Слева поднимался красивый светло-серый дом в пять этажей, перед ним — стоял памятник, некий усатый мужик; Феде его облик ни о чём не говорил, а вот Ирина Ивановна вдруг прищурилась:

— Батюшки-светы… да это ж никак господин Горький?

— Горький, Горький, — подтвердил Игорёк. — Писатель такой, знаменитый. Идёмте!

И тащил их дальше.

— Нет, а что, красиво… — негромко сказал Две Мишени. — О, а вот и «Стерегущему» памятник!..

— И соборную мечеть построили, — одобрила и Ирина Ивановна. — А ведь только собирались строить!..

Мимо них катила совершенно небывалая, невиданная жизнь. Нет, нельзя сказать, что всё было тут «дико, странно и непонятно» — ну, автомоторы несколько отличаются, хотя на грузовики взглянешь и сразу поймёшь, что это именно грузовик, а не что-то там иное. Трамваи другие — а рельсы такие же, провода, дуги…

— О, и особняк Кшесинской!.. А дальше всё совсем уже совсем не так… Троице-Петровский собор — где он?

Федя тут раньше не бывал, и как оно — не знал. Но взрослые, Петя Ниткин и даже Костька Нифонтов явно понимали, о чём речь.

— Был собор — и нету… — Ба говорит — много чего теперь нету, — Игорёк перетащил их через улицу. Взметнулся высокий дом с многочисленными полуколоннами, всё того же строгого стиля. Пробежали аркой во двор — хороший двор, зелёный, чистый. Игорёк толкнул дверь — если во двор, то чёрный ход, что ли?..

Но нет, лестница оказалась чистой. Поднимавшиеся вверх марши обнимали обрешеченную шахту лифта — очень простого, безо всяких вычурностей.

Дверь тут были высокие, филенчатые, солидные. Правда, без бронзовых табличек с именами жильцов или хозяев.

Наконец Игорёк остановился возле одной. Снял с шеи ключ на веревочке, отпер.

— Входите, входите же!.. Ба! Деда! Сюда, сюда! Я… я привёл!

Длинный коридор, слева вешалка. Справа — целый ряд дверей. Пахло чем-то жареным.

— Игорёша? — раздалось близкое.

Появилась аккуратная, чистенькая старушка — нет, просто пожилая женщина! — стройная не по годам, с аккуратно завитыми и подкрашенными хной волосами, в длинном халате и переднике. Ахнула, увидав гостей.

— Господи Боже мой!.. Коля! Коля!!!

Из дальнего конца коридора уже спешили шаги — старик — нет, тоже не старик, пожилой мужчина с окладистой бородой, совершенно лысый, в домашнем костюме — мягкая куртка с накладными карманами, подпоясанная витым шнурком.

Что-то было в этом костюме знакомое и привычное, он словно пришёл из Фединых дней…

— Здравствуйте, господа, — выдохнул старик. — Господи, Господи, Маша!.. Случилось!.. Проходите, скорее проходите!.. Игорёк, ты — гений. Посрамил деда, и как же я счастлив!..

— Господа… — выдавил наконец Две Мишени. — Простите… но мы всё равно ничего не понимаем…

— Сейчас. Сейчас, мои дорогие. Я всё объясню.

…В этой квартире Феде казалось, что никакое это не «будущее» — потому что мебель стояла тяжёлая, резная, отлично ему знакомая: в таком же стиле обставлена была дача «зимогоров» Корабельниковых.

Господи, что же там с Лизой?!

Они все сидели за столом под белой скатертью; мальчик Игорь забрался с ногами в кожаное кресло.

— Господа, — прокашлялся хозяин. — Позвольте представиться. Дед вот этого обнаружившего вас сорванца — Онуфриев Николай Михайлович. Профессор, доктор физмат — то есть физико-математических наук. Физик-теоретик, и…

— И практик, — бабушка Игоря поставила на середину самовар, но не настоящий, «на электричестве», как у Ивана Андреевича Положинцева.

— И моя супруга Мария Владимировна.

Та поклонилась.

— Мария Владимировна, в девичестве — Пеленкина. Выпускница гимназии княгини Александры Алексеевны Оболенской, тысяча девятьсот семнадцатый год. Последний…

— Если без предисловий, господа — вы в будущем; впрочем, вы, наверное, уже и сами догдадались. У нас сейчас девятнадцатое мая тысяча девятьсот семьдесят второго года. По новому стилю. По-старому — второе июня.

— Мы в будущем… — Две Мишени откинулся, на миг зажмурил глаза. — Но как?..

— Это очень длинная и довольно печальная история, Константин Сергеевич. Прошу вас — и вас, Ирина Ивановна, и вас, дорогие кадеты — послушать со вниманием. Я опущу многие детали, но если в главном, то…

Мой отец, Михаил Владимирович, тоже был физиком. Преподавал в Петербургском университете. Он-то и заложил основы нашей теории времени. Теории, ставшей нашим счастьем и проклятием…

— Коля, поменьше красивостей, — строго сказала Мария Владимировна.

— Да, прости, Мурочка, дорогая. Самое главное — невозможно попасть из будущего в прошлое. Прошлое уже случилось, его изменить нельзя. Невозможно попасть из прошлого в будущее — его ещё нет. Погодите! — он поднял руку, видя, что Две Мишени уже открыл рот, собираясь не то возражать, не то спорить. — Мой отец исследовал так называемые «мировые линии», его интересовали самые глубокие аспекты мироздания. Своё время он опередил очень и очень надолго. Однако это всё так бы и осталось умозрительной игрой — если бы он, пытаясь создать теорию, в которой временные путешествия — излюбленный приём современных сказочников — были бы возможны, не создал — больше как игру ума! — теорию квантованности… простите. Теорию прерывности потока времени. Теорию параллельных потоков, каждый из которых опережает другой на некий временной интервал. Для простоты — на день. Или на два. Для нашего объяснения неважно. Нельзя попасть в прошлое своего потока. Нельзя попасть в будущее своего потока. Но можно попасть в прошлое параллельного потока. Другое дело, что оно, быть может, будет отличаться от твоего. Вот скажите, господа… вы сможете меня проверить. Если изначальные вычисления верны, то вы из своего тысяча девятьсот восьмого года, верно?

— Верно, — кивнул Две Мишени.

Федор ощущал, что голова у него вот-вот вскипит безо всякого пламени, словно тот самый электрический самовар. Костя Нифонтов имел вид совершенно обалдевший, и только Петя Ниткин слушал профессора Онуфриева словно ветхозаветного пророка.

— Отец был прав… — прошептал Николай Михайлович, и тоже прикрыл на миг глаза. — Так вот. Временные эти потоки разделены определёнными интервалами… точнее, мы можем взаимодействовать с ними, разделёнными этими самыми интервалами. То есть…

— То есть это не наше будущее, — проговорил Петя Ниткин, в упор глядя на профессора. — Наше — совсем иное, верно?

— Какая сообразительность! — восхитился Николай Михалович. — Да, это не совсем ваше будущее. Ваше ещё не наступило. Однако сходства между потоками куда больше, чем различий. А различия, зачастую, не оказывают особого влияния, даже если…

— Кто же сейчас на престоле? — вдруг перебила Ирина Ивановна. — Кто правит Россией?

По лицам хозяев пробежала тень.

— Пока оставим это, — мягко сказал профессор. — В нашей истории в 1908 году на престоле пребывал государь Николай Александрович. Николай Второй, сын императора Александра Третьего. Александр Александрович, увы, безвременно скончался в 1894 году, 1-го ноября по старому стилю, в Крыму, в Ливадийском дворце.

— Какой ужас!.. — содрогнулась госпожа Шульц. — Нет, наш государь, дай Бог ему здоровья, правит по-прежнему!.. Наследник цесаревич — да, действительно Николай Александрович, но…

— Вот видите, — остановил её хозяин. — Вот и отличие. Но при этом вы шли через город, видели его, хоть и немного — Петропавловка на месте? Киров… то есть Троицкий мост — на месте? Зимний дворец? Ростральные колонны?..

— Их они не видели, деда!

— Значит, ты им их ещё покажешь, внучек. Но я не о том. Инерция обществ оказывается слишком велика. Казалось бы, при таких различиях — два столь разных императора на престоле! — различий должно быть куда больше. Но… словно Провидение и в самом деле подсказывает нам, куда направить свои стопы и усилия.

— Но, сударь, откуда в подвалах Корпуса взялась та самая машина, что перенесла нас сюда?