Салли догадывалась, что тетушке хочется услышать все подробности, и была несказанно благодарна за то, что та ее не торопит.

– Знаешь, – говорила Амабель, – я часто задумывалась, какая женщина из тебя получится. Как мне теперь кажется – прекрасная. Вся эта неразбериха – а это именно она и есть – пройдет. Вот увидишь, все образуется. – Она немного помолчала, вспоминая глубокую привязанность, которую испытывала к маленькой девочке, – затаенное желание прижать ее крепче, стиснуть, пока та не запищит. Как ни странно, это желание с годами не прошло. Нельзя сказать, чтобы это нравилось Амабель.

– Салли, будь осторожна, когда опираешься на стол с той стороны. Пурн Дэвис хотел его мне починить, но я не позволила.

Амабель знала, что Салли ее не слышит, но это было не важно. Она просто создавала звуковой фон, пока Салли подкреплялась бренди.

– Ваш чай – это нечто особенное, Амабель. Непривычно, но вкусно. – Она сделала еще глоток, потом еще и почувствовала, как в желудке разливается тепло. Салли вдруг поняла, что не испытывала такого тепла по меньшей мере уже дней пять.

– Теперь ты можешь поделиться со мной своими бедами, Салли. Ты ведь приехала сюда, чтобы попытаться защитить свою маму, правда, детка?

Салли сделала еще один большой глоток. Что она может сказать? И не сказала ничего.

– Мама убила твоего отца?

Салли молча поставила чашку и уставилась в нее невидящим взглядом, от всей души желая знать истинное положение вещей. Но та ночь в ее сознании была такой же темной, как этот чай на дне чашки.

– Не знаю, – произнесла она в конце концов. – Я просто не знаю, но они думают, что мне известно. Они думают, что я либо защищаю Ноэль, либо скрываюсь, потому что сделала это сама. Они пытаются меня найти. Я не хочу рисковать, и поэтому я здесь.

Говорит ли она правду? Амабель ничего не ответила. Она просто улыбнулась племяннице, которая выглядела такой изможденной, осунувшейся, в лице – ни кровинки. Прекрасные голубые глаза как будто выцвели и поблекли, как старое платье. Она была слишком худенькой: свитер и брюки болтались на ней, как на вешалке. В этот миг племянница вовсе не казалась Амабель молодой, напротив, чувствовалось, что она с избытком насмотрелась на темные стороны жизни.

Что ж, это, конечно, ужасно, но на самом-то деле в жизни гораздо больше уродливого, чем хотелось бы.

Опустив взгляд в чашку, Амабель тихо произнесла:

– Если твоя мама действительно убила мужа, то, готова поспорить, мерзавец этого заслуживая.

Салли едва не выронила чашку. Очень осторожно она опустила ее на место.

– Вы знали?

– Конечно. Все мы знали. Однажды твоя мама неожиданно приехала домой. Вот тогда-то я впервые увидела тебя. Она сказала, что сбежала от него и никогда не вернется назад. Ноэль была в синяках и все время плакала. Но ее решимости хватило ненадолго. Спустя две ночи он позвонил, и она умчалась к нему, подхватив тебя, всю закутанную в одеяло. Тебе тогда не исполнилось и года. Я никогда не могла понять, как женщина может допустить, чтобы мужчина бил ее.

– Я тоже не могла этого понять. Я пыталась поговорить с ней, тетя Амабель, действительно пыталась, но она не стала слушать. А что говорили бабушка с дедушкой?

Амабель пожала плечами, вспоминая, как отец в ужасе смотрел на прекрасную Ноэль, раздумывая, что же ему, черт подери, делать, если скандальная история о том, что его зять Эймори Сент-Джон избивает свою жену, просочится в газеты? Мать тоже не заботила судьба Ноэль. Она тоже не хотела, чтобы обо всем пронюхала пресса, потому что это повредит репутации семьи.

– Они не из тех, кого можно назвать по-настоящему заботливыми родителями, Салли. Они делали вид, будто не знали, что твой отец бьет маму. Они смотрели на Ноэль, видели все эти синяки, но не хотели ничего признавать. Они заявляли, что она не должна так лгать им. Было больно смотреть, как мама спорила с ними, умоляла помочь, она выглядела ужасно. Но потом он позвонил, и она повела себя так, словно ничего не случилось. И знаешь, что я тебе скажу, Салли? Мои родители, когда она уехала, почувствовали громадное облегчение. Если бы она оставила твоего отца, то стала бы для них неудачницей, камнем на шее. А пока Ноэль живет с ним – она любимая дочь, их гордость. Скажи, ты видела хоть когда-нибудь своих бабушку и дедушку?

– Три раза в год. О Господи, тетя Амабель, я его ненавидела, но сейчас...

– Сейчас ты боишься, что тебя разыскивает полиция. Не волнуйся, детка, в этом гриме тебя бы никто не узнал.

«Он узнал бы, – подумала Салли, – мгновенно узнал бы».

– Надеюсь, что нет, – сказала она вслух. – Как вы думаете, здесь мне тоже нужно носить этот дурацкий черный парик?

– Нет, я бы не стала беспокоиться. Ты моя племянница – ни больше ни меньше. Телевизор здесь никто не смотрит, не считая Тельмы Неттро, которая держит маленькую гостиницу «Ночлег и завтрак». А она так стара, что я даже не уверена, способна ли она разглядеть экран. Хотя слышать-то она способна, это я знаю наверняка. Так что не возись с париком и с контактными линзами. Не стоит беспокоиться. Мы только воспользуемся твоей фамилией по мужу. Здесь ты будешь Салли Брэйнерд.

– Амабель, я не могу пользоваться этим именем.

– Что ж, тогда используем девичью фамилию – Салли Сент-Джон. И не переживай, что кто-то может связать тебя с покойным отцом. Как я уже говорила, жителей Коува нисколько не интересует, что происходит за пределами города. Что же касается остальных, то, поскольку здесь никто не бывает...

– Кроме тех, кто хочет попробовать «Лучшее в мире мороженое». Мне понравилась вывеска на развилке шоссе с нарисованным огромным шоколадным рожком. Ее видно за милю, а к тому времени, когда ты до нее доедешь, рот уже будет полон слюной. Это ведь вы ее нарисовали, Амабель?

– Конечно. И ты права. Многие покупатели рассказывают, что увидели вывеску издали, и когда доехали до развилки, машина сама развернулась в строну Коува. Мы делаем мороженое по рецепту Хелен Китон, который ей передала ее бабушка. Магазин мороженого был когда-то часовней при морге Ральфа Китона. Мы сообща решили, что поскольку у нас уже есть церковь, то ни к чему иметь еще и часовню. – Амабель помолчала, предаваясь воспоминаниям, и улыбнулась. – Поначалу мы хранили мороженое в гробах, наполненных льдом. Чтобы сделать такое количество мороженого, нам понадобились все морозилки во всех холодильниках этого города.

– Не могу дождаться, когда попробую его. Боже мой, я помню время, когда этот городок не представлял собой ничего особенного – в тот единственный раз, когда я здесь была. Помните? Я была тогда совсем ребенком.

– Я помню. Ты была прелестна. Салли улыбнулась едва-едва, но и это было уже хорошо. Встряхнув головой, она сказала:

– Насколько я помню, городок был когда-то ветхим, убогим – ни следа краски ни на одном доме, с некоторых зданий свисают полуотвалившиеся доски, а на улицах выбоины в мой тогдашний рост. Теперь-то он выглядит чудесно – такой чистый, аккуратный, просто очаровательный...

– Да, ты права. У нас произошло много приятных перемен. Так вот, вернемся к мороженому. Как-то Хелен Китон рассказала о рецепте мороженого, доставшемся ей от бабушки. И к празднику Четвертого июля<День независимости США. – Здесь и далее примеч. пер.> – Господи, в этом июле будет уже четыре года с того дня! – мы открыли магазин «Лучшее в мире мороженое». Никогда не забуду, как все мужчины дружно высмеяли нашу затею, заявив, что это – пустое дело. Что ж, мы им показали!

– Если городок стал теперь таким красивым именно благодаря магазину «Лучшее в мире мороженое», то, возможно, Хелен Китон стоит выставить свою кандидатуру в президенты?

– Может быть. Хочешь бутерброд с ветчиной, малышка?

Бутерброд с ветчиной, – мысленно повторила Салли.

– С майонезом? С настоящим, а не с этим обезжиренным заменителем?

– С настоящим майонезом.

– На настоящем белом хлебе, а не на зерновом из семи видов злаков с четырнадцатью витаминами?