— И никого не арестовали?

Вера помотала головой.

— Нет. Сказали, что надо следить… надо «внедриться»… надо сообщать обо всех их действиях…

Обо всех их действиях — хм, а как же с тем мятежом? Вера не сообщила?.. или — она и не собиралась ничего сообщать?

Но вслух об этом он, разумеется, не сказал.

— И ты, значит, «внедрилась»? И тебе поверили?

— А почему же мне не поверить? — гордо объявила сестра. — Я умею играть! У меня все главные роли в гимназических постановках!

Где у тебя нет главных ролей, чуть не вырвалось у Федора.

— Я притворилась. Это нетрудно, честное слово. Сыграть в «Федре»[2] куда сложнее было.

— И, значит, сегодня ты поехала на сходку?

— Да. Обсуждали всякие важные вещи…

— А почему же явилась полиция?

— Не знаю. Может, кто-то их выдал. Может, жандармы как-то сами узнали. В Охранном отделении полный хаос, кто за кем следит…

— А если б тебя арестовали по-всамделишному?

— Говорю тебе, ничего бы не случилось! — отрезала сестра. — Разобрались бы.

Федор неуютно поёжился.

— Ты что же, хочешь сказать, что спасать тебя вовсе и не надо было? Что я зря там старался?

— Н-ну-у, — замялась сестрица, — н-не совсем. Потому что просто так бы не выпустили, оставили б в тюрьме, а потом суд…

— Ага, и что бы всё это время думали мама с папой?

Вера опустила голову.

— Ну да, — шепнула. — Мама с папой. Поэтому — нет, братец, хорошо, что ты меня спас.

— То-то же, — Федя очень надеялся, что прозвучало это солидно, по-взрослому. — И что же теперь?

— Ничего, — пожала плечами сестра. — Я сообщу… куда следует обо всём, что случилось. И тем, и этим.

Федя припомнил, что в книжках «двойным агентам» всегда приходилось нелегко в таких ситуациях, оправдываться и перед теми, за кем они следили, и перед теми, по чьему поручению это делалось.

— А тебя не заподозрят? Не спросят, как ты спаслась?

— Спросят, обязательно. И я скажу, что бежала через чердачное окно. Остальные бы там не пролезли. Это легко проверить, кстати.

— И тебе не страшно?

— Ни чу… — начала было Вера, но потом вдруг вздохнула, скукожилась, плечи её поникли. — Ужасно страшно, — призналась она вполголоса.

— И будешь это делать?

Молчание.

— Не знаю, Федь, — наконец выдохнула она. — Но что-то делать ведь надо! Прошлый раз, когда мятежники весь город заняли, мы едва-едва сбежать успели — в казармы. И только потому лишь, что Фоминична нас всех вытолкала, а то мама только стенала да за голову хваталась.

Федор очень хотел поверить. Поверить до самой глубине собственного сердца, поверить, что старшая сестра и в самом деле пошла на жуткое и опасное дело, встав против смутьянов, тех самых, что в другом времени убьют и государя, и его детей, и вообще устроят такое, что…

Хотел поверить — и не мог. Что-то мешало. Может, воспоминание о том, как Вера говорила с этими «кузеном» Валерианом?..

Что-то сестра не договаривала. О чём-то по-прежнему умалчивала, и кадет самой младшей роты не мог, понятное дело, в этом разобраться. Всё что мог — это понять, что не понимает.

— Ты должна будешь мне рассказывать. Обо всём. Должен же кто-то тебе помогать? Ну, вот как сегодня?

— Ну вот уж нет! — Вера вдруг сверкнула глазами, на миг сделавшись прежней. — И думать не смей! Если ещё и ты из-за меня в беду попадёшь… нет, никогда!

«Надо рассказать Илье Андреевичу, — подумал Фёдор. — Даже если он… из этих, он-то явно не как тот Никаноров… Надо рассказать. Он поможет».

Стало легче. Как и всегда, когда есть кто-то, на кого можно переложить тяжесть решения, пусть и частично.

Тяжело дыша и окутываясь паром, состав уже останавливался возле ярко освещённого вокзала. Множеством огней сверкал Царский павильон; светились недавно установленные фонари подле монорельсовой дороги, поблескивали только что отремонтированные штанги и дуги.

Нарядно, празднично. В конце концов, всё ещё длились весёлые Святки; но на платформах появились обложенные мешками с песком бункеры; но от края до края шагают теперь до зубов вооружённые патрули, дюжие жандармы и гвардейская пехота вперемешку.

И куда меньше нарядной публики, что обычно фланировала от буфета к ресторану и обратно. И не играл военный оркестр, как обычно случалось каждый вечер, даже в холодное время — в то время как слушатели, по заведённому, посылали за закуской, горячим сбитнем и наливочкой для музыкантов.

Они вышли, торопясь спуститься к неширокой площади и подзывая извозчика.

Приключение заканчивалось, и требовалось придумать теперь историю для мамы с папой.

— А чего тут придумывать? — пожала плечами Вера. — Возвращались на одном поезде, встретились на платформе. Дальше поехали вместе.

Федя кивнул. Ехать от Балтийского вокзала до их угла совсем недолго, к тому же во многом мимо дворцовых парков; но даже за столь краткую поездку он успел заметить — ворота на Царский каток хоть и открыты, и музыка доносится со льда, но у входа стоят не бородачи из дворцовых гренадер, но, опять же, гвардейская пехота и казаки, возведены брустверы и матово блестят пулемётные стволы.

Гатчино готовилось к отпору, буде придётся повторить.

Нет нужды описывать встречу дома, упрёки мамы, что, дескать, «слишком уж всё это затянулось, папа уже собирался телефонировать опекуну господина Ниткина!», ворчанье нянюшки «и где ж это ты, барышня моя, так пальтецо перепачкать-то изволили?», охи и ахи Нади «я так волновалась! Так волновалась!» — в конце концов, Святки на то и Святки.

Но, слава Богу, всё обошлось. И в тиши своей спальни кадет Солонов молился перед сном очень, очень усердно, с рвением, какого раньше в себе, право же, не знал.

Однако он не забыл написать короткую записку «господину титулярному советнику Илье Андреевичу Положинцеву», запечатать, наклеить марку и положить в пачку писем, что с утра отправятся на почту. Разумеется, никаких подробностей там не было:

«Милостивый государь, Илья Андреевич! Сердечно благодарю за книгу. Хотел бы, если позволит время Ваше, Вас посетить, высказав свою признательность» — Федя очень гордился составленным. Ирина Ивановна наверняка бы его похвалила, это точно.

Ответ пришёл быстро, уже на следующий день — в пределах Гатчино почту разносили без задержек.

«Кадету 7-ой роты Солонову Федору,

Дорогой Федор, буду рад обсудить с Вами все волнующие Вас темы. Очень рад, что подарок мой пришёлся ко двору…»

…Корпус встретил Федора почти полной пустотой. Кадеты разъехались на Святки, за малым исключением — как всегда, уныло слонялся по коридорам Севка Воротников, обрадовавшийся Федору, словно родному брату.

В казённой квартире у Ильи Андреевича Положинцева дым в буквальном смысле стоял коромыслом, пахло канифолью, всюду валялись катушки медной проволоки, толстой и тонкой, гальванические батареи, сопротивления, какие-то приборы, реостаты, какие-то прозрачные пузырьки, в которые зачем-то засунуты были странной формы спиральки и пластинки, в которым тянулись длинные провод[3] и прочая электротехника.

— Фёдор! — Илья Андреевич встретил гостя в коричневом клеенчатом фартуке, покрытом чёрными пятнами прожжений и кое-как наложенными заплатами. — Прошу, прошу. Садись. У меня, как видишь, тут как Мамай войной прошёлся.

Федя сел. Ему очень хотелось задать прямой вопрос — «Илья Андреевич, а правда, что вы оттуда?» — и сдержался он с немалым трудом.

— Вот, готовлюсь к новому семестру, — хозяин широким жестом обвёл первозданный хаос своего кабинета. — Физика, голубчик мой, развивается сейчас с поистине невероятной скоростью. Не успеваю выписывать новые устройства и материалы!.. Но ты, наверное, пришёл совсем по иному поводу?

— Так точно! — невольно вытянулся Федор и Положинцев только махнул рукой — садись, мол.

— Рискну предположить — ты проследил за сестрой, так?

— Так точно!

— Вот заладил, — усмехнулся Илья Андреевич. — Ну, рассказывай.