– Не суди строго, деточка, они просто очень старые. В их поколении было принято, чтобы мужья выдавали женам деньги на карманные расходы. Жена Гаса, Вельма, не узнает банковский счет, даже если ее ткнуть в него носом. Но времена меняются, равновесие сдвигается в другую сторону. Старый Гас страдает куриной слепотой: в темноте он не видит и без Вельмы становится совершенно беспомощен. Не обижайся на них, они ведь заботятся о нас, разве это плохо?

В тот самый миг, как Салли открыла рот для ответа, крик раздался снова. На этот раз он сразу же зазвучал сильно, был громким, отчаянным и вдруг прекратился, резко оборвавшись на высокой ноте. Прозвучал где-то вдали и вот теперь смолк. Каким-то шестым чувством Салли понимала, что больше крик не повторится, этот был последним. И еще онА ЗНАЛА, что никакой это, к черту, не ветер.

Она взглянула на тетю. Амабель поправляла современную картину, висевшую над диваном. Это было небольшое полотно, написанное в абстракт-нон манере хаотичными мазками оранжевого, лилового цветов и охры. Картина производила мрачное, тревожное впечатление и наводила на мысли о чем-то жестоком.

– Ветер, – медленно проговорила Салли, – ветер и ничего более. – Ее так и подмывало спросить у Амабель: если Гас страдает куриной слепотой, что тогда проку посылать его на поиски жертвы в кромешной темноте?

Утро следующего дня выдалось холодное и ясное, мартовское небо было таким синим, каким обычно бывает в августе. Салли направилась в гостиницу Тельмы. Марта сообщила, что мистер Квинлан как раз сейчас завтракает.

Квинлан восседал в гордом одиночестве посреди тяжелой викторианской мебели. На льняной скатерти был сервирован завтрак, который скорее подошел бы трем королям, нежели одному простому смертному.

Салли прошла прямиком к нему, подождала, пока он оторвет взгляд от газеты и обратит на нее внимание, и спросила:

– Кто вы такой?

Джеймс и представить себе не мог, что Салли может повысить на него голос – во всяком случае, не после того, как, ворвавшись в гостиную Амабель Порди, он застал ее лежащей на полу и почти что обезумевшей от страха. Но тем не менее она здорово врезала ему под ребра и даже собиралась ударить коленом. Она защищалась. И вот сейчас она снова стоит перед ним с таким видом, словно готова плюнуть ему в лицо. По какой-то неведомой причине ему это даже понравилось. Может, потому, что ему не хотелось видеть своей добычей слабое или трусливое существо, не способное бросить ему вызов. Он любил настоящую хорошую погоню.

Как она могла так быстро узнать? Нет, это просто невозможно.

– Меня зовут Джеймс Квинлан. Большинство людей называют меня Квинланом, вы можете звать, как вам угодно. Почему бы вам не присесть, Салли? Уверяю вас, что еды тут предостаточно. Впрочем, стоит мне только покончить с одной тарелкой, Марта тут же вносит следующую. Она сама готовит?

– Понятия не имею. Кто вы такой?

– Садитесь, и мы поговорим. А хотите дам вам половину газеты? Газета весьма неплохая, «Орегониен». Кстати, тут есть большая статья о вашем отце.

Салли села.

– Кто вы, мистер Квинлан?

– Вчера вы звали меня Джеймсом. Это продлилось недолго.

– У меня такое чувство, что, когда дело касается вас, ничто не длится очень долго.

А может, она права? Он усмехнулся. В памяти почему-то мелькнул образ смеющейся Терезы: она рассмеялась, когда он прошептал, входя в нее, что если у нее когда-нибудь был мужчина, то теперь она поймет, что значит быть наполовину пустой.

– А какие еще у вас возникают чувства?

– Мне кажется, вы обожаете проблемы. Берете проблему в руки, мнете и вертите ее так и этак, и делаете все, что только возможно, чтобы ее разрешить. После этого вы теряете к ней интерес и начинаете искать следующую.

Джеймс уставился на нее и произнес; не замечая, что думает вслух:

– Откуда вы знаете, черт подери?

– Мистер Квинлан, откуда вам известно, что мой муж юрист? Об этом по телевизору не говорили – у них просто не было на то никаких причин. А если они его и показывали, то обсуждать его профессию или еще какие-то подробности его жизни им уж точно было ни к чему.

– А, значит, вы вспомнили, так ведь? – Не уходите от ответа. Это вам не к лицу. Что, если я скажу, что у меня в сумочке – кольт сорок пятого калибра, и я всажу вам пулю в лоб, если вы сию же минуту не скажете мне правду?

– Пожалуй, я бы вам поверил. Пусть ваше оружие так и остается в сумочке. Об этом говорили по телевизору – ваш старый добрый муж сопровождал вашу мать на похоронах вашего же папочки. Вы просто не видели. – Слава Богу, он слышал, как этот момент вчера обсуждали Тельма и Марта. И слава Богу, что их это не интересовало по-настоящему: Вашингтон, департамент Колумбия, – да это же в сотне световых лет от их мира. – К тому же если вы думаете, что у вас еще осталась какая-то частная жизнь, то забудьте об этом. Вы теперь – открытая книга.

Салли видела эту передачу. Она забыла, просто забыла. Она совершила ошибку и не может позволить себе допустить еще одну.

Действительно, в день приезда, поедая в кухне Амабель восхитительный бутерброд с ветчиной, Салли вместе с тетей смотрела новости по старенькому черно-белому телевизору. В самом деле она видела, слышала, знала, что Скотт был с матерью. ли до, ни после того раза она телевизор не смотрела. Не дай Бог, чтобы она действительно была открытой книгой. Ей оставалось только молиться, чтобы никто в Коуве не догадался, кто она такая.

– Я забыла. – Она машинально взяла со стола ломтик сухого тоста, откусила, медленно прожевала и проглотила. – Мне бы не следовало, но я забыла.

– Расскажите мне о нем. Салли отломила еще кусочек.

– Вы мне не по карману, Джеймс, не забыли?

– Иногда я работаю на общественных началах.

– Мне так не кажется. Удалось вам что-нибудь узнать о пропавшей пожилой паре?

– Да, кое-что я узнал. Все, с кем бы я ни говорил, врут сквозь вставные зубы. Мардж и Харви здесь были, вероятно, они побывали и в магазине «Лучшее в мире мороженое». Но скажите на милость, с какой стати никто не хочет это признать? Что здесь скрывать? Ну ели они мороженое, и что из этого, кому какое дело?

Он резко остановился, пристально глядя на бледную молодую женщину, сидящую за столом наискосок от него.

Салли отломила еще кусочек. Джеймс взял со стола миску с домашним клубничным джемом и протянул ей. Она отрицательно покачала головой. Черт! Он в жизни никому не рассказывал о своих делах! Разумеется, Харви и Мардж по большому счету и не были его делом – на самом деле не были. Но опять же встает вопрос: какого дьявола всем потребовалось врать по этому поводу? И еще один вопрос по существу: почему он вообще стал рассказывать Салли об этом деле? Она же – преступница, или по меньшей мере ей известно, кто убрал ее отца. В чем в чем, а уж в этом он был абсолютно уверен. В чем бы еще она ни была замешана, он это выяснит.. Она явилась к нему сама, избавив его от необходимости снова тратить время на ее поиски.

– Вы правы, это не имеет смысла. Вы уверены, что горожане вас обманывают?

– Абсолютно. Это становится интересным, не находите?

Салли кивнула, отломила еще один кусочек сухого жареного хлеба и принялась медленно жевать. – Может, мне стоит самой спросить у Амабель, почему никто не хочет признаться, что помнит Дженсенов?

– Не думаю. Здесь я – частный детектив, и я задаю вопросы. Это не наша проблема. В ответ Салли лишь пожала плечами.

– Для «Лучшего в мире мороженого» еще рано. Не хотите прогуляться? Можно пройтись по скалам. Что-то вы выглядите бледной, думаю, свежий воздух прибавит румянца вашим щечкам.

Салли задумалась. Надолго. Он больше не стал ничего добавлять, молча наблюдая за тем, как она доедает остаток этого засохшего тоста, который, должно быть, уже стал холодным, как камень. Потом она встала, стряхнула с коричневых вельветовых брюк крошки и, наконец, ответила.