Но нет, до такого германцы не додумались. Три оставшихся «мариенвагена» плюнули минами, попали в настил моста, и осколки вновь хлестнули по непокорным коням.

Федор Солонов этого не видел. Вместе с вежливым господином в котелке, не жалея ног, он взбежал на самый чердак дома, над Аничковской аптекой, выбрался на крышу, устроил винтовку на фигурной ограде…

— Василий Александрович Челпанов[1], — вежливо представился господин, устраиваясь рядом. — Домовладелец тут, рядом, на Караванной. А также хозяин лавки офицерских товаров в Гостином Дворе.

— Очень приятно, — пробормотал Федор.

Василий Александрович кивнул, распахнул добротный пиджак — открылся патронташ с портупеей, желтовато блеснули гильзы.

— Готов исполнять ваши приказания, господин кадет-вице-фельдфебель —?..

— Солонов. Федор Солонов.

— Польщён, польщён, — Василий Александрович рассуждал с небрежной приятностью, словно засели они с Федором на красного зверя, но так, больше провести время во свежем, чистом лесу, а не убивать бедолагу. Приложился к штуцеру — двуствольный «зауэр» под мощные 8-мимиллиметровые патроны на самую крупную дичь, трёхсполовиной кратный цейссовский прицел — чуть повёл, примеряясь…

Ба-бах!..

Федор сам брал в этот миг на прицел самый дерзкий из «мариенов», и видел в собственную оптику, как возившегося с миномётом ландсера тяжёлая пуля буквально смела и швырнула через борт броневика. И сразу же — второй «ба-бах!» от которого оглохнуть впору, и второй солдат в мышино-сером падает колодой на дно не защитившей его железной коробки.

Третьего миномётчика срезал уже сам Федор.

— Превосходная стрельба, господин кадет! — с энтузиазмом воскликнул Василий Александрович. — Мы их отсюда запросто пере…

— Меняем позицию! — Федор успел дёрнуть своего нового соратника за рукав. И вовремя — с противоположной стороны Фонтанки стреляли из окон, пули дырявили железо крыши.

Пришлось укрыться за гребнем. Господин Челпанов деловито перезарядил штуцер, взял наизготовку.

— Ну-с, господин кадет, как насчёт во-от той таратайки?

Ещё один броневик окутался сизым дымом, пытаясь сменить позицию.

Ба-бах! Бах! Бах!

Три выстрела почти что слились и ещё один миномётный расчёт отправился к праотцам.

Стреляли также и Пашка Бушен, и Варлам, и Степка Саранский, и Миха — Мишка Пряничников, и Лихой — Зиновий Лихославлев. Вскоре все три «мариенвагена» уже спасались бегством, однако господин Челпанов уйти им так просто не дал: достал из гнезд пару патронов, отмеченных красными колечками, подмигнул Федору:

— Щитобойные[2]. Особый заказ. Маленькие привилегии содержания лавки с товарами для господ офицеров!..

Ба-бах! Ба-бах!

Перезарядка и вновь: ба-бах!..

«Мариенваген» лениво, нехотя задымил, из-под капота выбивались струйки серого дыма. Экипаж поспешно ретировался; кто-то из Фединых товарищей застрелил выскочившего последним водителя.

— Вот и славно, — заключил негаданный помощник Федора. Перезарядил штуцер и приник к окуляру.

Получив отпор и лишившись миномётчиков, германцы принялись отступать. Федор их понимал — здесь, на мосту, оборона слишком крепка, потери чересчур велики; значит, надо сдвигать острие удара, искать уязвимое место, возможно даже, ждать ночи.

Что кадетам только и требовалось.

Внизу замахали руками, спускайтесь, мол.

— Всего вам наилучшего, господин кадет-вице-фельдфебель, — вновь приподнял котелок Василий Александрович. — Ступайте, ступайте, а я тут останусь. Посижу ещё. Уж больно воздух свежий, хороший, да и вид отличный!.. — он подмигнул. — А за меня не беспокойтесь, господин кадет, я тут поблизости живу, дом, которым владею, прямо по соседству, все крыши знаю, как свои пять пальцев…

…Федор пробирался к слуховому окну, а господин Челпанов, в очередной раз перезарядив штуцер, поудобнее устроился, распластавшись на холодном железе и не отрываясь от прицела.

Вот и чердачная дверь, вот и спуск на лестничную площадку — и тут сверху вновь раздалось громовое «ба-бах!». Тащивший две винтовки Федор только чертыхнулся. Полезли-таки!..

Ба-бах!..

Он бежал вниз по ступеням.

А, когда выбежал наконец из подъезда, вся первая рота уже готовилась отходить — по набережной Фонтанки, мимо Аничкова дворца, дальше, к Чернышевой площади, дальше, дальше, пока не отыщется относительно свободное место, чтобы перебраться на другой берег реки, и уже оттуда — к Балтийскому вокзалу.

Если, конечно, там их ещё ждут.

Германцы, как ни странно, дали александровцам отойти. Может, тому поспособствовали меткие выстрелы с крыши доходного дома Лихачева (Невский, 66, на углу), а, может, германцы и сами не особенно рвались класть головы в чужой столице.

Так или иначе, отступала первая рота бодро, перестрелка с засевшими возле Аничкова моста немцами быстро стихла.

Федор знал, что все, оборонявшиеся в городе, прорываются сейчас к его южным границам. Тонкие ручейки защитников текут, просачиваются, обходят заслоны, дворами, подвалами и крышами уходят к Обводному, и ещё дальше, в предместья. «Германским добровольцам» и Временному Собранию достанется пустой город — безумно жаль оставлять его им, но, в конце концов, с потерею Москвы не была сто два года назад потеряна Россия.

…Дорога александровцам выпала негладкая, однако, чем дальше от Аничкова моста, тем больше они вновь начинали напоминать автомоторный отряд «Заря свободы», только уже без автомоторов.

Немцы сюда ещё не добрались, маловато их ещё было для огромного города, без остатка поглотившего их лабиринтами своих улиц; а силы Временного Собрания, похоже, собирались ближе к Таврическому дворцу. Так или иначе, но с одним отрядом под красными стягами александровцы разошлись мирно, дружно проорав тому «да здравствует свобода!».

Две Мишени для большей верности держал наготове несколько помятый, но всё ещё внушительно выглядевший мандат.

Столица великой империи оставалась пустой и вымершей. Народ сидел по домам; стрельба, хоть и почти стихла, но всё-таки отдельные выстрелы ещё доносились с разных сторон.

Так, почти незамеченными, они добрались-дошагали до Измайловского проспекта; позиции здесь были уже всеми оставлены, перешедшие на сторону «Временных» части, похоже, уже ушли, ближе к центру города.

Петя Ниткин шагал рядом с Федором, держал равнение и шаг — справный кадет, и не вспомнишь, с чего начинали шесть с лишним лет назад!

Шагали рядом, но — молчали. Не до разговоров было сейчас. Потому что — не сомневался Федор — думает Петя о том, что и он сам: что с родными, что с семьёй, что с Зиной. С той самой Зиной Рябчиковой.

У Феди в голове было то же самое. Правда, место Зины занимала Лизавета Корабельникова.

На Измайловском Две Мишени велел строже держать ряды, кадеты отбивали шаг. Хорошо бы песню, да только какую?.. Новых, революционных, ещё не сочинили, а «старорежимную» заводить — только на неприятности нарываться.

Никогда ещё Федору не доводилось строем маршировать по столь пустому, мёртвому, враз лишившемуся всего городу. Дома — словно могильные склепы; здесь, в далеко не столь богатой и парадной части Петербурга погромили всё, похоже, ещё сильнее — и от этого становилось только тяжелее. Ни одной целой лавки; через три дома на четвёртый следы пожаров, иные ещё тлеют. И тела — прямо на улицах. Вот городовой, тело ободрано, а ко лбу гвоздём прибит его полицейский жетон.

Кто-то из кадет охнул, все дружно закрестились.

— Не останавливаться! — зло прохрипел Две Мишени.

Ещё тело. Молодая женщина, вниз лицом одета бедно, убита выстрелом в затылок. Сожжённая лавка. Мёртвая лошадь в оглоблях, рядом брошенная бричка, на козлах — пожилой извозчик, голова запрокинута, в бороду натекло крови, глаза давно остекленели.

— Идём, идём! Не оглядываемся, по сторонам не пялимся! — рычал полковник.

Над марширующей первой ротой никто даже не пытался выглянуть из окон и понятно, почему — высунешься, так пулей угостят, разбираться не станут.