Они сделали два круга и проезд. А потом, сойдя со льда, рассыпались, смеясь, но ненадолго — потом что оркестр заиграл вальс и пары заскользили, кто умел — закружились, кто нет — просто катились в общем потоке.

— Давай! — Лиза безо всяких церемоний потащила Федю за собой.

Оказалось, что умеет они просто отлично. Ну, а кадет Солонов возблагодарил всех до единого своих учителей танцев. Конечно, вальсировать на льду — совсем не то, что на паркете, но на коньках Федя стоял крепко.

И они закружились. Ах, как они закружились!

Конечно, это был не настоящий вальс. Но это было здорово. Огоньки, льющаяся музыка и они, словно плывущие сквозь неё.

…Потом они катались ещё долго, подъезжали к будочкам с пирогами и обжигающе-горячим чаем; и говорили, говорили, говорили…

И почему я раньше никогда не дружил с девчонками? — недоумевал потом кадет Солонов.

…Петя Ниткин встретил его, спрятавшись за свежий номер «Физика-Любителя».

— Покатались? — сухо осведомился он, не опуская журнала.

Феде было слишком хорошо, чтобы обижаться или вообще замечать недовольство приятеля.

— Ух, там так было, так было!..

— Да чего ж там было-то? — небрежно бросил Петя.

Федя принялся взахлёб рассказывать, не обращая внимания на Петин обиженный вид.

— Глупости, в общем. Подумаешь, с девчонками кататься! Можно подумать, они в физике понимают!

— Понимают, — вступился за гимназисток справедливый Федя. — Сестра у меня, Вера, они в гимназии физику по курсу этого, как его… Хвостова? Хватова?..

— Что, неужели Хвольского?..

— Да! Точно! Хвольского, так она и говорила!

— Хм! — Петя задрал нос. — Хвольский!..

— Да, Хвольский. Так что понимают они, Петь, понимают!

— Ну и ладно, — буркнул Петя, вновь утыкаясь в журнал.

— Хочешь, я Лизу попрошу, она…

— Чего «она»?

— Ну-у… — смутился Федор, — может, познакомит тебя с подругой какой. На рождественский бал-то ты ж пойти хочешь? Знаешь, какие там угощения?.. Не слышал разве — торты наши по всему Гатчино славятся! Государь сам заходит!

— Торты? — оживился Петя. — Торты — это дело. А ты точно знаешь?

— Провалиться мне на этом месте!

— А ты, значит, с Лизаветой?..

Федя покраснел.

— Ну, в общем, да…

В Петином взгляде появилось странное выражение; Федор его не понял.

— Так попросить Лизу? — он уже сам чувствовал, что зря, что не надо бы, но вовремя не остановился.

— Попроси, — буркнул Петя. — Чего уж тут теперь…

Федя умолк, впервые ощущая с другом странную неловкость. Потоптался, не зная, что сказать.

— Ладно… ну, Петь, спокойной ночи…

— Спокойной, — отозвался тот, продолжая читать.

Федор ещё раз взглянул на приятеля, вздохнул и полез к себе на постель.

И прошло целых три дня пока Петя не перестал дуться.

И, казалось, один Лев Бобровский ещё помнит про подземные ходы…

А на следующий день, самый обычный день, в среду — Федю Солонова внезапно вызвали с урока.

Случалось такое только в исключительных случаях; если, допустим, приходили дурные вести из дому.

Две Мишени остановился посреди рассказа о том, как же именно Ганнибалу удалось разбить римлян сперва при Тицине, а затем и при Требии; озабоченно кивнул Федору, мол, разрешаю, ступай.

Принесший известие дядька сказал лишь, чтобы спускался бы в главный вестибюль к парадному входу. Федя рванул по пустым коридорам и лестницам, не чуя под собой ног — что случилось? Что-то с мамой? С сестрами, с папой?..

Он почти что вылетел на площадку под императорским портретом. Государь глянул сверху неодобрительно, мол, куда это так несётся мой верный кадет?..

Однако Федя мчался и было отчего — внизу вдоль дубовых фигурных перил фельдфебельского поста меряла мраморный пол шагами тонкая фигурка старшей сестры Веры — в новой шикарной шубке, какой он, Федя, доселе у неё никогда не видывал.

Кадет Солонов только что не кубарем скатился по ступеням, совершенно позабыв, как надлежит приближаться к гостю в присутствии нижних чинов.

— Вера! Что… что стряслось?!

Сестра обернулась. Была она сейчас очень красива, румяная с мороза, глаза блестят.

— Федя, Федя, успокойся, ничего не стряслось! Все живы и здоровы, всё в порядке!..

— Уф… — мерзкий комок страха в животе разжался и сгинул. — А чего ж ты тогда…

— Федя, — сестра увлекла его в сторону, подальше от швейцара и дядек с главного поста. — Федя, послушай… тут такое дело…

— Да говори ж ты уже, не томи!

— Папа уехал в Москву, по делам полка, — зачастила Вера и глаза её как-то подозрительно забегали. — Мы, мы тут устраиваем танцевальный вечер, придут всякие интересные люди. Будет шумно, народу будет много…

Федя ничего не мог понять. Ну, что папа уехал — это понятно. В Москву — небось за пополнением. Обидно, конечно, значит, в этот отпуск он, Фёдор, отца не увидит… Только к чему Вера всё это излагает? Какое ему, Федору, дело до их глупых танцев? Пусть себе пляшут!

— Жалко, что папа уехал…

— А? Ну да, жалко, жалко, — торопилась Вера. — И, вот что, Феденька… там у нас и тесно будет, и шумно…

— Ну и?

— Марию Фоминичну мама с собой берет…

— Куда берёт? Зачем берет? — недоумевал Федор.

— К Корабельниковым, — покраснела сестра. — Там для прислуги… ужин будет… ну, как благодарность… А мама с Варварой Аполлоновной, значит, устраивают… ну, и с другими дамами… И Надя с ними…

— Ну и? — Федя никак не мог уразуметь, к чему дело клонится.

— Ах, какой же ты глупый! — Вера в раздражении топнула ножкой. — Я тебя прошу в этот раз не ходить в отпуск, понимаешь?

— Как это «не ходить»? — Федя только и мог, что хлопать глазами, ну точно кадет Воротников на арифметике. — Почему не ходить?

— Потому что ты нам мешать будешь! — вспыхнула сестра. — Я должна буду думать, что там с тобой и как вместо того, чтобы вести вечер! Я же хозяйка!.. Все кушанья заказать, проследить, чтобы доставили, и столы б накрыли!.. А Валериан будет дирижировать танцами. Некому тебе будет сопли утирать да с ложечки кормить!

Федор очень захотел обидеться. Из-за какой-то дурацкой их вечеринки, где старшие гимназистки станут жеманиться да стрелять глазками в смазливых гимназистов или там студентов с прилизанными проборами или, наоборот, со взбитыми коками — ему, Солонову-младшему уже нельзя дома появиться? Он что же, в корпусе должен сидеть и субботу, и воскресенье?

— А почему мне нельзя с мамой?

— Ох, ну неужто так трудно понять?! У мамы благотворительный вечер, там будет блестящее общество, ей там не до тебя!

— Но Надя идёт с ней!

— Надя уже большая! И хватит спорить, дорогой братец. Вот, смотри, — и она полезла в элегантный, расшитый настоящим жемчугов ридикюль, — вот тебе два рубля. Я их, между прочим, сама уроками заработала, ты не думай, не у отца взяла! Два рубля, ты подумай!..

Два рубля, ого!

Два рубля были изрядной суммой. Можно было бы выписать себе все последние приключения Ника Картера с Натом Пинкертоном; подобного рода книжки в библиотеке Корпуса не водились. А, может, уже появилась и что-то новенькое про «Кракена» с его бесстрашным трёхпалым капитаном; наконец, Феофил Феофилыч определённо намекал, что собирается устроить распродажу, и тогда тот отличный складной нож о шестнадцати лезвиях настоящей золингеновской стали может выйти вполне по карману.

В конце концов, можно — вдруг подумал он — подарить Лизе на Рождество что-то посущественнее открытки.

Последняя мысль его как-то удивила — своей внезапностью. Тем более, что ответа на письмо с приглашением на Рождественский бал в корпусе так пока и не пришло.

— Ладно, — буркнул Федя. — Давай два рубля, так уж и быть.