— Будет исполнено, господин полковник!

Две Мишени кивнул и быстро зашагал прочь, насвистывая что-то разухабисто-революционное.

Кадеты привычно, ловко и быстро обустроились на месте. Окна заложены всем, что нашлось, пулемёты в полной готовности, оружие почищено, смазано, магазины «федоровок» заряжены; караульные на постах.

Федор, конечно, обошёл всё «расположение» трижды, проверил, не слишком ли быстро тают походные сухпайки; ребята, конечно, устали, вымотались, но глаза у всех горят — понимают, что творится, агитировать никого не надо.

«И в смерть никто из них не верит», подумалось вдруг. В памяти поднялось лицо Юрки Вяземского, погибшего на гатчинской станции; Господи, как же давно это было! Словно целая жизнь миновала…

Ещё вечером полковник погнал надёжных гонцов на вокзал — предупредить, что они все теперь — отряд «Заря Свободы» и на том стоять.

Наконец, оставив вместо себя Пашку Бушена, Федор тоже привалился к стене, поднял воротник, запахнул башлык, сунул ладони в рукава шинели, и —

И его затряс Варлам Сокольский.

— Вставай, господин вице-фельдфебель!

Ишь, лыбится, нехороший человек…

Рассвет едва занимался, точнее, ещё только должен был заняться.

Это что же, вся ночь уже прошла? — а и то сказать, сколько ж той ночи было…

— Где полковник?

— Здесь Константин Сергеевич, где ж ему ещё быть!..

И верно — едва Фёдор хоть как-то продрал глаза, как услыхал знакомый зычный голос:

— Отряд! Подъём! Выходи, по машинам!..

Ежились, плотнее закутываясь в шинели, шагали по несколько притихшим в эти предутренние часы Таврическому дворцу. Две Мишени на виду держал внушительного вида бумагу с разноцветными печатями: мандат, выданный автомоторному отряду «Заря свободы».

Ехали на грузовиках, понатыкав куда только влезли красных знамён да кумачовых лозунгов — белое по алому.

Сыро, промозгло, серо. Низкие тучи, словно крышка гроба — хоронят старую жизнь, в ямину опускают.

Грузовики промчались по Шпалерной, завернули на Потемкинскую, с неё — на Преображенскую, потом на через Жуковского выскочили на Знаменскую — и вот он, Невский, здравствуй, старый знакомый!

Нет, здесь не было пусто и тихо — у Николаевского вокзала горели костры, стояли караулы и даже зачем-то два броневика; но жизнь отсюда ушла. Вот угловой дом на Знаменской площади, 41/83, невиннейшая контора Вильгельма Циглера, торгующая семенами цветов и овощей, а и тут — окна выбиты, над ними полукружья гари.

Трамвайные провода оборваны, волочатся по брусчатке, поникли, словно усы очень, очень грустного кота.

Как-то там Черномор?.. Вот Надя, молодец ведь, заранее купила специальную для него корзинку с крышкой…

Разогнаться по главному проспекту столицы не успели. Вот уже и пересечение с Литейным — но тут уже пришлось остановиться. «Революционные полки» натащили каких-то телег, бочек, коробов, ящиков, повалили, ничтоже сумняшеся, фонарные столбы; и один несчастный трамвай спихнули тоже с рельс, развернули поперёк дороги.

Кадеты горохом посыпались было с грузовиков, но Две Мишени мигом загнал всех обратно.

Баррикада перегораживала всю улицу, от выбитых витрин ресторана «Палкинъ» до противоположной стороны; караул отсутствовал, множество солдат — явно запасников — сидело и лежало, грелось у огня, и при виде офицера (а Две Мишени вновь облачился в форменную шинель) никто даже и не подумал приподняться.

Полковник бесстрастно проигнорировал это. Высоко поднял мандат, выкрикнул:

— Кто здесь старший?

Солдаты переглядывались, но никто не потрудился отбросить цигарку или перестать лузгать семечки.

— Я спрашиваю, кто здесь старший? — с прежним хладнокровием вопросил Две Мишени. — У нас приказ гражданина военного министра!

Только теперь из парадного появился, торопливо протирая очки с толстыми круглыми стёклами, появился перетянутый ремнями чернявый деятель в чёрной же кожанке и широких галифе.

— Я старший!.. Что такое?

— Полковник Аристов, — Две Мишени даже и не подумал отдавать честь. Резким отточенным движением, словно на дуэли, выбросил вперёд обтянутую перчаткой руку, в пальцах — тот самый мандат. — Отряд «Заря свободы» прибыл для осуществления операции особой важности.

— А мандат Петросовета у вас есть, полковник? — последнее прозвучало почти издёвкой.

— Мандата Петросовата у меня нет, — спокойно отвечал Две Мишени. — Ибо в канцелярии Таврического дворца никто не выдавал таковые. Впрочем, гражданин…

— Комиссар Первого красногвардейского полка Яков Блюмкин, — несколько нервно ответил тот.

— Красногвардейского? — искренне удивился Аристов. — Я вижу тут солдат из запасных армейских частей, по погонам судя.

— Это вчера они были из запасных частей. А теперь они — рабочая красная гвардия, — с достоинством вскинул голову комиссар.

— Хорошо, — кивнул Две Мишени. — Распорядитесь пропустить моих ребят, гражданин комиссар. Я вижу, что успеха ваши атаки на Аничков мост не возымели?..

— Сразу видно профессиональную косточку, — буркнул Яков, поправляя круглые свои очки, отнюдь в оном не нуждавшиеся. — Вы правы, полковник. Там засели кадеты… — он вдруг остановился, замигал. — Погодите. А, так вот в чём дело!.. Простите, третью ночь почти не сплю, не сразу сообразил…

— Ваша проницательность нам льстит, — улыбнулся Аристов. Ох, как же хорошо Федор знал эту его улыбку!.. И как бы не хотел он оказаться тем, кому она предназначена. — Вы совершенно правы. Нам предстоит распропагандировать роту Александровского корпуса, что откроет вашему полку, гражданин комиссар, прямую дорогу прямо к Зимнему дворцу. Если я не ошибаюсь, именно там ведь штаб инсургентов, отказывающихся подчиниться законному правительству, избранному Временным Собранием?

— Насчёт законного правительства это ещё бабушка надвое сказала, — скривился гражданин комиссар.

— Простите, не совсем вас понимаю, — вежливо сказал Две Мишени.

— У нас есть Петросовет. Совет питерских рабочих и солдатских депутатов! — подбоченился комиссар. — Выразитель воли трудового народа!

— Ничуть не спорю, — Две Мишени примирительно поднял руки. — Однако сейчас у нас, гражданин комиссар, есть отличный шанс открыть вашим революционным бойцам дорогу вглубь вражеской обороны. Согласитесь, досадно было б его упустить. К тому же на подходе части германских добровольцев. Поздним утром они начнут прибывать на вокзалы. Хорошо бы нам справиться допрежь них.

— По германскому вопросу да, существуют некоторые расхождения… — протянул Блюмкин. Ему, видать, страстно хотелось поговорить «за текущий момент», несмотря ни на что; невысказанные, не вырвавшиеся на свободу слова точно жгли ему гортань.

— Увы, увы, гражданин комиссар, вынужден просить вас разрешить-таки нам приступить к выполнению задания гражданина военного министра, — Две Мишени вновь любезно улыбнулся.

— Да, да, выполняйте, разумеется, — пожал плечами Блюмкин.

Полковник слегка склонил голову, сделал шаг — и вдруг обернулся, словно что-то внезапно вспомнив.

— А этот ваш Петросовет… где и как можно узнать побольше?..

— О! О! — просиял Яков. — Сейчас! Сейчас! Наши листовки!.. Берите, гражданин полковник! Берите больше, у нас много!

Рысью поскакал, смешно вскидывая коленки, ко груде ящиков возле баррикады, мигом вернулся с пачкой серых листов в руке — все измяты, словно корова жевала.

— Читайте! Тут слово правды! Поднимается рабочий народ!.. — аж захлебываясь от восторга, зачастил он, но Две Мишени сбить себя не дал. Вежливо поклонился, сунул листовки державшемуся рядом Федору, кивнул — Раздайте, гражданин кадет.

Меж тем комиссар Яков и в самом деле начал распоряжаться: рыкнул мотором броневик, напружился, окутываясь сизым дымом, потащил в сторону тяжело нагруженную мешками телегу, открывая проход.

— Пр-рошу! Путь свободен! Только учтите, гражданин полковник, оттуда стреляют, и притом очень метко!

— Ещё бы они не стреляли, я сам их учил, — пожал плечами Аристов. — А теперь нужно добиться, чтобы они стреляли во врагов трудового народа, а не в него самого!