отцом…

За ночь их никто не потревожил. Немцы и наши взбунтовавшиеся части больше ничего не пытались штурмовать — ни мельничку, ни сам дворец. Не веря собственным глазам, Федя лично пошёл в разведку; но нет, противник обнаружен не был — отступили. Остался обычный мусор, грязные бинты, жестянки от консервов, пустые патронные пачки. Убитых никто не убирал, тела так и остались лежать подле домика.

…Колонна кадет была уже готова, когда Федя со своим отрядом добрались до дворца.

— Мариенбург ими занят, — Две Мишени задумчиво водил карандашом по карте-трёхверстовке. — И занят прочно, раз уж там эти, как их, «временные» угнездились и предлагают куда-то там «записываться». Впрочем, неважно. Отходим на Пудость. Контакт с противником мы потеряли, впрочем, и они нас. Утром снялись и ушли. Пора и нам.

…В подвалах дворца хватало всяческого добра. В конюшнях, частично сделавшихся гаражами, стояла полудюжина американских трёхтонок TAD и ещё столько же «руссо-балтов». Их нагрузили боеприпасами и провиантом, «стрелкам-отличникам» пришлось садиться за руль. Взяли даже цистерну с топливом и другую, поменьше — с маслом. Князь был поистине запаслив; правда, ни ему, ни семье его это не помогло…

Двинулись колонной. Жаль, мотоциклеток не нашлось, подумал Федя, крутя баранку и мысленно в который уже раз благодаря Константина Сергеевича, чьим иждивением старших кадет стали заранее учить вождению автомобилей.

Узкая грунтовка вела от «Северного паласа» к Пудости. Выбралась из леса, потянулась полем. Всё облетевшее, жухлое, всюду властвует поздняя осень. Хорошо, снег в этом году ещё не ложился.

…И первая же встретившаяся им на пути деревня — в красивом чистом месте, крепкая, зажиточная, где крестьяне очень неплохо зарабатывали, сдавая дачи на лето столичной публике — встретила их поставленной поперёк дороги телегой. На обочине горел костер, возле него грелась кучка солдат и матросов — грязноватых, расхристанных, постоянно смоливших цигарки. С полдюжины их лениво слонялись вокруг телеги, долженствующей изображать баррикаду.

«Это что ж такое?» — ужаснулся Федя. — ««Временные» уже у нас за спиной?! А чего ж тогда штурмовали? Или, может, это наши, это верные части?»

При виде колонны грузовиков, сидевшие у костра, принялись неспешно подниматься. Две Мишени остановил головную машину шагов за тридцать до въезда в деревню.

— Кто такие?! — гаркнул он начальственным голосом. — Кто начальник?!

Сидевший рядом Федором малёк деловито передёрнул затвор «фёдоровки».

— Сам кто такой? — моряк в чёрном бушлате взял винтовку наизготовку, но не прицелился. И стоял открыто, даже не попытавшись укрыться, как и остальные.

— Запасники, — вполголоса сказал Федя мальку. — Шинели последнего срока носки, винтовки — в обоймах да патронниках небось лягушки скочут…

Малёк послушно захихикал, всем видом своим являя непреклонную решимость.

— Особый автомоторный подвижный отряд специального назначения, следуем в столицу! Требую немедленно пропустить!

— Пропусти-ить? — Морячок смачно сплюнул наземь. — Приказа такого не имею. Имею только приказ никого не пропускать. Сообщи, кто такие, что за часть, кто командир?

— От кого приказ-то насчёт «не пропускать»? — самым невинным голосом поинтересовался Две Мишени. — От господина Львов? Или Родзянко? Или от Карандышева?

— Тебе не доложился, — с прежней ленцой ответил матрос. Он словно бы ничего не боялся и совершенно не верил, что здесь может что-то случиться, и четыре десятка вооружённых людей — пусть и мальчишек — в грузовиках его совершенно не смущало. Было в этом что-то заразное, что-то безумное. Коллективное сумасшествие, как сказала бы Ирина Ивановна до того, как… в общем, до того, как. Ведь даже дорогу эта братия перегородила совершенно наплевательски. И сами не скрывались. Словно ни на грош не верили, что с ними что-то может приключиться плохое.