Да, мы не можем спросить каждого из них, хотят ли они таких перемен. Мы взяли эту ответственность на себя. Мы считаем, что так будет лучше.

— Как же вы можете что-то «считать», если сами не представляете, что получится в итоге? — покраснела Ирина Ивановна. Она сердилась. — Что, вновь вернётся Государь? И пятьдесят с лишним лет словно бы исчезнут?.. Или, как вы говорите, «сольются»? Полноте, милостивый государь, да когда вы на исповеди-то последний раз были?!

— Очень давно, милостивая государыня, — сухо ответил профессор. — Очень, очень давно. Так что да, грешен я, грешен. Но от мысли своей не отступлюсь. Можно сказать, поступаю как мои враги, большевики, которые тоже народ не спрашивали, хочет ли он в светлое завтра, как они говорили.

— Similis simili gaudet, — бросила Ирина Ивановна.

— Совершенно верно. «Подобный подобному радуется», или, выражаясь по-русски, «рыбак рыбака видит издалека». И, уж коль у нас пошли в ход латинские изречения, позволю себе и я вспомнить одно подходящее: «Summum jus — summa injuria», «высшая законность — высшее беззаконие». Впрочем, не прекратить ли нам дозволенные речи? Вы желаете вернуться? — вы вернётесь. Но, я ручаюсь, увидев то, что творится в нашем семнадцатом году, вы сами не останетесь в стороне.

— Что мы можем сделать, милостивый государь? Я профессиональный военный, прошёл Туркестан и Маньчжурию, и — помня о ваших «подробных инструкциях» — не перестаю задавать этот вопрос. При куда большем числе защитников не получилось отстоять даже наш корпус, а вы хотите, чтобы мы впятером повернули весь ход истории?

— Что не сделает большой отряд, исполнит малый, — парировал профессор. — Давайте отпустим мальчишек, у них и так уже голова кругом.

…Голова у Феди и впрямь шла кругом. Они все забились в дальнюю и узкую спальню-пенал, куда следом проник и Игорёк. Петя Ниткин стребовал с него самые разные книжки, и немедля в них уткнулся, время от времени фыркая от непривычной орфографии.

— Собрать сведения… — бормотал он себе под нос. — Телефон тот же… машины… прочее…

— Не хочу я отсюда никуда уходить, — вдруг сказал Костя, глядя в окно. — Незачем. Папке с мамкой легче будет, без меня-то…

— Ты что?! — поразился Федя, и даже Петя оторвался от созерцания каких-то чертежей. — Ты что ж, думаешь, они обрадуются, узнав, что ты пропал?

— Не обрадуются, — пожал плечами Костик, — но и грустить не будут. Вы же им скажете, верно?

— Не дури, Нифонтов! Отца с матерью и сестру бросить собрался?!

— А ты меня не учи! — немедля вскинулся Костя. — И не совести! Не духовник, чай!

— А ты не дури! Игорь, ну вот ты ему скажи — как ему тут оставаться-то?!

Однако Игорёк как-то кисло взглянул в сторону:

— Да остаться-то можно, дед бы придумал… и документы тебе бы справили, Костька…

— Ополоумел?! — забывшись, Федор едва не кинулся на Игорька.

— А что мне там делать, дома-то? — зло бросил Костик. — Папка гниет заживо в своём каземате крепостном, невесть зачем там сидючи! Мамка едва концы с концами сводит, чтобы сестру в гимназии выучить да замуж выдать, хоть какое приданное собрать! И кем я там буду?! Таким же вечным капитаном в захолустье, Богом забытом?! А тут, смотри, какая жизнь шикарная! И это… метро, и ракеты, и мороженое вкусное, и машины, и вообще всё, что хочешь! И с девчонками дружить можно! А вы меня гоните куда-то, какую-то революцию предотвращать! — он аж вскочил, кулаки сжаты, скулы лихорадочно горят. — Слезы одни дома, ничего больше!.. Ищи дурака!.. Не хочу я туда!.. — Костя вдруг схватил Игорька за руку, сильно потянул. — Христом-Богом прошу, помоги тут остаться! Деду твоему сапоги ваксить буду, что хочешь, сделаю!..

— Да не надо ему ничего ваксить, у него и сапог-то нету! — опешил Игорёк.

— Ну, полы мыть могу! Я вообще много чего умею!

— Спятил. Ну точно, спятил, — услыхал Федор Петин шёпот.

— Ничего я не спятил! — обозлился Костя. — Тебе-то, Нитка, хорошо! У тебя дядя — генерал! Дом — полная чаша! На автомоторе, видел, тебя забирают! Про Слона и говорить нечего — отце-полковник гвардии, завтра тоже генералом сделают, на дивизию поставят, а то и начштаба корпуса!.. А мне чего?..

— Тебе маму свою не жалко? — вдруг спросил Петя.

Костик сердито дёрнул ртом, скривил некрасиво.

— Мне, Нитка, всех жалко. И сестру, и папку, и мамку. И себя тоже жалко. Да и то сказать, коль тут останусь, вы же им весточку передадите, что не сгинул я, не пропал. А я уж постараюсь… их тоже сюда вытащить. Нечего им там делать, не по справедливости там всё, не по чести!.. Не зря, ох, не зря революции все эти послучались!

— Тоже мне, теоретик! — разозлился и Федор.

— Тихо! Да тихо же! — не выдержали разом и Петя, и Игорь. — Костя, ты… ну, не знаю… с дедом поговори…

— Поговорю, — Костя облизал пересохшие губы. — В ноги упаду. Что захочет, всё сделаю. Лишь бы оставил.

— Ой, дурак, — вздохнул Петя.

— Чего «дурак»-то сразу, а, Нитка?! Сам, что ли, не хотел бы остаться?! Тут они вон, в космос летают! Не то, что у нас — в навозе копаются!..

— Навоз скоро кончится, — беспомощно сказал Игорёк. — Лошадей не станет, ну, извозчиков тоже. Машины будут. Совсем скоро.

— Это когда? — потребовал Костя.

— Ну-у… к концу тридцатых, так, примерно…

— То есть через тридцать лет. Спасибо, не надо, — насмешливо раскланялся Костик. — Нет, решено. Остаюсь. А вы как хотите. Буду профессору помогать. Учиться буду. Ещё такие машины строить. Чтобы папку с мамкой и сестрой сюда тоже забрать.

— Уж если просить станешь да в ногах валяться — проси, чтобы их тоже сюда б забрали, — пожал плечами Федор. — Сейчас, не откладывая. Всего-то и надо — машину у нас построить. Это, мне кажется, попроще выйдет.

— А что? Точно! — загорелся Костя. — Ты, Слон, голова!

За толстыми стенами не было слышно взрослых. Майский вечер подкрадывался медленно-медленно, исподволь, словно хищник к добыче. Федя встал к окну — через мост, то ли Троицкий, то ли Кировский, неспешно катили трамваи с автобусами, шагали редкие прохожие; в прихожей вновь зазвонил телефон. Игорёк сорвался, побежал брать трубку.

— Маслакова, ты, Юлька?.. Чего тебе? Сказал же, болею, в школу не выписали ещё… Ты чего хотела? Домашку мне дать? Сказать, что задали? Маслакова, а ты здорова, вообще-то? С чего это вдруг такая забота? Да ничего я не грубый, удивляюсь просто… Да, мои друзья. Нет, не отсюда. Да, издалека. Чего твой дядя Сережа говорит? А я почём знаю?.. Ладно, Юлька, диктуй… чего там по русскому?

Какое-то время Игорёк невнятно бубнил что-то в трубку, записывая номера упражнений и параграфы учебников; однако, судя по всему, эта самая Юлька Маслакова оказалась упорной:

— Ага… записал… спасибо… да говорю ж тебе, издалека приехали… Где я с ними познакомился? Маслакова, ну чего ты словно рыба-прилипала? Понравился тебе кто-то? А? Ну, кто? Федор небось? Или Петя? Или Костик? Петя — это который умный, в очках…

Петя покраснел. Костик тоже навострил уши и слушал с неослабевающим вниманием.

— Просто интересно? Вот пристала, Юлька! Чего тебе интересно? Что дядя твой про них тоже расспрашивал? Ну вот и узнала б у него! Что он собирается? Куда идти?..

Тут Игорёк замолк и долго слушал собеседницу, не перебив ни словом.

— Понятно, — проговорил наконец отчего-то осипшим голосом. — С-спасибо, Юль. Что? Прийти? Куда? Сюда? Ко мне? Сейчас? А тебя отпустят?.. Так… погоди, я тебе перезвоню, ладно? Да точно, точно, обещаю! Ну, пока, пока, говорю ж, что перезвоню! — и помчался в соседнюю комнату.

Трое кадет остались ждать.

Петя Ниткин по-прежнему жадно листал книги — их перед ним было разложено уже, наверное, с дюжину.

А потом в дверях появились вдруг Игорёк с Николаем Михайловичем. За ними следом — и госпожа Шульц с подполковником.

— Мальчики, одноклассница Игоря, Юля, только что передала нам, что дядя её — тот самый Никаноров — очень сильно вами интересуется, и ей это не нравится. Можно с ней поговорить и познакомиться, только осторожно…