За ними целой когортой шагали Воротников, Нифонтов, молчавший всё это время Бобровский, и троица с их стола — Пащенко, Шпора, Бушен.

В ватерклозете противники встали лицом друг к другу. Нифонтов, взявший на себя роль распорядителя, быстро проговорил:

— Правила как всегда — подножку не давать, лежачего не бить и ниже пояса тоже, ногами не пинаться, за волосы не хватать, в обхватку не идти, голову под мышкой не зажимать! Драться до —

— До первой крови, — великодушно обронил Всеволод.

Фёдор молча кивнул, выставляя левую ногу вперёд и сжимая кулаки. Воротников хмыкнул, фыркнул, со значением утёр нос. И замахнулся.

Нельзя сказать, что внутри у Феди всё заледенело от ужаса, нет. Дрался он немало и не боялся ни чужих кулаков, ни боли, привычно врал привычно равнодушным учителям в прошлой гимназии, красуясь с великолепным фингалом, что «налетел на дверь» или «свалился с лестницы». Однако так же врать Константину Сергеевичу Аристову отчего-то очень не хотелось. Конечно, доносить начальству, ябедничать и «филерить» — это плохо, но…

От первого удара Солонов увернулся с лёгкостью. Севка слишком форсил, не ожидая от противника особого отпора и Федор, памятуя папины уроки английского бокса, уклонился; в груди разгорался привычный азарт. Надо было продержаться до звонка, а там —

Воротников двинул вторично, «прямой левый», как сказал бы нанятый папой учитель бокса, мистер Смит; двинул и вновь промахнулся, при этом открывшись, и Федин кулак миг спустя врезался противнику в скулу.

— Ой! — пискнул Петя.

Если бы удалось раскровянить Воротникову нос, тут бы всё и кончилось; но, увы, Федор попал в скулу и второгодник, ошеломлённо тряхнув головой, снова полез вперёд. Нифонтов застыл, разинув рот, с неприятной гримасой; а вот Бобровский, напротив, глядел на происходящее с непонятным прищуром, словно прикидывая что-то.

Второй раз Всеволод наступал уже куда осторожнее, держа руки в позиции, но слишком высоко. Федя качнулся раз-другой из стороны в сторону, размывая внимание соперника, и ударил сам, простым двойным, но быстрым.

От первого Воротников закрылся, но второй, правый боковой, прошёл опять. Теперь в глазах Севки появилось изумление, смешанное со злостью.

— Давай, Солонов! — вдруг поддержал его вихрастый Шпора.

В груди сладко запело. Предчувствие победы — сейчас, третий-то раз я ему точно в нос попаду!..

Но и Воротников тоже дрался немало. Третий раз он уже не лез вперёд, махал кулаками осторожнее, чтобы наверняка. Федор же, на волне успеха, сам рванулся, пытаясь обмануть противника ложным замахом; и сам не поверил, когда Всеволод вдруг выбросил руку ему навстречу, угодив как раз туда, куда метил сам Солонов — в нос.

Боль вспыхнула, в глазах на миг потемнело. Воротников, однако, не успел ударить вторично — Федор отскочил. Ничего, я всё равно его дважды достал, а он —

— Кровь! Кровь! — завопил Нифонтов, аж подпрыгивая. — Кончай махаться! Всё, кровь!

Кровь? Какая кровь? Где? У кого?

— Федя! Федь! — бросился к нему Ниткин. Воротников отступил, дисциплинированно и в соответствии с кодексом опуская руку. — Давай сюда, к умывальнику, пока рубаху не заляпал!

Чего заляпал? — не понимал Федя. Со мной всё в порядке, драться даль…

И тут он наконец ощутил, что из носа по губам и подбородку бежит что-то тёплое и щекочущее.

— Умойся, — вдруг оказался рядом и Бобровский. — Быстро давай! Сейчас звонок уже!..

…Кровь они едва успели остановить и Фёдор, хлюпая носом, подошёл к Воротникову.

— Ты победил, — сказал он сквозь зубы, как полагалось по правилам.

— Угу, — кивнул Всеволод, но без особого торжества. — Значит, колбаса Тюти за завтраком теперь моя.

Федор только сжал кулаки в карманах, чтобы никто не видел. Ну да, дрались за колбасу и, получается, что порцию друга он, Федя, проиграл.

— Да подавись ты этой колбасой! — со слезами выкрикнул вдруг Петя. — Только Федю не тро…

— Да кто ж его тронет? — искренне удивился Воротников. — Всё по-честному было, без обид. Ты, Солонов, драться того, силён, — вдруг добавил он. — Пожалуй, вторым силачом в роте станешь, ну, после меня, конечно.

И протянул Федору руку.

Федя сжал зубы, но руку пожал. Так было положено.

Петьке сыр отдам, подумал он. А то несправедливо будет.

Следующим уроком стояло «естествознание», и кадеты направились к физическому кабинету. По отделению уже, словно лесной пожар, распространялись известия, что «Ворот» с «Солоном» (который уже кое-кем сокращался до привычного Феде «Слона») бились на переменке, и Ворот Слона побил, хотя и с немалым трудом, от него получив дважды, а сам попав только один раз, зато в нос и до крови.

Сам Фёдор шёл, словно в тумане. Ну, конечно, завсегда обидно получить по носу. Обидно подвести друга. Особенно же обидно дважды залепить противнику по физиономии, и всё равно так глупо проиграть. «До первой крови!»

А ещё было как-то стыдно и неловко перед Константином Сергеевичем, который говорил как раз об этом. Хорошо ещё, форму кровью не закапал.

«Физик» Илья Андреевич Положинцев, в гражданском мундире с серебряными петлицами — один просвет без звёздочек, то есть титулярный советник — встретил кадет шумно и весело.

— Садитесь! Садитесь! — зычно скомандовал он, даже недослушав доклад всё того же Вяземского, что кадет «всего в наличии двадцать». — Так, вы, господин?..

— Ниткин! — пискнул Петя, всё ещё дрожавший от пережитого волнения.

— Да-да, вы, господин Ниткин, который в курсе, что такое осциллограф! Надеюсь, что вы поможете мне на уроках, ибо, боюсь, большую часть материала вы и так уже знаете.

Петя покраснел и потупился.

— Так вот, господа кадеты! — учитель встал у кафедры, оглядел всех пристально — тем самым странноватым взглядом, запомнившемся Фёдору, когда они первый раз зашли к нему в кабинет. Взглядом сильным, упорным, упрямым и суровым, так разительно отличавшемся от бодрого уверенного голоса и приятной улыбки. — Что может быть интереснее физики в наше время? Вы только задумайтесь — синематограф и радио, телефоны и электролампочки, заменяющие керосинки со свечами — все «чудеса техники» стали возможны только благодаря физике. Военное дело меняется вслед за нашей жизнью, без радиосвязи, например, теперь не обходится ни один флот, ни одна армия. Представьте, если бы армия наша в Маньчжурии имела бы достаточно радиотелеграфных станций, и командиры могли бы оперативно доложить в штаб обстановку на их участках!..

Илья Андреевич говорил с напором, уверенно, сильно.

— Впрочем, господа кадеты, мы с вами очень многое проделаем сами. Будем строить динамомашины и полиспасты. Простые, но надёжные барометры. Проверим, так ли смертоносны были римские катапульты и действительно ли средневековый арбалет мог пробить рыцарские доспехи. Разберемся с громом и молнией, узнаем, что такое молекулы и атомы… Скучно не будет, обещаю.

Кадеты слушали наставника, разинув рты.

— Но всякий дом начинается с фундамента, а физика начинается с классической механики, да-да, той самой, посредством которой великий Архимед не раз обращал в бегство римские легионы, осаждавшие его родные Сиракузы. Поэтому заглянем немного вперёд. Кто из вас, господа кадеты, может мне сказать, что за такие «три закона» придумал некий англичанин по имени Исаак Ньютон? Нет-нет, вас, господин Ниткин, я не спрашиваю. Вы это и так знаете.

Петя разочарованно опустил руку.

Как ни странно, её тотчас же поднял Бобровский.

— Вы, господин кадет? — просиял Илья Андреевич. — Замечательно, прелестно! Ваше имя?..

— Кадет Бобровский!

— Отлично, превосходно, здорово! Так что ж за «три закона» измыслил господин Ньютон?

Ишь ты, неприязненно подумал Фёдор. А Леэв-то наш, видать, не дурак, отнюдь…

— Всякое тело удерживается в покое, или движется прямо, пока нет сил, которые это изменят, — бодро доложил Бобровский. — Это первый закон. Второй — если к телу приложить силу, оно, тело то есть, будет двигаться пропорционально оной силе и туда, куда сила направлена. И третий — действие равно противодействию!